Rubina-Bolno_kogda_smeus (522877), страница 7
Текст из файла (страница 7)
– Что вы, какой там комфорт – в творческой семье! В творчестве – все дискомфорт.
Писателю нужен муж, который бы таскал рукописи по издательствам, подшивал рецензии, счета оплачивал. Художнику – жена, которая варит, стирает, подает и преданно выслушивает «мисли», как говорила моя бабушка. А мы оба – сиротки в этом смысле. Ну, что я буду морочить ему голову своими текстами, когда он в данный момент озабочен тем, как соединить в картине желтое с зеленым…
Но мы уже сросшаяся пара. И оба великодушны: не считаемся забитыми гвоздями и сваренными борщами, и слишком заняты каждый своим делом. Это самый лучший рецепт для спокойной семейной жизни. Когда же приходит третий счет за электричество или квартиру с восклицательным знаком и картинкой, на которой изображено – как из дома выносят мебель судебные исполнители, мы идем и оплачиваем счет вместе.
С годами учишься разграничивать личную жизнь и творчество, время работать и время приникнуть друг к другу.
– ЛИТЕРАТОР ВСЕГДА НЕВОЛЬНО ВЫСТУПАЕТ В РОЛИ СОВЕТЧИКА. ОТ НЕГО ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖДУТ ОТКРОВЕНИЙ, КОТОРЫЕ СПОСОБНЫ ЧТО-ТО ИЗМЕНИТЬ В СУДЬБАХ ДРУГИХ. ВЫ ЭТУ РОЛЬ НА СЕБЯ ПРИМЕРЯЕТЕ?
– Ну, какие советы может дать человек, не чуждый всех пластов ненормативной лексики! От меня надо вообще подальше держаться, а не советов спрашивать.
И потом, представляете, какой наглостью надо обладать, чтобы захотеть менять что-то в судьбах других, и полагать, что тебе это по силам. Нет, я никогда никаких ролей на себя не примеряла, я поэтому даже и актрисой не стала, хотя имею явные способности к этому занятию. Складывание букв в слова, слова – во фразы, и так далее – сугубо частное дело психически неуравновешенных людей.
Дай Бог с этим как-то самой жить научиться, а других учить – нет уж, увольте!
– ВЫ, КОГДА ПИШЕТЕ, ГОРИТЕ?
– Да что вы, это поэту по – ложено гореть; они погорят-погорят, глядишь, стихотворение выйдет в несколько строк. Мы, прозаики – тяжеловесы. Нелегкая работка, между прочим – написать, скажем, текст страниц на тридцать. Не говоря уже о романе – на пятьсот. В нашем деле горение только мешает. Прозаику нужна тишина, покой и много часов невылазной работы. С годами это становится таким способом дышать, системой кровообращения. А существовать без этого уже невозможно. Ты становишься рабом работы. Тебе уже необходимо буквочки складывать в слова. Поэтому, к концу любых гастролей, любой поездки я начинаю раздражаться, уходить от общения. Когда человеку долго зажимают рот, он начинает задыхаться.
– ЧЕМ ВЫ ЗАПОЛНЯЕТЕ ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ВРЕМЯ «ДЛЯ СЕБЯ», ЕСЛИ ОНО ВООБЩЕ КАК ТАКОВОЕ У ВАС ИМЕЕТСЯ?
– В основном, читаю. Бывает, шляюсь по улицам, подглядываю, подслушиваю, ловлю мух, галок, ворон… Забрасываю сети, вытаскиваю рыбку – если повезет… Нормальное времяпрепровождение джентльмена в поисках сюжета.
– К ВАШЕМУ ИМЕНИ ЧАСТО ПРИСОЕДИНЯЮТ НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ. ВЫ ОЩУЩАЕТЕ СЕБЯ ЕВРЕЙСКИМ ОТДЕЛОМ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ?
