Rubina-Bolno_kogda_smeus (522877), страница 12
Текст из файла (страница 12)
А Лифшиц ему проникновенно так: – Джюра, ей работаете в русском теятре! Надо говорить мьягче: «ка-вьё-ор»…
Между прочим, довольно долго я не отдавала отчет – откуда этот южно-русский говорок в Ташкенте, хотя знала, что там живет множество эвакуированных во время войны, да так и осевших в этом городе одесситов. Поняла гораздо позже, уже в Израиле, встречая повсюду этот юмор, быстроту реакции, удивительную жизнестойкость бывших одесситов. Хотя, разве одесситы бывают бывшими?
«Теплые штаны для вашей мами!»
Как же я люблю Одессу!
Я всегда ее любила – по книгам, ни разу в ней не бывав. Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена – Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?..
Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее легендарных улицах и бульварах… Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня – уже из Израиля – пригласили приехать в Одессу, выступить.
И вот – промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна… Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение…
С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая.
И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:
Быть может, мечтая о сцене, о славе,
Она отступила от уличных правил,
Забыв, что подобная неосторожность
Буквально отрежет такую возможность!
Замерев от восторга, я опустила взгляд, и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное: «Все мущины – обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»
А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съемок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица». И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между одесским „Черноморцем“ и местной футбольной командой».
Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции…
Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!» – «Она еще как вошла! Она уже трижды мне на ногу наступила!»
Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон: «Ну ты, холубой… поднимись же с подножки… Холубой, я ж сейчас не знаю – шо будет… Тебя мамця не узнает, холубой…» Наконец, он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!
Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище! Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»
И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки. Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть ни что иное – как литературный миф… После этих ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза. Одесситы переглядывались и ждали – кто возьмет соло. Наконец, маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво: «Да-а-а… коне-е-ечно… Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин… Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью! А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!» И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше…
А объявления – одесские объявления! Таблички, дощечки, записки… На дверях одной аптеки я видела целых два. Одно казенное: «Аптека временно закрыта», другое рукописное, пониже: «Фима, заходи!»
А на дверях круглосуточной аптеки висел листок с написанным от руки: «Слышу! Уже иду!»…
В те дни я просто гуляла и гуляла по Одессе, заглядывая в какие-то лавки, посматривая в открытые окна, забредая во дворы… С одного балкона свешивался по грудь старик в тельняшке, видно, из бывших моряков.
– «Хаю-ду-ю-ду, вашу мать! – орал он на ссорящихся во дворе соседок. – Гуд морнинг, бляди!»
И вот так, гуляя, из дверей одной раскрытой настежь лавочки я услышала:
– Дама, зайдите! Такого вы еще не видали!
Я, конечно, вошла, и едва взглянула, поняла: да, такого я не видала. Это была величавая женщина с лицом императрицы, невероятных габаритов. Третий подбородок плавно переходил у нее в грудь, грудь – в живот, живот – в колени. И все это расстилалось вокруг и занимало всю небольшую комнатку. А на прилавке перед ней были разложены женские рейтузы невероятных расцветок, какие в народе называются «сотчные».
Увидев меня, она схватила огромные фиолетовые трико, развернула баяном на своем могучем бюсте и страстно проговорила:
– Теплые штаны для вашей мами!
Я поняла, что не могу отсюда уйти без добычи.
– Скажите… – спросила я, замирая от блаженства… – а моего размера у вас что-нибудь?..
Она смерила меня оценивающим взглядом и отрезала:
– Дама! Шо вы с себя строите?
– Понимаете… – проговорила я. – Вот если б на этой майке были цветы…
– Да-а-ама! – пропела она презрительно. – Вам нужны цветы?! Так по-са-ди-те их!
Именно в Одессе я увидела настоящую дощатую будку часового мастера, каких нигде уже не осталось. Накануне я сдуру купила часы, легкомысленно забыв наставления Великого Комбинатора, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской. Само собой, на вторые сутки часики мирно усопли. Так что, можно представить, с какой надеждой я кинулась к будке часовщика.
В ней сидел маленький лысый старичок, с насаженным на глаз картонным стаканом-линзой. Мой дед был точно таким часовщиком в Харькове, поэтому я чуть не прослезилась.
– Боже мой! – воскликнула я. – Только в Одессе остались такие часовые будочки.
Он поднял лысину, переставил стаканчик на лоб и внимательно на меня посмотрел.
