Дидро. Сон Д Аламбера. Сокр. (1092780), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

Борде. Возможно ли это? Тогда природа со временем, вовлекая все возможное, создаст какое-то странное соединение.

М-ль де Леспинас. В сравнении с этим существом какими бы мы оказались бедными!

Борде. Почему? Уже в простом уме столько сомнений, противоречий, безумств, что трудно себе представить, во что бы это все превратилось в двойном уме... Однако уже половина одиннадцатого, и я даже отсюда слышу, как меня зовет больной из предместья.

М-ль де Леспинас. Разве было бы опасно, если бы вы его не осмотрели?

Борде. Быть может, менее опасно, чем если бы я его осмотрел. Если природа без меня не сделает свое дело, нам будет очень трудно сделать это вместе, и уж наверное я не смогу ничего сделать без помощи природы.

М-ль де Леспинас. Так оставайтесь.

Д'Аламбер. Еще одно слово, доктор, и я вас отпущу к вашему пациенту. Несмотря на все превратности, испытанные мною в жизни, каким образом, не имея, быть может, ни одной молекулы из тех, что были во мне при рождении, я остался самим собой для других и для себя?

Борде. Вы разъяснили нам это, когда бредили.

Д'Аламбер. Разве я бредил?

М-ль де Леспинас. Всю ночь, и это так напоминало исступление, что я утром позвала доктора.

Д'Аламбер. И все это из-за лапок паука, которые двигались сами собою, приводили паука в беспокойство и заставляли животное говорить. Что же оно говорило?

Борде. Что оно благодаря памяти было самим собой для других и для себя; добавлю к этому: благодаря постепенности претерпеваемых им изменений. Если бы вы мгновенно перешли от юношеского возраста к старческому, вы были бы брошены в этот мир, как в первое мгновение вашего рождения; вы бы не были самим собой ни для Других, ни для себя, и другие для вас не были бы самими собой. Все связи уничтожились бы, вся история вашей жизни для меня и вся история моей жизни для вас смешались бы. Как могли бы вы узнать, что этот человек, опирающийся на палку, с потухшим взглядом, с трудом идущий, еще менее похожий на себя внутри, чем по внешности, есть тот самый, что накануне ходил так легко, передвигал довольно большие тяжести, мог предаваться самым глубоким размышлениям, самым приятным и бурным занятиям? Вы бы не поняли своих собственных работ, вы не узнали бы самого себя, вы бы никого не узнали, и вас бы никто не узнал; вся картина мира изменилась бы. Подумайте, что между вами в момент рождения и вами в молодых годах была бы меньшая разница, нежели между вами юношей и вами, внезапно превратившимся в старика. Подумайте, что, хотя ваше рождение было связано с вашей юностью целым рядом непрерывных ощущений, три первых года вашего существования никогда не были историей вашей жизни. Чем были бы для вас ваши юношеские годы, если бы они не были связаны с годами вашей старости? У дряхлого Д'Аламбера не было бы ни малейшего воспоминания о молодом Д'Аламбере.

М-ль де Леспинас. В грозди пчел не оказалось бы ни одной пчелы, которая имела бы время, чтобы почувствовать себя частью всего этого тела.

Д'Аламбер. Что вы там говорите?

М-ль де Леспинас. Я говорю, что монастырский дух сохраняется, потому что монастырь обновляется постепенно, и, когда туда поступает новый монах, он находит там сотню старых, которые заставляют его думать и чувствовать как они. Пчела улетает, ее заменяет в грозди другая, которая скоро осваивается.

Д'Аламбер. Ну, вы несете вздор с вашими монахами, пчелами, с вашей гроздью и вашим монастырем.

Борде. Совсем не такой вздор, как вы думаете. Если у животных только одно сознание, то воль имеется бесконечное множество; у каждого органа своя воля.

Д'Аламбер. Как вы сказали?

Борде. Я сказал, что желудок хочет пищи, а нёбо ее совсем не хочет; отличие нёба и желудка от животного в целом в том, что животное знает, чего оно хочет, а желудок и нёбо хотят, не зная этого. Желудок или нёбо относятся друг к другу почти так, как человек и зверь. Пчелы утрачивают сознание, удерживая свои стремления или желания. Нить есть простое животное, человек — сложное животное. Но оставим эту тему для другого раза. Достаточно гораздо менее значительного события, чем старость, чтобы лишить человека самосознания. Умирающий приобщается святых даров с глубоким благоговением; он раскаивается в своих грехах, он просит прощения у жены, обнимает детей; он созывает друзей, он заговаривает со своим врачом, он отдает приказания слугам, он высказывает свою последнюю волю, приводит в порядок свои дела, и все это, находясь в самом здравом уме, с полным присутствием духа. Он излечивается, выздоравливает, и у него нет ни малейшего представления о том, что он сказал или сделал во время своей болезни. Этот порой весьма значительный промежуток исчез из его жизни. Есть даже примеры того, что люди продолжают разговор или действие, прерванные внезапным приступом болезни.

