Rubina-Bolno_kogda_smeus (522877), страница 24
Текст из файла (страница 24)
– Не кто, а что: хэрриган, ну! Ой, простите, по-русски – «ураган». Видите, вон, в зданиях – проемы окон зияют?
Отлично, думаю я, закрывая глаза: значит, жара, крокодилы, акулы, гремучие змеи, ураганы, пенсионеры…
Меня привозят, я выступаю перед действительно немногочисленной, но доброжелательной аудиторией; заработок плевый, но мне уже не до заработков. Мне бы сесть завтра на самолет и вернуться к сестре в Бостон.
Встретивший меня милый человек предлагает завтра «показать город». Я – делать нечего, – вежливо соглашаюсь, стараясь скрыть тайный ужас перед этой прогулкой.
– Тогда я зайду за вами в 7утра.
– Почему – в 7? – осторожно интересуюсь я.
– А в 9 утра гулять где бы то ни было на улице уже просто невозможно – охотно отвечает он. И я ему верю.
И наутро мы уже идем пешком по городу, по набережной, я разглядываю яхты, виллы, парки… на каждом шагу вспоминаю свою умную сестру, и не вслушиваясь в голос моего провожатого, молча клянусь себе, что отныне… никогда, никогда!!! Господи, скорей бы сесть в самолет…
– У нас тут и люди разные интересные живут… – краем уха слышу я… – Например, воздушные канатоходцы Лина и Николай Никольские. Может, вам случалось бывать на их представлениях? Видели бы вы, как Коля шел по канату между двумя небоскребами! Вез страховки!
И я останавливаюсь, понимая в этот миг – ЗАЧЕМ судьба приволокла меня в летний невыносимый Майами.
Глядя на мое ошеломленное лицо, провожатый спрашивает:
– Хотите познакомиться?
А я одними губами: – Хо-о-очу-у-у!!!
Так и встретилась с замечательной Линой Никольской, которой и посвящен роман «Почерк Леонардо».
– В ОДНОМ ИЗ ИНТЕРВЬЮ ВЫ СКАЗАЛИ, ЧТО ЭТА ВОЗДУШНАЯ ГИМНАСТКА «ПОДАРИЛА ВАМ РОМАН».
– До известной степени так оно и есть. Просто Лина с великолепной щедростью делилась своим Цирком, профессиональным багажом, судьбой, наконец. Моя героиня – Анна – проживает довольно значительную часть цирковых коллизий Лины Никольской. Целый год мы интенсивно переписывались; и это была настоящая работа, настоящая честная пахота: я «вскапывала» цирковое поле по сантиметру, изучая досконально все малейшие детали профессии и самого этого великого завораживающего мира.
А в первое наше свидание я была потрясена совсем другим: дом Никольских в Майами представлял собой настоящий питомник разных зверей. Несколько десятков попугаев! Кошки, собаки, целая стая белых павлинов во дворе… Кого там только не было. Разве что крокодилов и акул недоставало. Первым, кого я увидела, был огромный, щедро изукрашенный матушкой-природой попугай. Сначала я решила, что передо мной довольно аляповато сделанная игрушка, уж больно яркие цвета: грудь зеленая, крылья красные, голова синяя. Безвкусица какая-то… И вдруг голова игрушки склоняется к плечу, и на меня внимательно смотрят черные бусины глаз.
Лина сказала: «Ну, этот – так, красивая декорация. А вы вот взгляните на мою любимицу Шурочку, горбунью. Она не в клетке, она у меня в спальне живет».
Так я впервые увидела попугая жако. Умница, говорунья Шурочка в первую же минуту выдала мне свой репертуар. А когда в комнату вошла собака Каштан, Шурочка свесила с кровати крючковатый нос старой революционерки Розы Люксембург и прокуренным голосом проскрипела: – Каштан! Чего тебе?
У меня даже колени ослабли от потрясения.
Так появился еще один герой романа – Говард. Попугай жако.
– ЧЕМ БОЛЬШЕ ПУТЕШЕСТВУЕШЬ, ТЕМ ЛЕГЧЕ ПОНИМАЕШЬ ДРУГОЮ – СТРАННИКА, ПРОХОЖЕГО, ТУЗЕМЦА… ВЫ СОГЛАСНЫ С ЭТИМ?
– Не совсем. Скажем, так: путешествия, возможность увидеть мир во всей совокупности его прекрасных и омерзительных черт, несколько смягчают наше изначальное неприятие «другого». Воспитывают нечто вроде смирения, дают осознание того, что никогда, никогда тебе не понять до самого дна душу другого человека. Мы – разные. Мы – странные. Смиримся с этим.
Замечательный, остроумнейший Марк Твен, которому по роду занятий, да и по складу натуры, вроде, положено было понимать людей, в своих записных книжках демонстрирует поразительно смешные образцы неприятия «другого».