– Мадам… – грустно проговорил он. – От Одессы осталась одна интонатия…
А взглянув на мои новоприобретенные часы, вздохнул и сказал:
– Вам нужен трамвай.
– Какой номер? – встрепенулась я, думая, что он направляет меня в какой-нибудь Дом быта поблизости…
– А это вам без разницы, – ответил он без улыбки. – Дождитесь трамвая и положите этот хлам на рельсы… Для развлечения.
Вообще, в этот, да и в следующие мои приезды со мной в Одессе происходили разные забавные и трогательные случаи и встречи, о которых когда-нибудь расскажу. Но самым страшным впечатлением был мой собственный вечер в Израильском культурном центре. Ну, думала я, одесская публика должна быть самой чуткой к юмору… Выступаю я легко, артистично, рассказываю много смешного и, в общем, не утомляю публику своей прозой. Наградой мне обычно бывает неумолкающий смех аудитории. Но тут… Внимательно и строго глядя на меня, одесситы молча выслушивали всю мою ударную программу. Прошли полчаса… Я поняла, что это – провал… Никогда в жизни мне не было так страшно и так одиноко на сцене… Благодаря своему опыту «вечной выступальщицы», я дотянула вечер до конца, в полуобмороке промямлила какие-то завершающие слова… И тогда из заднего ряда поднялся здоровенный пожилой дядька с лицом персонажа из бабелевского рассказа и авторитетным тоном вежливо сказал:
Спасибо! Вы всех нас удовлетворили!
– И ВСЕ-ТАКИ, НИ ТАШКЕНТ, НИ ДАЖЕ ОДЕССА НЕ ЯВЛЯЮТСЯ РЕЛИГИОЗНЫМ «ЦЕНТРОМ МИРА». ВЫ МНОГО И ДОВОЛЬНО ПОДРОБНО ПИСАЛИ ОБ ИЕРУСАЛИМЕ, НО МНЕ ХОЧЕТСЯ СПРОСИТЬ: ТО НАПРЯЖЕНИЕ САМОГО РАЗНОГО – НЕ ТОЛЬКО ПОЛИТИЧЕСКОГО – СВОЙСТВА, ЧТО ВИТАЕТ НАД ЭТИМ «ЦЕНТРОМ МИРА» – К НЕМУ МОЖНО ПРИВЫКНУТЬ?
– Более того: без него можно чувствовать себя энергетически опустошенным. Между прочим, я встречала людей, которые не выносят «иерусалимского воздуха», буквально заряженного огромной энергетикой. Не выносят физически: у них начинает болеть голова, поднимается давление… У меня – наоборот. Лет пять я работала в газете, редакция которой находилась в Тель-Авиве. Ездила туда раза три в неделю.
У иерусалимцев это называется «спуститься». Говорят, например: «Завтра я должен спуститься». Даже города не называют. Неважно: Тель-Авив это, Реховот, Герцлия или Ришонле-Цион. «Спуститься» – и точка. Вообще, по мнению иерусалимцев самое лучшее, что есть в Тель-Авиве – это шоссе, ведущее в Иерусалим.
Так вот, работая в Тель-Авиве, к концу дня я обычно становилась сонной мухой, еле ноги таскала. Притаскивалась на автобусную станцию, усаживалась в иерусалимский автобус и… засыпала… Просыпалась, когда автобус въезжал в Шаара-Гай, «Ворота ущелья» – тот перекресток, откуда в Иерусалимском коридоре дорога начинает подниматься вверх, петлять, взбираясь все выше в Иерусалимские горы.
И вот, по мере того, как автобус поднимался все выше и ближе к Иерусалиму, я приходила в себя, а, выйдя на центральной автобусной станции, – полная сил и намерений – отправлялась еще в центр Иерусалима на разные встречи и вечерние затеи.
И всегда, когда чувствую некоторый упадок сил, я просто выезжаю в центр города, сажусь за столик какого-нибудь кафе и наблюдаю жизнь… Это очень поднимает тонус и вообще, возвращает охоту жить.
– А ОБИЛИЕ ТУРИСТОВ НЕ УТОМЛЯЕТ?
– Да что вы, это просто компонент толпы. Они же немедленно вливаются в общую круговерть. Мне даже кажется, что Иерусалим проглатывает на время туристов, как кит – Иону. Возможно, до известной степени и переваривает.
