Политический миф в индивидуальном и массовом сознании
ТЕМА: Политический миф в индивидуальном и массовом сознании.
I. Особенности политического мифа и его использование в политической конкуренции.
II. Символ и слово в политике.
III. Абсолютный миф как основа для мифотворчества.
Особенности политического мифа и его использование в политической конкуренции
Политический миф – всегда чья-то выдумка, даже если кажется, что он рожден реальностью (мифологизированными событиями, эмоциональными декларациями интересов и пр.). Так или иначе, политический миф кем-нибудь создан, и лишь затем воспринят – сначала как возможная реальность, потом – как реальность очевидная. Политический миф есть особый миф, который хранит в коллективной памяти народа его социальный опыт, империативы духовно-нравственного измерения политических процессов.
Политический миф включает в свою структуру:
1) архетип какой-либо опытной ситуации, связанной с осуществлением мер социального регулирования и принуждения (“если... то...”);
2) содержание конкретного опыта, эмпирически полученного в ситуациях, объединенных данным архетипом;
Рекомендуемые материалы
3) систему иносказательных образов, функциональная символика которых соотносит “желаемое” с “должным”, т.е. со сложившимся архетипом.
Логика политического мифа состоит в том, чтобы определенную причинную связь, оспоренную в результате социального кризиса, перенести в сферу мифических образов, где может быть отыскана новая причинная связь и затем перенесена в политическую реальность. Политический миф, таким образом, несет в себе своеобразную поисковую логику, которая действует в отсутствии полноты исходных данных.
Технологическая значимость политического мифа для элиты состоит в возможности вызывать на поверхность политических процессов тот архетип, который позволит задать определенный мотив деятельности – через политическую рекламу, ритуал, мистерию. Через архетип осуществляется связка желаемого и должного сначала в мифологических категориях (например, на языке тиражируемых метафор), а затем – в подобранном к лозунгу политическом действии.
Неправильное представление о национальных архетипах может привести к изобличению политической рекламы как лже-мифа, а политического деятеля – как лже-героя. Лже-миф может увлечь массу и водить ее до тех пор, пока архетипическая ситуация не вскроет противоречие этого мифа опыту предков, культурной парадигме, существующей в общественном сознании помимо его воли. Но сам факт торжества какого-то мифа в определенный период времени вовсе не гарантирует его позитивной направленности. Лже-миф проявляет себя именно несоответствием архетипу, а не массовым настроениям сегодняшнего дня.
Основными характеристиками политического мифа являются опора на архетип и некоторая технологическая искусственность. То есть, политический миф самопроизвольно происходит из природы человека и, одновременно, создается им искусственно. Здесь нет ни чисто естественно-природного механизма образования, ни чисто разумного. Можно сказать, что политический миф является приспособлением некоторого культурного мифа для политических целей. В его основе всегда лежит некая искусственная концепция.
По происхождению политический миф оказывается в некотором смысле противоположностью мифу архаическому. Но это лишь на первый взгляд, поскольку вся “антимифическая” сторона политического мифа скрыта мифотворцем и для мифопотребителя не существует. Впрочем, и в архаическом мифе можно считать мифотворца просто забытым, потерянным или пассивным с момента рождения мифа как социально значимого явления.
Анализируя миф древнегреческой трагедии, описанный Аристотелем, Лосев выделяет шесть моментов, три из которых описывают отпадение от блаженной жизни, а остальные три – возвращение к ней: перипетии (цепь событий, картина отпадения), узрение (опознание отпавших сфер бытия), пафос (потрясение в момент наибольшего напряжение трагического отпадения), страх (оценка отпадения), сострадание (оценка мира, пребывающего в отпадении), очищение (оценка отпавших сфер, возвращающихся к блаженству).
Политическая пропаганда, очевидно, структурно идентична такого рода мифу и содержит апокалипсическую картину действительности (“страшилка”), указание на заблуждения народа и врага-соблазнителя (“образ врага”, образ “чужого”), объявление причин заблуждений и тайных замыслов врага и, наконец, указание пути возвращения на благой путь. Таким образом, повторение древнего сюжета в современной политике демонстрирует глубокое родство между политическим и архаическим мифами.
Политический миф характеризуется определенным набором компонентов: картиной мира в виде мифологизированной концепции социальной Истины (основаниями справедливости), точкой во времени, связанной с истоком национальной истории и культуры, моментом их высшего прославления или тяжелого увечья (аналог инициатического переживания в мистическом ритуале – избранная слава или травма), образом будущего (понятым как возвращение к истокам Золотого Века) и глубокой оппозицией “мы-они” (аналог мифической оппозиции Добра и Зла).
Культурная задача политического мифа, состоит в восстановлении социальной картины мира, разрушенной во время социального катаклизма.
