А.Ф. Керенский во временном правительстве (1109008), страница 6
Текст из файла (страница 6)
Таким образом, либеральная оппозиция не взывала к поддержке народа, как это было в 1905 году. Наоборот, она всячески пыталась предотвратить народную революцию. Как говорил В. В. Шульгин, «весь смысл существования Прогрессивного блока был предупредить революцию и тем дать возможность довести войну до конца»[55]. Что касается социалистических партий, то они были до крайности ослаблены мобилизациями и репрессиями. 2 января 1917 года был арестован в полном составе петербургский комитет большевиков; на многих заводах вообще не было большевистских партийных ячеек[56]. Руководство партии, находившееся в эмиграции, не ориентировалось в обстановке: В. И. Ленин в лекции, прочитанной в Цюрихе в январе 1917 года, говорил, что ему и его сверстникам, очевидно, не суждено при жизни увидеть революцию[57].
В течение первых двух месяцев 1917 года установленный план снабжения Москвы и Петрограда хлебом был выполнен только на 25%. Петроград жил на счет запасов, которые стремительно уменьшались; с 15 января до 15 февраля запасы муки уменьшились с 1426 до 714 тыс. пудов. 13 февраля градоначальник А. П. Балк сообщал премьер-министру, то за последнюю неделю подвоз муки составлял 5 тыс. пудов в день при норме 60 тыс. пудов, а выдача муки пекарням – 35 тыс. пудов в день при норме 90 тыс. пудов. К 25 февраля запасы уменьшились до 460 тыс. пудов, а по другим сведениям – до 300 тыс. пудов[58].
Английский посол Д. Бьюкенен еще до петроградской конференции в январе 1917 года попытался предупредить царя о грозящей опасности, он говорил о необходимости примирения с Думой, о жестоком продовольственном кризисе и о ненадежности войск. «Революция носилась в воздухе, - писал Д. Бьюкенен, - и единственный спорный вопрос заключался в том, придет она сверху или снизу… Народное восстание, вызванное всеобщим недостатком хлеба, могло вспыхнуть ежеминутно»[59]. Когда на торжественном обеде 3 февраля (нового стиля) Д. Бьюкенен сказал императору, что, по его сведениям, продовольственное снабжение прекратится через две недели, и что нужно спешить с принятием мер, то император согласился и прибавил, что «если рабочие не будут получать хлеба, то несомненно, начнутся забастовки»[60]. После окончания конференции, провожая своих делегатов, французский посол М. Палеолог поручил им передать президенту, что Россия находится накануне революции, что в октябре посланные на расправу с рабочими полки уже поворачивали свое оружие против полиции и в случае восстания царское правительство не сможет рассчитывать на армию[61].
Предвидя неизбежные волнения, власти усилили полицейские части и вооружили их пулеметами; в Петрограде на крышах некоторых домов были оборудованы огневые точки[62]. Однако многие сведущие представители власти, в том числе начальник Петроградского охранного отделения К. И. Глобачев высказывали сомнения в надежности дислоцированных в городе запасных батальонов. 9 января на совещании в штабе Петроградского военного округа Глобачев прямо спросил начальника запасных частей генерал-лейтенанта Чебыкина: «Ручаетесь ли вы за войска?». Чебыкин ответил: «За войска я вполне ручаюсь, тем более что подавлять беспорядки будут назначены самые отборные, самые лучшие части – учебные команды»[63]. Учебные команды состояли из специально отобранных солдат, проходивших подготовку для последующего назначения сержантами.
Тем не менее, Николай II испытывал тревогу и отдал приказ перевести в Петроград с фронта четыре надежных (как он считал) полка гвардейской кавалерии. Но приказ не был выполнен. А. И. Гучков (со слов командующий гвардией принца Лихтенбергского) рассказывал, что офицеры-фронтовики стали протестовать, говоря, что они не могут приказать своим солдатам стрелять в народ: «это не сражение»[64].
Таким образом, власти понимали остроту ситуации, готовились к подавлению неизбежного голодного бунта и сделали все от них зависящее: не их вина, что самые надежные части изменили, а гвардейские офицеры заранее отказались стрелять в народ.