Кто, конечно, по-настоящему утомляется, – это иерусалимские экскурсоводы. Ведь у нас бывают периоды, например, пасхальный, когда группы паломников и туристов скапливаются в стране в какой-то дикой концентрации. Тогда экскурсоводы просто валятся с ног. Моя приятельница Лена Галесник, местный гид, рассказывала, что однажды, в том году, когда обе Пасхи – и христианская, и еврейская – следовали одна за другой, она каждый день водила по Иерусалиму по нескольку групп. Чуть с ума не сошла от напряжения. И вот, в последний день, проводив последнюю группу, она села на свой автобус, чтобы лечь дома пластом и не подниматься сутки. Когда автобус подъехал к ее остановке, Лена поднялась, обернулась к пассажирам и, прежде, чем выйти, проговорила наработанным голосом:
– А сейчас, друзья, я отпускаю вас погулять…
Разнообразно святой Иерусалим
Уффф!! – миновали наши Пасхи, отгремели, отлетели. И та, и другая, – какое облегчение!
Все путем, все как обычно: одни вышли из Египта – куда надо; у других – кто надо вовремя воскрес. Может показаться, что я пишу это с некоторой долей иронии… Боже упаси! Просто земля такая, Святая, но с твоим конкретным адресом прописки. Святая земля, но ты на ней живешь, колесишь по ней на своем авто, попиваешь кофе, поглядывая на Масличную гору, гуляешь со своим псом… И к разным праздникам всех религий относишься привычно, как к вехам смены времен года… А их, этих разных праздников разных религий на этой единственной Святой земле столько, что только успевай поворачиваться. Опять же, отмечаются они приверженцами не всегда только песнями или постом, или каким-нибудь еще чинным и богоугодным действом. Тут у нас на какой-нибудь Рамадан можно и камень схлопотать в стекло машины, да и не только камень…
Однако, пасхальные недели как-то особенно… значимы. Особенно… нагружены. И все тут зависит от календаря: иногда еврейская и христианская Пасхи идут с перерывом. И население страны, за неделю ошалевшее от мацы, успевает отъесться до приезда паломников. А иногда они почти совпадают и даже накладываются друг на друга. В один и тот же вечер здешняя молодежь с энтузиазмом устремляется в кабачки Иерусалима – отхватить, наконец, кусок булки крепкими молодыми зубами и запить его хорошим бокалом хорошего пива; а христианские паломники в эти же часы устремляются к храму Гроба – хотя б одним глазком узреть, как сходит Благодатный огонь…
Ох, тяжелое время – весенние праздники на Святой земле! Думал ли пресловутый Понтий Пилат, ненавидевший одну Пасху, что весьма скоро к ней прибавится еще и другая?!
С тройной нагрузкой работает в эти дни аэропорт имени Бен-Гуриона: евреи, особенно светские, стремятся уехать на время нелегкой пасхальной недели в отпуск; христианские паломники стремятся отстоять священную службу в священном храме. Расцветает в эти недели туристический бизнес. Арабы в Старом городе торгуют крестиками и свечками на любой вкус. Желающие пострадать паломники и туристы за немалую цену волокут на спине тяжелый деревянный крест по Виа Долороса.
Экскурсоводы в эти недели все падают с ног. Тут важно не перепутать вероисповедания каждой конкретной группы, важно уметь ответить на все деликатные вопросы, например – почему Дева Мария повсюду на руках держит мальчика, и никогда – девочку?
Важно повести верующих в нужное место и сказать нужные слова. А, главное, не сказать ненужных… А как тут все упомнишь и как разберешься, и как разведешь всех по положенным маршрутам, когда в Старом городе святыня на святыне сидит, и святыней погоняет?! И все эти святыни разным конфессиям принадлежат, и разными конфессиями охраняются?!
– Евреям хорошо-о-о, – говорит знакомый экскурсовод, человек бывалый и циничный. – Храм разрушен, одна стена только и осталась. Стой себе у стеночки, кланяйся, молись, и – никаких хлопот! А тут по приделам все поделено, мало того, что все друг с другом воюют, так еще и ключ от двери у арабов надо клянчить.
Это, увы, правда: храм Гроба Господня стоит на земле, много веков принадлежащей одной арабской семье. И каждое утро священнослужители идут за ключом к хозяину. А ну как не даст открыть?!
Густо живем мы, не скучно.
Нашей полиции тоже совсем не скучно. Все дни христианской Пасхи усиленные наряды служб безопасности курсируют по Старому городу и охраняют святыни. Да не от террористов! От паломников. Они же все разные: католики, протестанты, лютеране, православные…
– Поверишь, – говорит знакомый полицейский, – ни единого года без драки не обходится.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