Д'Аламбер. Я помню, как во время публичного диспута один педант из коллежа, кичившийся своими знаниями, был, что называется, посажен в калошу презираемым им капуцином. Его посадили в калошу! И кто? Капуцин! И в каком вопросе? В вопросе предвидения будущего! В науке средневековья, в которую он был погружен всю жизнь! И при каких обстоятельствах? Перед многочисленным собранием, перед его учениками. И вот его престиж пал. Голова его так занята этими вопросами, что он впадает в летаргический сон, лишающий его всех ранее приобретенных знаний.

М-ль де Леспинас. Но это было для него счастьем.

Д'Аламбер. Клянусь, вы правы. Здравый смысл у него остался, но он все забыл. Его вновь выучили говорить и читать; он умер, когда уже начал вполне прилично читать по складам. Этот человек вовсе не был неспособным; считали даже, что он не лишен красноречия.

М-ль де Леспинас. Раз доктор выслушал ваш рассказ, нужно, чтобы он выслушал и мой. Один молодой человек, лет восемнадцати — двадцати, имя я его не помню...

Борде. Это некий г-н Шуллемберг из Винтертура; ему было всего пятнадцать или шестнадцать лет.

М-ль де Леспинас. Этот молодой человек упал, и при падении произошло сильное сотрясение головы.

Борде. Что вы называете сильным сотрясением? Он упал с крыши сарая, разбил себе голову и шесть недель был без сознания.

М-ль де Леспинас. Как бы то ни было, но знаете, каковы были последствия этого несчастного случая? Такие же, как у вашего педанта: он забыл все, что знал, он вернулся к своим младенческим годам; он впал в детство, и это продолжалось довольно долго; он сделался боязливым и робким; он стал играть в игрушки. Если он что плохо делал и его начинали бранить, он прятался в угол; он просился по маленькой и по большой нужде; его научили читать и писать, но я забыла вам сказать, что пришлось заново учить его ходить. Он вновь стал человеком, и смышленым человеком, и оставил после себя труд по естественной истории.

Борде. Это гравюры и рисунки насекомых работы г-на Цумера, иллюстрирующие систему Линнея. Этот факт мне известен; это произошло в Швейцарии, в Цюрихском кантоне; имеется целый ряд подобных примеров. Внесите изменения в начало пучка, и вы измените животное; кажется, что оно все тут — то господствуя над разветвлениями, то подчиняясь им.

М-ль де Леспинас. Животное либо подчинено деспотизму, либо находится в анархическом состоянии.

Борде. Подчинено деспотизму — это хорошо сказано. Начало пучка повелевает, а все остальное повинуется. Животное — хозяин себя самого, mentis compos.

М-ль де Леспинас. В анархическом состоянии — когда все ниточки сплетения восстают против своего господина и когда больше нет высшего авторитета.

Борде. Прекрасно. В сильных припадках страсти, при бреде, при угрозе гибели, если господин направляет все силы своих подданных на одну цель, самое слабое животное проявляет невероятную силу.

М-ль де Леспинас. Во время истерических припадков, своего рода анархических состояний, которые нам так свойственны.

Борде. Это картина слабости власти, когда каждый стремится присвоить себе авторитет господина. Я знаю только одно средство исцеления; средство это трудное, но надежное; оно заключается в том, что начало чувствительного сплетения, эта часть, которая составляет наше “я”, под влиянием сильного мотива побуждается к тому, чтобы восстановить свои авторитет.

М-ль де Леспинас. И что тогда происходит?

Борде. Либо авторитет восстанавливается, либо животное гибнет. Если бы я располагал временем, я рассказал бы вам по этому поводу два любопытных случая.

М-ль де Леспинас. Но, доктор, ведь час вашего визита прошел, и ваш больной вас уже не ожидает.

Борде. Сюда нужно приходить, только когда нечего делать, потому что невозможно уйти.

М-ль де Леспинас. Вот порыв откровенной иронии! Что же это за случаи?

