sergacheva_yuliya_privkus_magii (522913), страница 66
Текст из файла (страница 66)
«Где кровь, там жизнь…»
Трепещущий ком студенистого мяса пронзает раскаленная спица… Боль, как фейерверк, брызжет, искрится, тает…
Темный, безразмерный океан мерно качает на ленивых волнах… Небо над ним исчерчено смутно тлеющими рунами. Невидимая исполинская рука снова и снова выписывает вязь новых фраз. Жизнь. Мост. Дорога. Верх. Смерть. Возвращение…
«…Приди, Огонь, возьми боль…»
Бешеный огонь заполняет реальность белым жгучим телом. Истончаются и рассыпаются черные, растопыренные иглы смертоносного ежа, поселившегося внутри… А заодно растворяются все защитные стены, и мир снаружи становится болезненно близким, ранящим. Цвета слепящи. Звуки громогласны. Запахи нестерпимы. Прикосновения тяжелы…
Шквал впечатлений уже невыносим, и что‑то с треском рвется, позволяя погрузиться еще глубже, соскользнуть туда, где темно и тихо… Где бродят пепельные тени.
Из прошлого.
Лицо будто отлитое из смолы – неподвижное, плоское, смутно знакомое, с чертами едва ли человеческими. Без возраста, без пола. Из прорезей глаз бьет наотмашь звездное сияние. Прожигает насквозь, раздирает, пытается высветить что‑то в глубине…
А затем другой удивленный и пытливый взгляд.
«Что ты носишь в себе, мальчик?»
– Как они появились‑то, так мы и ждали неприятностей, – сердито жаловался новый голос, снова женский, громкий и слегка дребезжащий, будто жесть. – Еще свояк на днях говорил, что они шебуршат там чего‑то, а значит, жди беды. Вот ведь неймется‑то людям… Вроде и маги там были пришлые, не иначе они квашню‑то и замесили… И вот на тебе. Ночью дом Явека повалило, чудом выскочить успели! А у него жена на сносях, родит вот‑вот, как теперь без крыши? Лес гудит, тропы, чисто пряжа, попутаны, плясуны скачут, шершевники совсем распоясались. Баклаги‑то и те пузырятся. Девкам за околицу и носу сунуть неможно. А уж как мужиков‑то ломает, не мне тебе рассказывать. Когда совсем невмоготу стало, меня послали. Я вот, пока дошла, весь подол о колючки изодрала, а ведь не было здесь сроду никаких терновников…
– Я поняла, Нинея. Передай Стану, что я подойду к вам попозже, не беспокойся.
– Уж не откажи, Веранна. Только на тебя у нас вся и надежда. Медку там, яичек мы уже подсобрали, так что и гостинец готов.
– Я приду, ступай пока.
– Иду, иду… У тебя гости, никак? Навестил кто или клиенты прибились?
– Гости, – неопределенно подтвердила Веранна.
Я открыл глаза, зажмурился, пережидая вспышку рези. Из дыры в потолке, из окон лился безудержный солнечный свет, и давешняя замаскированная тенями комната посветлела, раздвинулась и переменилась до неузнаваемости. Казавшаяся громоздкой и вычурной, мебель съежилась и деликатно выстроилась вдоль стен. Странные предметы утратили свою загадочность и прикинулись обыденными украшениями, подсвечниками, подставками. Мерцавшие золотыми обрезами и переплетами в медной оковке фолианты потускнели и занавесились клочьями пыльной паутины. Даже кот свернулся клубком в одном из кресел, прикрыв свои странные глаза, и ничем не отличался от миллионов домашних питомцев. Только запахи остались… Запах и вкус древней молчаливой силы, поселившейся в этом доме.
Снаружи звякнуло.
– Ну так мы ждем, – повторила настырная обладательница жестяного голоса.
– Ждите, – терпеливо согласилась Веранна.
Разговор, доносящийся из‑за окна, стихает. Приподнявшись на локтях, я успеваю заметить, как две женщины сворачивают на тропу, уводящую к лесу. Одна из них мне знакома по аккуратно собранным в узел седым волосам. Вторая торопливо семенит, одной рукой набрасывая на голову клетчатую шаль, а в другой тащит короткий цеп, одновременно смахивающий и на предмет сельскохозяйственного инвентаря, и на орудие убийства последователей культа Ча.
Возле тропы стоит покосившийся каменный идол, на котором сушится перевернутая корзина.
