Диссертация (1098198), страница 5
Текст из файла (страница 5)
Крымско-готские прилагательные, приведенные в списке Бусбека, оформлены по сильному склонению, что, по всей очевидности, обусловлено их самостоятельным употреблением. Известные по данным Бусбека местоимения распределяются следующим образом: личные местоимения 1 л. ед.ч. ich ‘я’, 2 л. ед.ч. tzo ‘ты’, 3 л. ед.ч. ies ‘он’ (последнее – яркая гото-немецкая изоглосса: ср. гот. is, двн. er ‘он’, но ди. hann, да. hē). Система числительных отражена в списке Бусбека довольно полно, однако ввиду ориентации на бытовые принципы счета там представлены лишь количественные числительные.
В крымско-готской лексике наиболее широко представлены слова германской этимологии в самом широком смысле – от общегерманских лексем индоевропейской этимологии и специфических общегерманских лексем (в том числе и ранних заимствований) до ареальных германизмов. Так, из 88 приведенных Бусбеком слов 75 (даже с учетом спорных этимологий – не менее 70) относятся к германской лексике, что составляет 80-85 % всего словника. Это следующие слова:
ada ‘яйцо’, ael ‘камень’, ano ‘курица’, apel ‘яблоко’, athe ‘восемь’, baar ‘мальчик’, bars ‘борода’, boga ‘лук’, breen ‘жарить’, broe ‘хлеб’, bruder ‘брат’, brunna ‘источник, ключ’, criten ‘плакать’, fers ‘муж’, fisct ‘рыба’, fyder ‘четыре’, furdei-thien ‘сорок’, fyuf ‘пять’, gadeltha ‘красивый’, geen ‘идти’, goltz ‘золото’, handa ‘рука’, hoef ‘голова’, hus ‘дом’, ich ‘я’, iel ‘жизнь или здоровье’ / ieltsch ‘живой и здоровый’, ies ‘он’, ita ‘один’, knauen [tag] ‘добрый [день]’, kommen ‘приходить’, kor ‘пшеница’, lachen ‘смеяться’, lista ‘мало’, malthata ‘говорю; сказал’, menus ‘мясо’, miera ‘муравей’, mine ‘луна’, mycha ‘меч’, nyne ‘девять’, oeghene ‘глаза’, plut ‘кровь’, reghen ‘дождь’, rinck / ringo ‘кольцо’, rintsch ‘гора’, salt ‘соль’, schieten ‘стрелять’, schlipen ‘спать’, schnos ‘невеста’, schuualth ‘смерть’, schuuester ‘сестра’, seis ‘шесть’, sevene ‘семь’, siluir ‘серебро’, singhen ‘петь’, statz ‘земля’, stega ‘двадцать’, stern ‘звезда’, stul ‘сиденье’, sune ‘солнце', tag ‘день’, tua ‘два’, thiine ‘десять’, thiin-ita ‘одиннадцать', thiinetua ‘двенадцать’, tria ‘три’, thiinetria ‘тринадцать’, trei-thyen ‘тридцать’, thurn ‘дверь, ворота’, tzo ‘ты’, uburt ‘пусть будет; было бы’, waghen ‘повозка’, warthata ‘сделал’, wichtgata ‘белое’, wingart ‘виноград’, wintch ‘ветер’.
Потому в целом можно констатировать германский характер крымско-готского словаря. При этом, как можно видеть даже на этом ограниченном материале, в некоторые весьма устойчивые группы лексики проникают заимствования. Такое соотношение консерватизма, с одной стороны, и серьезных инноваций – с другой, характерно для крымско-готского как реликтового языка.
Слов, являющихся заимствованиями, в списке Бусбека немного, однако они убедительно свидетельствуют об интенсивных контактах крымско-готского с другими языками и, как это ни парадоксально при малом количестве заимствованных лексем – о значительном иноязычном влиянии. Так, одна из наиболее устойчивых групп лексики – числительные – содержит заимствования из иранских языков: sada ‘сто’, hazer ‘тысяча’, а модель числительных после 10 и до 20 калькируется по тюркскому образцу. Далее, заимствуются обиходные слова, не обозначающие специфических реалий или понятий: schediit ‘свет’, telich ‘глупый’. С большой долей вероятности можно утверждать, что последний носитель крымско-готского языка – информант Бусбека считал допустимым снабжать крымско-готские слова греческим определенным артиклем, переданным в записи как the/tho. Единственным кросс-культурным словом можно считать лишь stap ‘коза’, связывающее крымских готов с балканской скотоводческой культурой.