– Нет уж, никаким отделом я себя не ощущаю, и вообще бегу от всего, что поделено, построено в ряды, ориентировано на… Кроме того, никто еще не определил точно, что такое еврейская или русская литература. Франц Кафка – он еврейский писатель, или немецкий, или чешский? А проза Фазиля Искандера – абхазская литература или русская? Для искусства важен психофизический склад личности писателя. «Лолита» Набокова – американский роман, но написан человеком с русско-чувствующим сознанием. Это потрясающее слияние. Вот и я – человек, безусловно, русского аппарата изъяснения. И в то же время очень чутка к национальным своим корням…
– ВЫ ЧЕЛОВЕК ШИРОКИЙ К СОБРАТЬЯМ-ПИСАТЕЛЯМ?
– Ой, нет. Очень узкий – если я правильно поняла, что вы имели в виду. То есть, конечно, я весьма лояльна и коллегиальна на разных профессиональных встречах и семинарах. Если что в моих силах – помогу, дам наводку в издательство, познакомлю со знакомым редактором; если просят, не откажусь вести вечер-презентацию чьей-нибудь новой книги… Но… понимаете, я не могу отключить у себя в мозгу такой спецприбор, фиксирующий все смешное и нелепое. Помню, реакция многих «заинтересованных» читателей на мой, достаточно острый, бурлескный роман-комикс «Синдикат» была: «Очень зло написано». Наверное… В таких случаях я обычно смиренно добавляю, что сама являюсь первым объектом собственной безжалостной насмешки. Правда, это мало кого успокаивает…
Картинка по теме:
Я видала разных львов в своей разъездной жизни: крылатых львов Венеции, задиристых, с поднятыми лапами львов Иерусалима, величаво возлежащих пражских львов…. Но в этих было что-то патологическое. Возможно, виновата вульгарная серебряная краска, которой их покрывали каждый год. Но, главное, выражение их совершенно по-человечески запущенных, каких-то изголодавшихся лиц: в руках (!) – да, именно так выглядели длинные и загнутые на манер сжатых пальцев когти их лап, – львы алчно сжимали огромную кость неизвестного происхождения, надеюсь, не хирургического (над крыльцом красовалась вывеска: «Хирургическое отделение психиатрической больницы») и уже вот-вот готовы были приступить к трапезе, – во всяком случае, так выглядели их оскаленные серебряные пасти…
Вольница находилась на территории Ясной Поляны, основана была некогда самим Львом Николаевичем Толстым, и гуляющие по территории писатели, ежегодно съезжающиеся сюда для обмена мыслями и фобиями, весьма далекие от графа и в том, что касается его доходов, его философии, его стилистики, его фобий и, главное, его гения, – любили фотографироваться на фоне этих чудовищ.
Кстати, по поводу фобий: у писателей их было достаточно. К тому же, как известно, писателю трудно смолчать, если что его терзает. А во все времена всего того, что может терзать писателя, так много, что на обмен этими, записанными мыслями, уходили долгие часы заседаний. Писатели народ письменной культуры, не все они умеют говорить, да и их мысли, даже грамотно изложенные, не всегда могут захватить аудиторию. Капризная и коварная эта субстанция: внимающая душа зала. Чтобы ею завладеть, тоже нужны если не талант, то уж сноровка, которая, увы, среди писателей встречается крайне редко.
А тут, в Ясной Поляне, в тени величия знаменитой веймутовой сосны, над которой витало еще более осязаемое величие гениального хозяина усадьбы, невнятно выраженные эти фобии разных сортов и направлений звучали совсем уже заунывно. Если не сказать – жалко.
– Видишь, – шепнула мне Марина Москвина, – в детской аудитории это не прокапает. В детской аудитории, если такой шамкающий мудак выйдет и скажет что-нибудь, вроде: «Дети, я расскажу вам сказку…» – то какой-нибудь Андрюха в третьем ряду обязательно крикнет: «Как дед насрал в коляску?»
– Детей ты должен завоевать, – добавила Марина. – Перед ними надо вытаскивать из рюкзака перо жар-птицы, морскую раковину с подводным гулом, челюсть доисторического осла… Это огромная работа – по завоеванию детского внимания… А тут вот, видишь… – и она сердобольно вздохнула, – какие бедняги…
– КАК БЫ ВЫ ОТНЕСЛИСЬ К ПУБЛИКАЦИИ СВОЕЙ СОБСТВЕННОЙ ПЕРЕПИСКИ С КЕМ-ТО ИЗ БЛИЗКИХ ЛЮДЕЙ?
