Метафизика современного естествознания
Метафизика современного естествознания
Фундаментальный результат современной физики состоит в том, что она вплотную подводит нас к необходимости изменения под-разумеваемой под физикой мета-физики. Мета-физическая реальность, под-разумеваемая классической физикой – это всепроникающий самотождественный эфир. Тщательно проанализировав предпосылки “классического” естествознания Кант показал, что начиная с Галилея метафизика природы превращается в метафизику материи, причем материи особого рода – “идеальной” материи вообще[150]. Связано это с тем, что объективирующий метод познания, подразумевающий, как уже говорилось выше, с-равнение разно-родных сущностей с последующим вынесением этой разности за скобки и оставлением лишь структуры отношения, может считаться адекватным лишь в том случае, когда эти сущности качественно однородны. Обсуждая галилеевскую проблему идеализации как предпосылку превращения естествознания в математическую науку Кант пишет: “Чтобы стало возможным приложение математики к учению о телах, лишь благодаря ей способному стать наукой о природе, должны быть предпосланы принципы конструирования понятий /курсив авт., - К. К./, относящиеся к возможности материи вообще; иначе говоря, в основу должно быть положено исчерпывающее расчленение понятия о материи вообще. Это – дело чистой философии, которая для этой цели не прибегает ни к каким особым данным опыта, а пользуется лишь тем, что она находит в самом отвлеченном (хотя по существу своему эмпирическом) понятии, соотнесенном с чистыми созерцаниями в пространстве и времени (по законам, существенно связанным с понятием природы вообще), отчего она и есть подлинная метафизика телесной природы”[151]. Эта постулируемая Кантом материя вообще, которая только и делает возможной математизацию естествознания, в отличие от данной нам в ощущениях конкретной “объективной реальности” сама не является предметом чувственного восприятия и потому не имеет никаких эмпирически фиксируемых свойств. Она невесома, несжимаема, самотождественна, а главное – всепроникающа. “В этой невесомой, несжимаемой и всепроникающей материи, которая не дана эмпирически, а мыслится априорно, мы узнаем ньютонов эфир – Кант предпочитает называть эту особую реальность теплородом, как это делали многие ученые XVIII века. Мы видим, что эта материя выполняет действительно две функции: она гарантирует механическим машинам, экспериментальным установкам в широком смысле слова их идеальность … , с одной стороны, и она же обеспечивает “силовое напряжение” во вселенной, выполняя роль динамического фактора, с другой”[152]. Но вот, в начале ХХ века эта незыблемая метафизика внезапно рухнула[153]. И разрушение это было связано с разрешением Эйнштейном первого из сформулированных лордом Кельвином вопросов. Пытаясь объяснить, почему не удается обнаружить никакого сопротивления эфира движущимся телам, Эйнштейн предложил вовсе отказаться от гипотезы светоносного эфира, ограничившись всего двумя постулатами: во-первых, у нас нет способа, позволяющего в принципе определить, движется ли наша система отсчета равномерно и прямолинейно или она покоится, и во-вторых, все сигналы о том или ином положении дел передаются из одной системы отсчета в другую при помощи света. Придав этим элементарным физическим аксиомам строгий математический смысл, Эйнштейну удалось получить метрику пространства-времени, точнее говоря, математическую структуру пространственно-следственных связей. Таким образом оказалось, что структура “объективного” пространства-времени однозначно определяется характером электромагнитного взаимодействия, посредством которого как раз и осуществляется связь между различными системами отсчета[154]. Иначе говоря, “объект(ив)ное” пространство-время, о котором идет речь в теории относительности, - и, шире, во всей физике, - есть лишь “пространство со-отнесенности”, априорно задаваемое нашим “объективирующе-каузальным” способом свет-описания: выделение частной группы отношений, - причинно-следственных (“световых”), - и определяет характер опосредуемой электромагнитным взаимо-действием телесности. Свет задает метрику физического пространства-времени. Собственно, в этом нет ничего неожиданного: сам исходный принцип “объективного” описания мира подразумевает, как уже говорилось выше, что мы описываем лишь структуру взаимо-отношений различных “частей” тварного мира, игнорируя их внутренную природу; свет же, как уже говорилось, – это тот феномен, в котором об-наруживает, “вы-све(т)чивает” себя природа. Действительно, все получаемые нами от внешнего мира впечатления - осязательные, обонятельные, слуховые, вкусовые и, разумеется, зрительные - имеют электромагнитную природу. Свет есть как бы по-сред-ник