К словам неясной этимологии относятся следующие единицы: atochta ‘плохой(-ое)’, borrotsch ‘воля’, cadariou ‘солдат’, kilemschkop ‘пей чашу; пей до дна’, marzus ‘свадьба’. В настоящее время выдвинуты новые этимологии этих слов, предполагающие их исконный (atochta, borrotsch, kilemschkop; версии автора, соотнесения с классическим готским) или заимствованный характер (cadariou – возможно, из греческого κοντάριον или κονδάριον ‘копье’, ср. κονδοφόρος ‘копьеносец’, воинское звание в средневековом Крыму; версия автора; marzus – по этимологии О. Н. Трубачева, из реликтового индоарийского). Однако сделать окончательный выбор в пользу какой-либо версии не представляется возможным.
Важным аспектом исследования крымско-готских данных является диалектное и ареальное соотнесение материала. Традиционной является точка зрения на крымско-готский как на восточногерманский язык, являющийся либо непосредственным продолжением готского языка, либо одним из готских диалектов. В пользу этого свидетельствуют такие характерные черты крымско-готского, как: 1) крымско-готское соответствие о/г ē1 – i в словах mine ‘луна’, mycha ‘меч’, schlipen ‘спать’ (при северо- и западногерманском ā в противоположность гот. ē, имевшему в остготском тенденцию к повышению); 2) реализация закона Хольцмана в крым.-гот. ada ‘яйцо’ с характерным готским рефлексом *d(dj) – ср. гот. twaddje ‘двоих’; 3) отсутствие ротацизма и оглушение о/г z > s в исходе слова, наблюдаемое в лексемах ies ‘он’, fers ‘муж’ и др.
Однако есть и такие особенности крымско-готского вокализма, которые не свойственны классическому готскому: 1) наличие ĕ в reghen ‘дождь’, schuuester ‘сестра’; 2) отсутствие или снятие готского преломления в uburt (< *wurþ[-i?]); 2) понижение ŭ в ǒ перед а следующего слога в boga ‘лук’, goltz ‘золото’. Неясно, было ли это расхождение исконным (со времен расселения готов в Крыму) или позднейшим. Следует заметить, что слова boga, goltz, reghen, schuuester отнесены Бусбеком к группе «мало отличающихся» от слов его родного языка («nostratia aut parum differentia»). При записи слов этой группы давление системы средненидерландской фонетики/средненемецкой орфографии зачастую оказывалось определяющим. Потому эти факты не могут служить решающим доводом при определении положения крымско-готского среди других германских языков.
Система спирантов в крымско-готском сильно трансформирована и редуцирована по сравнению с классическим готским (и общегерманским состоянием). Однако имеющееся состояние может объясняться как самостоятельным развитием языка, так и влиянием иноязычного окружения.
В области морфологии крымско-готский и классический готский объединяет следующая яркая изоглосса: флексия именительного (винительного) падежа среднего рода прилагательных atochta ‘плохой (-ое)’, gadeltha ‘красивый’, wichtgata ‘белый’, коррелирующая с готской флексией сильного прилагательного типа hauhata ‘высокое’. Важнейшие расхождения крымско-готского и классического готского в этой области: 1) наличие в крымско-готском атематического глагола geen ‘идти’; 2) форма оптатива претерита uburt ‘да будет; было бы’ без конечного –i – ср. гот. *waurþi (однако этот случай отличает крымско-готский и от западногерманского – ср. двн. wurdi ‘стал бы’, nâmi ‘взял бы’ и т.д. – и может быть объяснен позднейшим синкопированием исконного германского -i); 3) перестройка моделей в системе числительного.
Крымско-готский имеет мало специфических, отдельных изолекс с классическим готским, как и с другими древнегерманскими языками, поскольку большинство слов германской этимологии, представленных в списке Бусбека, принадлежит к общегерманским, поскольку эти слова обозначают самые распространенные и обиходные понятия. Кроме того, мы лишены возможности сравнивать крымско-готский и готский по целому ряду лексических позиций, поскольку состав известного нам готского словаря обусловлен внелингвистическими причинами – спецификой перевода Св. Писания. Мы не знаем, сколь широко было диалектное варьирование внутри готского и насколько словарь известного нам корпуса готских текстов – иначе говоря, церковноготского языка – отличался от готского языка как целого. Потому здесь не следует переоценивать ни малого числа специфических изолекс, ни сравнительно большого количества расхождений. Возможно, не меньшие расхождения мы бы обнаружили при сопоставлении языка остготов Италии или вестготов Испании VI в. с языком вульфилианского перевода Библии IV в. (ср. существенное расширение «бытового» готского словаря по данным заимствований в романские языки).