– Боже упаси! Я человек скабрезный, с прищуренным глазом и острым языком, с подчас неконтролируемым чувством смешного… мало ли чего я понапишу в личных письмах по частному поводу! У всех нас – после нас – остаются дети и внуки, к чему им-то расхлебывать все эти запутанные хитросплетения отношений. Нет, нет и нет. Сжечь вместе с бабушкой весь ее архив к чертовой матери!
– МНОГИЕ КРИТИКИ СТАВЯТ В РЯД ЕДИНОЮ НАПРАВЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОЮ РОМАНА ТАКИХ ПИСАТЕЛЬНИЦ, КАК ДИНА РУБИНА, ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ, ЛЮДМИЛА ПЕТРУШЕВСКАЯ, ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ, ВИКТОРИЯ ТОКАРЕВА? ПОХОЖИ ЛИ ЧЕМ-ТО ЭТИ АВТОРЫ, ЕСТЬ ЛИ У НИХ ОБЩИЕ ЧЕРТЫ? И ЕСЛИ НЕ НАЗЫВАТЬ ЭТО НАПРАВЛЕНИЕ «ЖЕНСКИМ РОМАНОМ», ТО КАК ЕЮ НАЗВАТЬ?
– Назовите его мужским романом женского происхождения, это будет довольно точно. Все, перечисленные вами писательницы – люди сильные, талантливые, успешные. Только этим и похожи.
Понимаете, у нас есть писатели-мужчины и писатели-женщины, третьего природой не дано. Писатели-мужчины гуляют себе своими путями, никому не приходит в голову, свистнув, построить их в ряды. Почему-то в отношении к писателям «женского происхождения» всякому хочется их построить, обозначить, пронумеровать, как стадо коров. Это какие-то животноводческие позывы, вы не находите?
Давайте оставим всех писателей в покое, пусть гуляют сами по себе, они все особы одинокие по профессии, каждый – единственный, и обижаются, когда их вызывают из строя, как первогодок, и перечисляют через запятую.
– В ПРОЗЕ ВЫ ПРОЯВЛЯЕТЕ СЕБЯ В РАЗНЫХ ИПОСТАСЯХ, СРЕДИ ВАШИХ РОМАНОВ – И АВАНТЮРНО-ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ В СОЧЕТАНИИ С ЭЛЕГИКО-МЕМУАРНЫМ ЖАНРОМ, И РОМАН-КОМИКС, СОЧЕТАЮЩИЙ ОСТРЫЙ ГРОТЕСК С НЕПОТРЕБСТВОМ ЖИЗНИ. КАКОВА ЛОГИКА ЭТИХ ПЕРЕХОДОВ И ЧТО ВАМ БЛИЖЕ – ВЕРОЯТНО, ТО, ЧЕМ ЗАНИМАЕТЕСЬ В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ?
– Логика переходов диктуется панической боязнью окаменелости стиля, «лица». Все чудится, что гонится за мной страшенный литературный критик со штампом в ручище: проштамповать, отнести к течению, запротоколировать, навесить бирку и поставить на проименованную полку. Например, полку «женского романа».
Это прежде всего – интуитивное желание замести следы. Наверное, в одной из прошлых жизней я была какой-нибудь международной авантюристкой с набором в чемодане паспортов на имена разных женщин…
Если серьезно, то каждому следующему опусу предшествует нота, слабо звучащая где-то в области диафрагмы. Слабая такая нота, дребезжание интонации… Знаете, когда слушаешь хороший джаз, то после того, как смолкнут аплодисменты и наступает тишина… сначала так нейтрально метут метелки, задавая ритм… потом вступает мерный топ тарелок… наконец возникает саксофон… и ты уже понимаешь, ощущаешь – не что-нибудь, а объем и настроение вещи… Вот так и у меня. Сначала я чувствую общую интонацию и некий объем, потом уже начинается история – соответствующая история.
А которая из интонаций ближе – сказать трудно.