между светом человеческого разума, - lux’ом, - и внутренним светом твари, он полагает границу между видимым миром и миром невидимым, - и отсюда становится вполне естественным постулат теории относительности о скорости света как о максимально возможной скорости переноса физического взаимодействия: за этими пределами находится уже мир мета-физический[155]. Таким образом, теория относительности возвращает, по существу, к тому, о чем говорил когда-то Гроссетест: свет есть начало воспринимаемой нами телесности, - телесности, понимаемой как способ отношения одной части мира к другой[156]. Понятно поэтому, что адекватным языком для описания такого рода телесности оказывается язык теории групп. Пространство взаимо-отношений представляет собою своего рода “плоскость” той “научной картины мира”, на которую “проецируется” (объект(ив)ируется) об-лик бытия. Все попытки естество-ис-пытателей проникнуть в “суть” вещей (скажем, разогоняя сталкивающиеся элементарные частицы до колоссальных энергий) приводят лишь к “деформации” пространственно-временной метрики пространства отношений, (и отсюда - пресловутые “парадоксы” теории относительности: замедление времени, увеличение массы, сокращение размеров движущихся тел), но не позволяют нам “прорвать” это полотно, проникнуть за его пределы, непосредственно в сферу мета-физики, в сферу сути обнаруживаемых нами экспериментальных отношений[157].
Всепроникающий самотождественный эфир был тем мета-физическим фундаментом, на который опиралась классическая “картина мира”. Метафизическая реальность, обнаруживающая себя в физике ХХ века, в первую очередь, в сфере микромира, принципиально иной природы – живая, не допускающая безусловной “фиксации”. Постичь ее, пользуясь прежними, объективирующе-расчленяющими методами – невозможно, ибо, как уже говорилось выше, в квантовой физике мы дошли до предела возможностей “объктивирующего” метода[158]. Можно лишь попытаться наполнить формальную модель действительности живым содержанием[159]. Залогом возможности такого наполнения оказывается, как это ни парадоксально, сама принципиальная ограниченность “объект(ив)ного” метода познания. Как уже говорилось, “объект(ив)ный” метод исследования ухватывает лишь внешнюю формальную структуру природных отношений, - а потому он принципиально открыт для содержательной, сущностной интерпретации.
Принципиальная ограниченность “объект(ив)но-интеллектуальных” методов познания была глубоко осознана Анри Бергсоном в начале ХХ века, - именно тогда, когда наступил кризис “объективной” науки. Бергсон подчеркивал, что интеллект и основанная на нем наука неразрывно связаны с практическими задачами, а потому интеллект односторонен: он видит в вещах только ту сторону, которая представляет практический интерес[160]. Сам механизм сознания стоит, согласно Бергсону, в непосредственной связи с потребностью организации нашего воздействия на окружающий мир: интеллект не созерцает, а выбирает, - выбирает лишь то, что имеет практическую ценность, и опускает все остальное, совершенно не считаясь с его “бытийственной”, а не практической ценностью. По его словам человеческое восприятие является не зеркалом вещей, но “мерой нашего возможного действия на вещи, а значит. И обратно, мерой возможного действия вещей на нас”[161]. Поскольку же цель интеллектуального познания – только в подготовке нашего действия на вещи, то по Бергсону это означает, что сам интеллект и основанная на интеллектуальных методах познания наука постигают не вещи, но лишь отношения вещей друг к другу, тогда как природа самих вещей оказывается недоступной для такого “объективного” познания. Таким образом, интеллектуальное познание оказывается познанием формальным, ухватывающим лишь внешнюю, поверхностную вы-явленность вещей. Неадекватность интеллекта реальности особенно ярко обнаруживается там, где интеллект обращается к попыткам постичь динамику мира, его процессуальность, - к попыткам познания движения, становления, развития. Невозможность непротиворечиво мыслить движение была глубоко осознана и ясно показана уже Зеноном Элейским[162]. Связано это с тем, что статичная интеллектуальная форма оказывается неспособна вместить динамику движения. Однако, несмотря на принципиальную ограниченность интеллектуального познания, именно его формальность обусловливает эффективность интеллекта. Познаваема интеллектом форма оказывается имеющей практическую значимость именно в силу своей пустоты: будучи ничем не наполнена, она может быть наполняема бесконечным числом вещей. Именно в этой потенциальной наполняемости интеллектуальной формы и таится, по Бергсону, возможность преодоления принципиальной ограниченности объективного знания, возможность перехода из плоскости отношений в глубину осмысления.