Между тем, поскольку запасы хлеба неумолимо сокращались, городская дума сделала следующий неизбежный шаг и 13 февраля высказалась за введение нормирования продажи хлеба[65]. Слухи о введении карточек быстро распространились; с середины февраля печать сообщала о том, что на взрослого едока будет отпускаться не более 1 фунта хлеба в день. 1 фунт в день – это норма, недостаточная для нормального питания взрослого человека, что же касается детей, то на них планировалось отпускать вдвое меньше. Разумеется, это вызвало стремление запастись хлебом, которое быстро переросло в продовольственную панику. Необходимо подчеркнуть, что паника не была случайностью – это была неизбежная и естественная реакция населения на стремительное уменьшение запасов и перспективу голода. Газета «Речь» писала 14 февраля: «У мелочных лавок и у булочных тысячи обывателей стоят в хвостах, несмотря на трескучие морозы, в надежде получит булку или черный хлеб. Во многих мелочных лавках больше 1-2 фунтов на человека в день не продают, обывателям приходится являться в лавки со всеми своими домочадцами…»[66]. 22 февраля пристав 2-го участка Выборгской части докладывал: «Среди… рабочей массы происходит сильное брожение вследствие недостатка хлеба; почти всем полицейским чинам приходится ежедневно слышать жалобы, что не ели хлеба по 2-3 дня и более, и поэтому легко можно ожидать крупных уличных беспорядков. Острота положения достигла такого размера, что некоторые, дождавшиеся покупки фунтов двух хлеба, крестятся и плачут от радости»[67]. Директор департамента полиции, в свою очередь, докладывал министру внутренних дел: «…продолжающееся возрастание цен постоянно поддерживает в столичном населении настолько повышенно-нервное настроение, что при условии достаточного к тому повода в Петрограде действительно могут произойти массовые стихийные беспорядки…»[68] Таким образом, власти понимали, что неизбежный голодный бунт разразится в ближайшие дни. 23 февраля (по старому стилю) рабочие праздновали международный женский день. Накануне на собраниях и митингах большевики призывали работниц отказаться от «несвоевременных» выступлений. Тем не менее, текстильщицы Невской ниточной мануфактуры объявили забастовку и толпой, с криками «Хлеба!», двинулись снимать с работы рабочих соседних заводов. Все это происходило на Выборгской стороне, которая еще не вполне успокоилась после октябрьских событий. Движение разрасталось как снежный ком; к вечеру число бастующих достигло 60 тысяч; произошло несколько столкновений демонстрантов с полицией[69].
Уже в первый день забастовок полицейские агенты доносили, что в толпе раздаются призывы к восстанию, а солдаты некоторых полков открыто говорят, что если им прикажут стрелять в народ, то они будут стрелять в воздух[70]. 24 февраля бастовало уже 200 тысяч рабочих. Полиция разгоняла митингующих, но они вскоре собирались в других местах. Командующий военным округом генерал Хабалов, как и правительство, видел в происходящем лишь продовольственные волнения, поэтому он не давал полицейским разрешения на применение оружия и избегал использовать войска. Между тем, 25 февраля демонстранты осмелели и стали оказывать сопротивление разгонявшей их полиции. Обнаруживались все новые свидетельства ненадежности войск. Казаки не подчинялись приказам и обнаруживали прямую склонность к братанию с толпой. Когда на Знаменской площади конная полиция атаковала митинг, казаки ударили ей в тыл и прогнали полицейских. Солдаты Финляндского полка после одного из столкновений вернулись в казармы и дали клятву не стрелять в народ. Один из информированных агентов охранки (член Выборгского районного комитета большевиков) сообщал градоначальнику, что демонстранты приобрели уверенность в том, что войска не стоят за правительство, и что не сегодня, так завтра они перейдут на сторону народа[71].
Вечером 25 февраля на Невском проспекте произошли два больших столкновения, в ходе которых офицеры, чтобы сдержать напор толпы, по собственной инициативе приказывали солдатам открывать огонь. Властям становилось ясно, что без применения оружия не обойтись. Ближе к ночи Хабалов получил телеграмму царя с требованием во что бы то ни стало прекратить беспорядки[72].
События развивались неумолимо: война породила инфляцию, инфляция и породила продовольственный кризис, продовольственный кризис породил голодный бунт, и, хотя власти не желали применять оружие для его подавления, они были вынуждены отдать роковой приказ. Как теперь становится ясным, отдавать такой приказ ненадежным войскам – войскам, состоящим из крестьян, которые ненавидели власть, не желали сражаться за нее и требовали земли, - означало провоцировать почти неизбежный солдатский мятеж и революцию.
В ночь с 25 на 26 февраля были арестованы почти все находившиеся в Петербурге активные деятели левых партий – свыше 100 человек, в том числе сестра Ленина А. И. Ульянова-Елизарова и пять членов комитета большевиков. Министр внутренних дел Протопопов надеялся таким образом обезглавить революцию. Но как вскоре выяснилось, арестованные ничем не руководили; революция развивалась сама собой – это была «революция без революционеров»[73].
26 февраля войска получили приказ стрелять в демонстрантов. Действуя по утвержденному плану, Хабалов вывел на улицы самые верные, как считали, части – учебные команды[74]. К вечеру центр города был «очищен» от митингующих; самый большой расстрел произошел на Знаменской площади, где действовала учебная команда Волынского полка во главе с капитаном Лашкевичем; было убито больше сорока человек. Объятые отчаянием толпы людей бросились к казармам запасных батальонов, умоляя солдат остановить своих товарищей из учебных команд. Состоявшая из фронтовиков четвертая рота Павловского полка двинулась в город, чтобы остановить расстрел, но у восставшей роты было мало патронов, и после столкновения с верными правительству войсками она была разоружена[75].