– ПЕРЕЧИТЫВАЕТЕ ЛИ ВЫ ТО, ЧТО НАПИСАЛИ В 16, 17, 18 ЛЕТ И КАК ОТНОСИТЕСЬ К ЭТИМ ПРОИЗВЕДЕНИЯМ? ЧАСТО ЛИ ВЫ ВООБЩЕ ЧИТАЕТЕ СЕБЯ? И ЕСЛИ ЧИТАЕТЕ, КАКИЕ ЧУВСТВА ИСПЫТЫВАЕТЕ?
– Увы, я вынуждена перечитывать то, что наваяла чуть ли не в яслях, когда выходят переиздания моих книг – авторскую вычитку никто не отменит. Хотя, часто мухлюю: если мне кажется, что корректор хорошо поработал, я халтурно пробегаю сконфуженным взором тексты этой заядлой задрыги, которой некогда была…
По этому поводу вспоминаю одного соседа с нашего ташкентского двора, дядю Володю. Он должен был писать какую-то свою диссертацию по марксизму-ленинизму Но не любил писать и до смерти не хотел этим заниматься.
С утра он переделывал всю домашнюю работу в доме, – мыл посуду, готовил обед, стирал, развешивал белье, гладил высохшее… А когда в доме совсем уж нечего было делать, говорил: «А теперь пойдем, покормим собачек», – и выходил во двор кормить приблудных дворняг.
Примерно так я вычитываю свои старые повести и рассказы.
Вообще, никогда не могла понять нежной любви писателей к своим старым текстам. Впрочем, если не ошибаюсь, Лев Толстой однажды нашел в столе какой-то лист бумаги, написанный от руки… прочитал его, сказал: «…а ведь хорошо написано. Кто автор?» И с удивлением обнаружил, что автор – он сам.
– ЧТО ИНТЕРЕСНЕЕ: ВСПОМИНАТЬ И ВОССОЗДАВАТЬ СВОЕ ПРОШЛОЕ ИЛИ ПРИДУМЫВАТЬ НОВЫХ ГЕРОЕВ И НОВЫЙ МИР? ВООБЩЕ – НИКОГДА НЕ ХОТЕЛОСЬ ВАМ ОТДОХНУТЬ, ОТКЛЮЧИТЬСЯ, ПЕРЕСТАТЬ СОЧИНЯТЬ?..
– Интересно бывает коллекционировать значки или марки. Заниматься чем угодно, но в охотку, в свободное время, для развлечения-увлечения… Спросите хирурга – ему интересно делать пятьсот первую операцию на сердце? А когда он ответит, предложите ему отдохнуть и никогда больше не брать в руки скальпель. Представили, что он НА ЭТО ответит?
Любой профессионал занимается своим делом не потому, что это интересно, увлекательно, а потому что без этого немедленно перестанет дышать. Творчество – смертельная воронка, из которой выхода нет. Спасти от творчества может только беспамятство, чего я никому не желаю. Ну, а что касается – вспоминать или воссоздавать… Это процессы нерасчленимые, взаимопроникаемые, вернее, это один процесс…
– ЧТО СЛОЖНЕЕ ПИСАТЬ – РОМАН ИЛИ РАССКАЗ?
– Это разное приложение сил, разные сферы деятельности. Все равно, что вы спросите – что труднее: поднять стокилограммовую штангу, или расписать палехскую шкатулку.
Рассказ – точно по этому поводу сказал Михаил Веллер: «торпедный катер». Роман – «линкор» со всеми палубами, орудиями, шлюпками… Другая высота обзора, другой замах руки. Когда я отпишу роман, я всегда на какое-то время «меняю руку», и пишу сборник «мелочей».
– ВОТ ОН УЖЕ В КРАСИВОЙ ОБЛОЖКЕ, ВЫ ЕГО ЧИТАЕТЕ? НЕ ВОЗНИКАЕТ ЛИ ЖЕЛАНИЯ ПЕРЕПИСАТЬ, ЧТО-ТО ИСПРАВИТЬ?
– Возникает, непременно. Поэтому-то я стараюсь под готовую обложку не заглядывать.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