Обобщая параллели и расхождения крымско-готского и классического готского, нужно отметить следующее. Хотя между крымско-готским и готским, равно как готским и другими восточногерманскими языками обычно ставится знак равенства, реальная ситуация внутри этого диалектного ареала могла быть весьма многообразна. Но идея о том, что крымско-готский представляет собой совершенно самостоятельный германский язык, игнорирует план диахронии – как исторической, так и лингвистической. И коль скоро крымско-готский язык в ходе времени сохранил яркие восточногерманские черты, исконное его соотнесение с восточногерманским ареалом не подлежит сомнению. А с учетом того, что развитие общегерманского * ē1 осуществилось в крымско-готском по остготской модели, становится ясно, что крымско-готский является не просто одним из восточногерманских языков, но одним из готских диалектов.
Таким образом, в вопросе о диалектной принадлежности крымско-готского следует согласиться с заключением М. Стернса о том, что в рамках традиционной трехчастной классификации древнегерманских языков («восточногерманский – скандинавский – западногерманский») крымско-готский следует определять как восточногерманский язык / диалект [Stearns 1978, 119]. Исследование показало, что идеи об особой близости крымско-готского к скандинавскому (Э. Шварц) или западногерманскому (О. Грёнвик) не имеют под собой реальной почвы. Крымско-готский и скандинавский связаны единичными специфическими изоглоссами, а постулируемый О. Грёнвиком западногерманский, «герульский» характер крымско-готского обусловлен специфической письменной фиксацией, осуществленной носителем западногерманского языка – Бусбеком. Кроме того, как показало исследование «герульской проблемы», осуществленное в главе III диссертации, герулы не были западными германцами.
Однако не подлежит сомнению, что крымско-готский как восточногерманский язык или диалект, во-первых, мог отличаться значительным своеобразием по сравнению с известным нам восточногерманским материалом, и во-вторых, претерпел существенную трансформацию ввиду особых условий бытования и специфической письменной фиксации. В итоге крымско-готский занимает особое положение среди древнегерманских языков, с одной стороны, явно тяготея к восточногерманскому ареалу, с другой – обнаруживая «врожденные и благоприобретенные» расхождения.
В науке не раз ставился вопрос о расширении круга крымско-готских данных. Но, к сожалению, на данный момент приходится констатировать, что ни крымская топонимика, ни ономастика, засвидетельствованная в средневековой эпиграфике Крыма, не предоставляют нам таких данных. О. Н. Трубачев особо отмечал, что обширный топонимический материал Крыма никак не соотносится с германским этимологическим фоном. Вероятно, помимо сложившегося топонимического ландшафта на то была еще одна причина: готы жили замкнуто и не распространяли свою культуру, но с течением времени воспринимали местную. Новые этимологии, выдвинутые А. К. Шапошниковым и другими краеведами, в результате лингвистического анализа (подраздел 9.1) оказываются несостоятельными.
Германские ономастические реликты в Крыму и Северном Причерноморье (подраздел 9.2) весьма немногочисленны. Тем не менее, специфика функционирования имен собственных, то есть возможность их автономного употребления на протяжении веков и в иноязычных памятниках, обусловила как само наличие материала, так и его достоверность. Кроме того, в отличие от топонимии, мы можем с полным правом говорить о реальном и широком присутствии германских имен в позднеантичном и раннесредневековом Крыму, поскольку все германцы носили тогда только такие имена: ср. Οâν×λας, Μοδουάριος – епископ Унила и диакон Модуарий, готы, прибывшие в Северное Причерноморье (послание св. Иоанна Златоуста, V в.), Годила, Бадуарий – готские военачальники, под чьим командованием готские отряды прибыли на Боспор для борьбы с гуннами и расселились там (сообщения Малалы и св. Феофана Исповедника, VI в.). Другое дело, что имена эти существовали внутри замкнутой и исконно бесписьменной племенной общности и не распространялись среди других народов Крыма, но лишь иногда «вырывались наружу».
Поиск имен германской этимологии в эпиграфике Северного Причерноморья дает довольно скудные результаты. Обнаружено несколько имен, производных от основы *Gut-/Got- – ср., например, ранее не отмечавшееся лингвистами имя в надписи на закладной плите из раннесредневекового Херсона «κ(υρι)ην, τι κυετυν ποησει τáν δοìλο[ν] τáν τ(οì) θε(οì) Γàτου» ‘Господи, упокой здесь раба Божия Гота’, ранее не отмечавшееся лингвистами. А. И. Айбабин привел имя в написании с прописной буквы, но считал, что в надписи «упомянут гот». Однако традиция церковного поминовения в данном случае требует имени, и если эта надпись является полной, то на ней представлено имя, происходящее от этнонима.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