Например, о Франции:
«Во Франции нет зимы, нет лета и нет нравственности. За вычетом этих недостатков – прекрасная страна».
А о немцах – боже, чего только он не писал о немцах и немецком языке! Вспомните:
«Однажды какой-то бедняга, страдающий зубной болью, употребил свободное время на то, чтобы выдумать немецкий язык».
Или:
«Любое немецкое слово, если посмотреть на него в перспективе, сужается в конце, как железнодорожное полотно».
Или того лучше:
«У студентов Гейдельбергского университета принято драться на шпагах. Встречаешь человека, лицо которого исполосовано шрамами и не знаешь – то ли он ветеран многих войн, то ли просто получил высшее образование»…
Короче, если уж мы сослались на Марка Твена, придется согласиться с ним и по этому пункту:
«Когда вспоминаешь, что все мы сумасшедшие, многое становится понятным».
«Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…»
Нынешняя поездка по Америке выдалась напряженной и, в преддверии выборов, особенно нервной: моя персона весьма подозрительна американским службам безопасности. Израильский паспорт вкупе с моей внешностью интеллигентной арабки дают в американских аэропортах поразительный эффект. Мой багаж (бывалая и битая бесконечными дорогами сумка) перетряхивается до основания, выворачиваются пакеты с несвежей пижамой, досконально просматриваются все бутылочки с гомеопатическими каплями.
– Мэм, – строго спрашивает меня неохватных размеров мулат, – что это?
Прежде я отвечала: «драг», наблюдая вытаращенные глаза персонала. После того, как друзья объяснили мне, что «драг» означает еще «наркотики», я стала говорить: «медисин». Персонал согласно кивает, аккуратно застегивает сумку. Верит на слово?
Вообще, именно в аэропортах, на процедуре проверки пассажиров, наглядно видишь столкновение того самого прекрасного американского «прайвиси» с необходимостью обыскать подозрительного субъекта. А поскольку чуть не каждое утро я летела из города А в город Б, то лично участвовала в этой процедуре. Как особо опасного пассажира меня отсылали в отдельный отсек, где покорно я разоблачалась: кроссовки, дорожный жилет, шарфик и все, что можно отцепить, открепить и отодрать. Затем босая, с раскинутыми руками, в позе распятого Иисуса становилась на резиновый коврик, и тут начиналось поистине удивительное представление:
– Мэм, – вежливо и строго сообщала очередная чернокожая дама в форме, – сейчас я коснусь вашей правой груди.
– О`кей…
– Мэм, сейчас я коснусь вашей левой груди.
– Валяй, – вздыхаю я по-русски.
– Мэм, сейчас я ощупаю вашу спину…
Каждый раз при этом я вспоминала ребят в израильском аэропорту, их странную на первый взгляд манеру задавать идиотские вопросы, внимательно следя за реакцией пассажира:
– Скажите, ваша мама пела песни на идиш?
– Почему моя мама должна петь песни на идиш?! – вскипает дюжий русский мужик. Все в порядке, человек адекватно реагирует на вопрос. Конечно, и израильтяне, бывает, обыскивают багаж того или иного подозрительного пассажира, но случается это значительно реже. Словом, видно, что «боевая готовность номер один», в которой мы существуем ежедневно, для американцев – еще непривычная реальность.
Вообще, не только на экстремальных примерах сталкиваешься с кризисом здравого смысла, который высекает то самое столкновение морали демократического общества с естественными нуждами дела.
Моя американская подруга Наташа – химик, работающий над созданием противоракового препарата, – рассказывает о своих опытах. Крыса (специальная, генетически отобранная, «чистая линия»), стоит дорого – 35 долларов. Когда Наташа получает их для опытов в лаборатории, она подписывает бумагу, где одним из пунктов стоит условие – умертвить крысу после опыта.
– Почему?! – удивляюсь я.
– Негуманно оставлять их в живых. «Зеленые» засудят.
Накануне нового опыта коллега, в ответ на сетования Наташи о дороговизне крыс, говорит:
– Тебе же не нужна для этого опыта «чистая линия», пойди в зоомагазин и купи там крыс по 2 доллара за штуку.
– Но ведь, если я скажу, что мне они необходимы для опытов, мне их не продадут! – резонно замечает Наташа.
– А ты не говори.
– А если спросят?
– Ну, если спросят, – легко отвечает коллега, – скажи, что у тебя есть удав и тебе необходимо его кормить…
Этот ее рассказ я пересказала при встрече Игорю Губерману. Мы посмеялись невесело, обсуждая причудливый крен морали демократического общества, заметив, правда, что лучше уж такой крен, чем в противоположную сторону.
– Интересно, вот мы с тобой кто – крысы или удавы? – задумчиво спросила я.
– Мы – кассиры в их зоомагазинах, – секунды не промедлив, ответил Губерман.
Глава девятая
«Счастье вас будет разить наповал…»
«Говорит Яйцо Яйцу:
– Не судите по лицу!»