Принципиальнаяо открытость для содержательной, сущностной интерпретации формально-математических “объект(ив)но-интеллектуальных” теорий чрезвычайно наглядно видна на примере квантовой механики. Как известно, всякая физическая теория состоит из двух взаимодополняющих (и взаимоопределяющих) друг друга частей: это, во-первых, конкретные рецепты связи используемых в теории математических символов с реальными физическими объектами, и, во-вторых, уравнения теории, устанавливающие математические соотношения между используемыми в теории символами. “Без первой части теория иллюзорна и пуста, без второй вообще нет теории. Только совокупность двух указанных сторон дает физическую теорию”, - указывает академик Л. И. Мандельштам[163]. В прежней, “классически-объект(ив)ной” физике, связь математических величин с реальными вещами представлялась исходно ясной и предшествующей написанию уравнений: способы определения “длины”, “массы”, или “времени” казались самоочевидными. Основной проблемой теории являлось нахождение уравнений, т. е. установление “законов природы”. Напротив, в квантовой физике первоначально возник математический аппарат, оперирующий с величинами, о части из которых вообще было не ясно, что же они означают. Именно так, по их собственному признанию, поступали творцы квантовой механики Планк, Гейзенберг и Шредингер. Подобно Кеплеру, надеявшемуся построить систему мира как реализацию присущей душе идеи гармонии, создатели квантовой физики пытались умо-зрительно угадать “красивые” математические соотношения, надеясь на то, что сам критерий красоты физической теории сможет подсказть правильный результат[164]. Лишь позднее появились так называемые “правила соответствия”, позволявшие сопоставить математическим символам квантовой теории реально наблюдаемые физические величины. Однако, использование угаданного формально-математического языка квантовой механики вызвало целый ряд трудностей. Прежде всего, было непонятно, какая же, собственно, реальность соответствует формально-математически вводимому понятию вектора состояния и к чему именно относятся предсказываемые теорией вероятности. Предложенная Максом Борном в 1926 году так называемая “вероятностная интерпретация”, согласно которой физическое значение имеет лишь квадрат модуля вектора состояния, представляющий собою плотность вероятности ожидаемого события, не является доказанной, - а значит и единственно возможной, - но лишь непротиворечивой[165]. Формальный подход привел к тому, что и сейчас, спустя семьдесят лет после создания квантовой механики, не утихают споры о возможных способах ее интерпретации, - ведь способов различить интерпретации исходя из “внутренних”, одних лишь “естественнонаучных” соображений нет[166]. Такой кризис понимания, утрата осмысления того, что же собственно происходит в сфере микрореальности, в той области, которая, как утверждает современная физика является фундаментом мироздания, есть лучшее свидетельство достижения предела возможностей “объективирующего” подхода. Современные теории позволяют нам эффективно предсказывать результаты экспериментов над микрообъектами, однако не позволяют “эзистенциально” понять, почему столь эффективным оказывается формальный математический аппарат физических теорий[167]. Лишь обращение к той традиции, на почве которой выросла современная наука, - традиции христианской, - может позволить осмыслить формальные научные результаты и придать правильное направление вектору человеческого познания[168].