Подняв руку, чтобы протереть все еще слезящиеся от света глаза, я обнаружил кусок бечевки, обмотанный вокруг левого запястья. Бечевка завязана неравномерными узлами и испятнана затвердевшими бурыми и черными мазками. В центре каждого узла тлеет алая точка наговора. Обжигают, как угольки, если коснуться.
Любопытно…
Поднявшись на ноги, я заглянул в ближайшее зеркало, висевшее в простенке, полюбовался на замысловатые загогулины, частью уже осыпавшиеся, нарисованные буро‑черной смесью на моей груди. Знаки все еще дышали и слегка пощипывали кожу. Пришлось извернуться, чтобы увидеть такие же на спине. На шее висел незнакомый амулет – кусок кожи, проткнутый обугленной и запаянной булавкой, на игле которой разместились три цветные бусины. Амулет источал сухое, ровное тепло, как нагретый солнцем камень.
Кроме меня зеркало отразило еще и печального вида бледного молодого человека, который читал в одном из кресел. В том, где как раз сейчас спал кот. Человек рассеянно улыбнулся мне, приветственно кивнул и углубился в свою книгу. «Велеречивые размышления», – машинально прочитал я название, наклонив голову набок.
Заботливо вычищенная и сложенная одежда обнаружилась на той же лавке, на которой я недавно лежал под слоем теплых одеял. Все, кроме штанов, которые остались на мне, и куртки, исчезнувшей бесследно.
Ну и бес с ней…
Наступив на коврик с вытканными «сумеречными птицами», я не без облегчения убедился, что крылатые твари распахнули крылья и жизнерадостно разомкнули клювы, прося крошек. Я бы и сам не отказался от каких‑нибудь крошек. Чувствовал я себя бодрым, сильным и способным на героические подвиги, но чрезвычайно голодным.
В солнечной луже на столе греется румяный ржаной хлеб. В банке рядом солнце застыло и сахаристо искрится, превратившись в мед. В фарфоровой миске под стеклянным колпаком млеет желтое масло. А в глиняном горшке томится янтарного оттенка рассыпчатая каша…
Пшенная. Терпеть не могу.
Зевающий кот лениво, из‑под полуприкрытых век, наблюдал, как я одеваюсь, проглатываю краюху хлеба со стола, наскоро намазанную маслом вперемешку с медом, ложкой жадно черпаю кашу, которую с детства не выношу, но от которой заставляю себя оторваться неимоверным усилием воли, и выхожу за дверь…
Прерывистая дробь далекого дятла накладывалась на равномерный стук, доносящийся из‑за дома. Перекликались невидимые птицы. Поскрипывал ворот колодца, и звякала позеленевшая цепь, вытягивая ведро с водой. Оказавшись снаружи, ведро, покряхтывая, вперевалку отправилось к дому.
Я посторонился, пропуская его.
Несмотря на солнце, морозец кусал щеки и нос. Осень перестала притворяться теплой и уверенно превращалась в зиму. Ночью образовался иней, подернув сединой золото опавшей листвы и зелень упрямой травы, и от того все вокруг казалось ярким и избыточно контрастным. Сложенные из старых бревен стены дома пугающе темны. Красная кирпичная дорожка глянцево‑яркая, как на открытке. В черной, вывороченной земле опустевшего палисадника деловито роются озябшие древесные гномы, подкапывая корни чертополоха. На макушке растения вздрагивают и сухо постукивают друг о друга кислотно‑розовые ершистые бутоны.
Дом окружал немолодой лес. Слева выныривала из чащи и справа вновь убегала в нее асфальтированная, но порядком раздолбанная дорога. На обочине маячил синий «кентавр», разрисованный широкими мазками инея. Вокруг дома ограды нет, но во дворе высились слегка покосившиеся каменные столбы с грубо вытесанными лицами и узорами. От столба к столбу тянулась местами порванная, но все еще добротная плетенка защитного контура. Сами идолы источали глухой, темный жар. А в центре площадки, окруженной камнями, вычерчен седым, остывшим пеплом угловатый контур незнакомого знака, в центре которого еще дымится здоровенное кострище. На подтаявшем снегу еще сохранились подмерзшие кровавые пятна…
Над кострищем мерцало едва различимое марево остаточной магии.
Машинально разворошив носком ботинка золу, я наткнулся на закопченную нижнюю челюсть. Кажется, свиную… Только зубы уж больно острые. Клыки длиной с палец.
За домом обнаружились опрятные хозяйственные постройки, а равномерный звук стал громче и отчетливее. Небольшой туристский топорик лихо колол корявые серые колоды на празднично‑золотистые поленья. Мрачноватый домовой с неудовольствием покосился на меня и побрел собирать щепки в корзину.