Как отмечалось выше, во время голодных бунтов войска уже не раз переходили на сторону народа. В Петербурге, учитывая огромные размеры движения и сотни случаев соприкосновения народа с войсками, этот исход был практически неизбежен. Какой-нибудь из многих батальонов обязательно перешел бы на сторону народа – а дальше началась бы цепная реакция солдатских бунтов. То, что произошло в действительности, показывает полную предопределенность событий: восстание подняли не только что мобилизованные запасники, а отборные части, в которых не сомневалось командование. Вернувшиеся после расстрелов солдаты учебной команды Волынского полка на ночной сходке решили больше не подчиняться карательным приказам. Когда утром Лашкевич построил солдат, на его приветствие ответили не по форме; почувствовав неладное, капитан вышел во двор – и тут из окна прогремел сразивший его выстрел. Кто стрелял – осталось неизвестным, но выстрел послужил сигналом к спонтанному бунту[76]. Солдаты вышли на улицу и направились поднимать другие полки; началась цепная реакция. Колонна солдат и рабочих двигалась по Петрограду от казармы к казарме, и полки один за другим с криками ликования и стрельбой в воздух присоединялись к восстанию. Утром 27 февраля восставших солдат насчитывалось 10 тысяч, днем – 26 тысяч, вечером - 66 тысяч, на следующий день – 127 тысяч, 1 марта – 170 тысяч, т.е. весь гарнизон Петрограда[77].
Современные историки едины во мнении, что солдатский бунт сыграл решающую роль в революции[78]. Впечатление от яростного бунта огромной массы солдат было таково, что уцелевшие офицеры в ужасе разбежались и попрятались. «Развитие бунта говорит о том, что ничего нельзя было сделать, чтобы его остановить», - отмечает Р. Пайпс[79]. Сопротивление было равносильно самоубийству – поэтому никто не сопротивлялся. Перепуганная полиция поспешила перейти на сторону восставших, и одна из жандармских рот даже прошествовала к зданию Думы под красным знаменем и под звуки «Марсельезы» [80].
Что же хотели восставшие солдаты? Председатель Думы Родзянко рассказывал неделю спустя, что восставшие солдаты, были на самом деле, «конечно, не солдаты, а просто взятые от сохи мужики, которые все свои мужицкие требования нашли полезным теперь же заявить. Только и слышно было в толпе - «земли и воли», «долой Романовых», «долой офицеров»…»[81] 28 февраля у солдат появились первые наспех изготовленные плакаты, и на них было написано: «Земля и воля!»[82]. 1-2 марта по всему городу происходили митинги, и главное требование солдат выражалось все тем же лозунгом: «Земля и воля!»[83] Когда две недели спустя происходил первый парад революционного петроградского гарнизона, М. Палеолог внимательно читал лозунги, которые несли солдаты на своих знаменах – почти на всех знаменах были надписи: «Земля и воля!», «Земля народу!»[84]
Таким образом, это был, собственно, не солдатский бунт, а крестьянское восстание. Подобно тому, как всеобщая стачка октября 1905 года спровоцировала крестьянскую войну, так и голодный бунт в феврале 1917 года спровоцировал крестьянское восстание. И поскольку на этот раз крестьяне имели в руках оружие, и к тому же находились в столице, то все решилось в один день. При такой расстановке сил исход событий был предопределен.
Подводя итоги, можно сделать вывод о высокой предопределенности событий февральской революции 1917 года. Механизм вызванного войной социально-экономического кризиса был типичным и не раз проявлял себя в войнах, которые вела Россия и другие страны. Особенность состояла лишь в интенсивности действия этого механизма, определяемой, с одной стороны, масштабами войны, а с другой стороны, глубиной того социального раскола, который поразил русское общество. Этот раскол был, в свою очередь, следствием крестьянской нищеты и малоземелья, следствием тех глобальных экономических и социальных причин, которые подняли крестьян на восстание 1905 года. Этот социальный раскол проявлялся в статистике предвоенной преступности, а потом, во время войны – в нежелании крестьян воевать за эту власть и в массовых сдачах в плен. Другой стороной социального раскола и нищеты был финансовый кризис, который породил инфляцию и разрушение рынка; это привело к голоду в городах и голодным бунтам. Продовольственный кризис неминуемо должен был дойти до Петрограда и породить грандиозный голодный бунт – и ненавидящая власть крестьянская армия должна была поддержать этот бунт, а затем - немедленно потребовать землю. Деятельность политических партий (и тем более «заговоры масонов») не оказывала существенного влияния на ход событий. «Февральское восстание именуют стихийным… - писал Лев Троцкий, - в феврале никто заранее не намечал путей переворота… никто сверху не призывал к восстанию. Накоплявшееся в течение годов возмущение прорвалось наружу в значительной мере неожиданно для самих масс»[85].
Примечания
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