Борде. На сегодня вы удовольствуетесь следующим. После родов одна женщина впала в ужасающее истерическое состояние: тут были непроизвольные рыдания и смех, удушье, спазмы в горле, угрюмое молчание, пронзительные крики, самые тяжелые симптомы; продолжалось это несколько лет. Она страстно любила, и ей показалось, что возлюбленный, утомленный ее болезнью, стал охладевать к ней; тогда она решила или выздороветь, или погибнуть. В ней произошла настоящая гражданская война;

в этой войне одерживали верх то господин, то подданные. Если случалось, что действие волокон пучка оказывалось равносильным противодействию его начала, она падала, словно мертвая. Ее укладывали в постель, и она целыми часами лежала без движения и почти безжизненная. В иных случаях она отделывалась усталостью, общим упадком, слабостью, так что казалось, будто наступает последний час. Шесть месяцев длилось это состояние борьбы. Возбуждение начиналось всегда от волокон. Она чувствовала его приближение. При первом же симптоме она поднималась, начинала бегать, делала самые энергичные упражнения; она бегала вверх и вниз по лестнице, пилила дрова, вскапывала землю. Орган ее воли, начало пучка, креп; она говорила самой себе: победить или умереть. После бесконечного числа побед и поражений господин восторжествовал, подданные настолько покорились, что, хотя эта женщина взяла на себя все хозяйственные заботы и перенесла разные болезни, у нее больше не было истерических припадков.

М-ль де Леспинас. Это похвально, но мне кажется, что и я поступила бы так же.

Борде. Дело в том, что если бы вы полюбили, то любили бы сильно; к тому же вы отличаетесь твердостью.

М-ль де Леспинас. Верно. Человек тверд, если благодаря привычке или вследствие своего строения начало пучка господствует над волокнами; наоборот, человек слаб, если оно в порабощении.

Борде. Отсюда можно сделать и другие выводы.

М-ль де Леспинас. Позвольте, а другой ваш случай? Выводы вы сделаете потом.

Борде. Одна молодая особа потеряла душевное равновесие. Однажды она решила отказаться от удовольствий. И вот она в одиночестве, погруженная в меланхолию и ипохондрию. Она зовет меня. Я ей посоветовал одеться в крестьянскую одежду, копать целый день землю, спать на соломе и питаться черствым хлебом. Этот режим ей не понравился. Тогда путешествуйте, сказал я ей. Она проехалась по Европе и во время этого путешествия восстановила свое здоровье.

М-ль де Леспинас. Это не то, что вам нужно было рассказать; все равно, вернемся к вашим выводам.

Борде. Этому конца не будет.

М-ль де Леспинас. Тем лучше. Все же скажите.

Борде. У меня не хватает смелости.

М-ль де Леспинас. Почему же?

Борде. Ведь таким путем мы коснемся всего, но ничего не углубим.

М-ль де Леспинас. Ну и что же из этого? Мы не сочиняем, мы беседуем.

Борде. Например, если начало пучка стягивает к себе все силы, если вся система движется, так сказать, вспять,— мне думается, что это происходит с человеком, погруженным в глубокие думы, с фанатиком, видящим отверстые небеса, с дикарем, распевающим посреди пламени, когда он в экстазе, в вольном или невольном умоисступлении...

М-ль де Леспинас. Ну и что же?

Борде. Так вот, животное оказывается бесстрастным, оно существует лишь в одной точке. Я не видел этого кальмского священника, о котором говорит св. Августин,— он приходил в такое исступление, что уже не чувствовал пылающих углей; я не видел тех дикарей, которые на костре улыбаются своим врагам, глумящимся над ними и готовящим для них еще более изощренные пытки, чем те, которым они подвергаются; я не видел в цирке тех гладиаторов, которые, умирая, помнили об изяществе и уроках гимнастики; но я верю всем этим фактам, потому что я видел, и притом собственными глазами, такое же исключительное напряжение сил, как и у всех этих людей.

М-ль де Леспинас. Расскажите мне об этом, доктор. Я совсем как ребенок, я люблю удивительные случаи, и, когда они делают честь роду человеческому, редко приходится оспаривать их истинность.

Борде. В Лангре, маленьком городке Шампани, проживал славный приходский священник по имени Мони, очень убежденный, целиком отдавшийся религиозной истине. С ним случилась каменная болезнь, его пришлось оперировать. В назначенный день хирург, его помощники и я приходим к нему; он встречает нас с безмятежным видом, раздевается, ложится; его хотят связать, он отказывается, говоря: “Только положите меня как следует”,— его кладут. Затем он просит большое распятие, стоящее в ногах его кровати; ему дают распятие, он сжимает его в руках и приникает к нему устами. Его оперируют, он сохраняет неподвижность, не слышно ни слез, ни вздохов; у него вынули камень, а он этого и не почувствовал.

М-ль де Леспинас. Прекрасно. Как после этого сомневаться в том, что тот, кому разбили камнем грудь, видел отверстые небеса?

Характеристики

Список файлов реферата