– …Я не понимаю, чего ты ждешь. – Усталый голос Герайда донесся справа, из‑за поленницы. – Чего мы ждем? Он в безопасности, и ему наша помощь теперь не нужна. Или ты все еще считаешь, что должна ему?
– Я хочу с ним поговорить, – отвечает негромко невидимая Ксения.
– И сколько ты готова ждать? А если он не очнется несколько дней?
– Это важно, Герд, пойми.
– Я понимаю, – тускло произнес Герайд. – Все, что касается его, становится жизненно важным…
– Ну раз ты все так понимаешь, то какой смысл дальше разговаривать? – сухо отзывается Ксения.
– Ксюш, на самом деле я просто перестал понимать, что для тебя важно. И ты еще больше все запутываешь…
Домовой сопит и таращится на меня со свирепым раздражением – я наступил на приглянувшуюся ему щепку. Делаю шаг в сторону и вижу Ксению и Герайда, пристроившихся на завалинке. Капюшон куртки Ксении сброшен, но она отвернулась в сторону леса, и рассмотреть можно лишь краешек щеки и пряди волос, заложенные за розовое от мороза ухо. Зато Герайд сразу замечает меня.
– Привет! – сказал я.
– Смотри‑ка, – хмыкает Герайд, – он действительно умеет разговаривать.
– Твою куртку Веранна сожгла. – Ксения, повеселев, обернулась. – Она сказала, что лучше тебе шкуру ядошипа носить, чем ее. Вреда будет меньше. Как ты?
– Прекрасно. А вы?
Герайд насупился. Странно, но разглядеть его толком удается лишь сейчас. Наши предыдущие встречи проходили либо под покровом темноты, либо в суетной спешке, так что только теперь я смог обстоятельно изучить Ксениного избранника. Темноволосый парень, наверное, на год‑два старше меня. Не так чтобы высок, не так чтобы плечист… Если бы во время нашей памятной драки на краю оврага меня не глодала болезнь, думаю, я без особых усилий справился бы с ним… И черты лица самые обычные.
Я поймал себя на том, что еще немного – и закончу свои размышления стандартным «и что она в нем нашла?». В облике Герайда я не желал видеть ничего примечательного. И неудивительно.
– Веранна сказала, что сможет поставить тебя на ноги, – проговорила Ксения, слегка наклонив голову и рассматривая меня. – Вчера ты был так плох, что я сомневалась. И рада, что напрасно. Ей это удалось.
– Ценой чьей‑то жизни? Или любви? – Словно бес дернул меня за язык.
– Нет, – неожиданно серьезно ответила Ксения. – Она принесла в жертву вепря.
– Кого? – опешил я, вспомнив челюсть, найденную в кострище.
– Выманила его из леса… Он был красивый. Жаль.
Я уязвленно приподнял брови. Герайд внезапно удовлетворенно ухмыльнулся, и сбавивший было темп топорик снова задорно застучал по деревяшкам, разбрызгивая золотистую щепу.
– Вот поэтому люди и предпочитают иметь дело с Белой магией, – проворчала грустно Ксения.
– Но зато, когда им нужна не цивилизованность, а гарантия эффекта, они обращаются к Черным, – возразил Герайд. – Просто Черная магия идет самым прямым путем, добиваясь своих целей. Для того чтобы вернуть к жизни одного, требуется погибнуть другому. А значит, нужна жертва… В вепре было достаточно жизненной силы. В конце концов, люди тысячелетиями едят животных, исходя примерно из тех же соображений.
– Я знаю, что и с какой целью было проделано вчера, – сердито отозвалась Ксения. – И я рада, что Трой жив и здоров…
– Спасибо, – скромно вставил я.
– …Но это не значит, что методы Черных должны вызывать у меня восторг.
– Ладно, – отмахнулся Герайд. – Мы с тобой вечно спорим на эту тему…
Домашняя интонация, с которой он это произнес, царапнула не хуже отлетевшей из‑под топора щепки. И могу поспорить, что Герайд заметил это. Ксения тоже заметила и внезапно заботливо обратилась ко мне:
– Ты не мерзнешь без куртки?
Мне бы больше польстила ее забота, если бы при этом Ксения не покосилась на Герайда, явно оценивая произведенное впечатление. Ну детский сад, честное слово. Вот только почему и меня тянет ввязаться в эту возню? И чтобы не поддаваться на провокации собственных эмоций, я заговорил на отвлеченную тему:
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