Рената Муха
– РАСПРОСТРАНЕНО МНЕНИЕ, ЧТО КНИГА, СНАБЖЕННАЯ «ПОПЛАВКОМ» ПРЕДИСЛОВИЯ КАКОГО-НИБУДЬ ИЗВЕСТНОГО ПИСАТЕЛЯ, БУДЕТ ЛУЧШЕ ПРОДАВАТЬСЯ. ВЫ РАЗДЕЛЯЕТЕ ЭТО УБЕЖДЕНИЕ – СУДЯ ПО ТОМУ, ЧТО САМИ НАПИСАЛИ НЕМАЛО ПРЕДИСЛОВИЙ К КНИГАМ ИГОРЯ ГУБЕРМАНА, РЕНАТЫ МУХИ, МАРИНЫ МОСКВИНОЙ?..
– Нет, убеждения этого не разделяю, и думаю, что истинный Читатель сам выбирает – что читать, никакие советы-предисловия ему ни к чему А то, что к книгам своих друзей, которые в представлении и продвижении не нуждаются, я писала, скажем так, объяснение в любви, – так это дань моему личному удовольствию.
– «ДА БУДЕМ МЫ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ ПРИСТРАСТНЫ, ДА БУДЕМ ДУМАТЬ, ЧТО ОНИ ПРЕКРАСНЫ»?
– Вот именно. Я – человек цеховой, клановый, никогда не скрываю, что пристрастна к своим друзьям. Всячески и во всеуслышание это декларирую. При этом и жульничаю: я ведь не только пишу предисловия к их книгам, но сплошь и рядом вывожу их в полный рост во вполне художественных своих опусах. То есть, еще и наживаюсь на «светлом образе» то одного, то другого.
– А ДРУЗЬЯ НЕ ВОЗРАЖАЮТ? ВЕДЬ МАЛО КОМУ НРАВИТСЯ ФИГУРИРОВАТЬ ПОД СОБСТВЕННЫМ ИМЕНЕМ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ПУСТЬ ДАЖЕ И БЛИЗКИХ ПРИЯТЕЛЕЙ. ВСЕ-ТАКИ, ЛЮБАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ИСКАЖАЕТ «ИСТОРИЧЕСКИЙ ОБЛИК»?
– Да что вы, они и пикнуть не смеют. Хотя Губерман, бывает, хмурится. Я ведь иногда нагло записываю за ним – как булгаковский Левий Матвей за Иешуа. При этом с той же степенью достоверности.
Меня спасает только то, что в этих записях я не навожу на свой собственный образ литературного глянца. Наоборот.
Когда некое екатеринбургское издательство выпустило мой четырехтомник, я позвонила Игорю Мироновичу и с плохо скрываемым хвастовством сказала:
– Знаешь, как-то даже сама перед собой робею. Может, начать по утрам со своим отражением в зеркале здороваться? Вообще, пора как-то посолидней себя держать. Добавить, что ли, килограмм семнадцать к заднице.
– Не стоит, – сказал он. – Ты лучше четырехтомник под юбкой носи.
Картинки по теме:
Мы собрались у Саши Окуня по случаю какого-то праздника – и все после поездок. Разговоры вперебивку, взахлеб, взрывы смеха… Рафа и Алла Нудельманы, только вернувшиеся из Голландии, с восторгом рассказывают о том, как в Гааге они покупали на улице с лотка знаменитый «харинг», только что выловленную селедку, абсолютно несоленую.
– Они кладут длинный ломоть «харинга» на дивную белую булку, разрезанную вдоль. Это так божественно вкусно, – говорит Рафа, – что мы с Аллой съели по булке, потом встали в очередь еще раз, купили по второй и съели, а потом не выдержали и в третий раз встали в очередь!
Язамечаю:
– Не проще ли было сразу купить по три булки, Рафа?
Губерман на это, совершено серьезно:
– Так дорого же!
* * *
2002 год, мы с семьей в Москве: я служу в Сохнуте. Из Иерусалима приехал Игорь Губерман, пришел в гости. На него, как обычно, набежало еще народу… Первым делом ухлопали водку, но осталось, к счастью, еще полбутылки коньяку. Игорь наливал Борису, приговаривая:
– Старик, пей коньяк, коньяк трезвит!
Дня три спустя все мы сидим на дне рождения у Лидии Борисовны Либединской. Компания большая, водка, само собой, скоро кончилась. Но выясняется, что осталось виски. Игорь показывает бутылку Борису Жутовскому, спрашивает:
– Старик, тебе виски налить? Виски жутко трезвит.
Я немедленно встреваю:
– Ты же говорил, что коньяк трезвит?
Он значительно помолчал и сказал:
– Не подтвердилось.
* * *
Презентация книги Александра Окуня и Игоря Губермана «О вкусной и здоровой жизни» в Литературном музее имени Пушкина на Пречистенке.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