Еще один аспект политического мифа — это структурирование действительности в ситуации тотального кризиса, то есть в той ситуации, когда нельзя картину мира восстановить и усвоить как целостную. Она делится на фрагменты, которые соединяются мифологическими связями. И только в дальнейшем мифологические конструкции “обрастают” рациональными представлениями, концепциями, правовыми и политическими воззрениями.
И, тем не менее, при всей упрощенности политического мифа, при всей его кризисной случайности, в основе его непременно лежит концепция. Политический миф не рождается сам собой, иначе ему не войти в конкурентное поле политики.
В политическом мифе модель времени ограничивается одним или несколькими событиями, ценными лишь своим символьным капиталом. В нем существует, главным образом, длительное прошлое - источник мифосюжетов, отделенное от настоящего. Настоящее упрощено и находится в запустенье.
Политический миф выдвигает некую идею-истину, лежащую в основе картины мира. Сама же “картина мира” выстраивается как образ будущего через возврат к истокам (то есть, речь идет не о вероятном грядущем, а об идеальном будущем, понятом через исток). Соответственно, имеется некая точка начала истории, которая является основой для построения политического мифа — момент, характеристики которого объясняют все последующее.
Еще одна характеристика политического мифа — незавершенность. По сути дела, в политической реальности невозможно отыскать совершенно оформленного политического мифа. Он все время находится в состоянии достраивания, проходя несколько стадий своего развития: через идентификацию по общему переживанию, некое пограничное психологическое состояние, затем, через символизацию (то есть его упрощение, структурирование, мысленное привязывание к каким-то символам) миф приходит к ритуализации — оперированию, комбинированию символами. Наконец, создаются мифоритуальные сообщества. Но поскольку политический миф никогда не достраивается полностью, в конце концов он переходит в стадию унификации и вырождения и погибает, перестав быть мобилизующей силой.
Особенностью современного мифа является именно его “короткодействие”. Мировые религии порождают мифы, действующие тысячелетиями. Те современные политические мифы, которые исключают опору на религию, оказываются куцыми, в чем-то повторяя мифологию языческих богов, которые в глазах людей старели и уступали первенство новым богам, а сами обращались в демонов.
Для массового сознания нужно видимое упрощение вплоть до символизации более или менее громоздких умозаключений или непроясненных ощущений (на деле вместо упрощения мы имеем подспудное усложнение – структурирование сознания). В противном случае массовое сознание не может закрепить какой-либо позиции, какого-либо отношения к реальности (включая миф, принятый как реальность). Политическая мифология, таким образом, в массовом восприятии состоит из системы (а чаще – в меру хаотического нагромождения) символов-знаков, символов-идей, символов-талисманов.
Современный миф отличается тем, что в нем гораздо меньше символики и ритуала и значительно больше текста. Современный миф - это, конечно же, не только текст, но главным образом все же сюжетный текст, совокупность сообщений, реакция на которые не связана непосредственно с логикой самого текста и требует домысливания (“сказка ложь, да в ней намек”). Оформление политического мифа заключается в нахождении образов и символов, позволяющих вдохнуть жизнь в кризисный социум через создание новых речевых (текстовых) культурных кодов. В развитом состоянии современный политический миф составляется массивом культурных текстов.
Сам текст вне его эмоционального восприятия - не есть миф. Постороннему читателю текст может показаться абсурдным или бессмысленным. Он не рождает необходимых переживаний. Проживание мифа возникает лишь при резонировании содержания текста и мифической “картины мира”, сложившейся у читателя. Вместе с тем текст - продукт рациональной технологии, который создается мифотворцем, а значит - хотя бы отчасти - носит инструментальный характер. Создатель текста вынужден отделяться от мифопотребителя и ставить перед собой вполне рациональную цель – достижение упомянутого резонанса.
Политический миф может развертываться на основании распространения его на массив текстов, не обязательно связанных между собой логически, но находящихся в едином культурном потоке (который тоже может быть образован мифологически). Примером служит деятельность А.Дугина и издательства “Арктогея”, которые вместо декларации своей позиции в каком-то одном документе, стараются создать целый культурный пласт, присвоив себе ряд обозначающих его терминов и имен.
Вероятно, первым политическим проектом с использованием целостного мифа, тиражированного средствами массовой информации, был проект Третьего Рейха. Этот пример остается единственным фактом “чистого” социального эксперимента, когда инструментарием министерства пропаганды миф был “вбит” в сознание масс. Но прежде чем “вбивать” миф, были созданы орденские структуры (технология тайных элитарных сообществ и народных мистерий), которые потом “приживляли” миф к политике, используя уже получившие распространение символы и архаические образы. Позднее миф трансформировался, опошлился, отчасти превратился в свою противоположность и перемолол в историческую пыль в всю ту оккультную традицию, в которой был рожден. Можно сказать, что проект Третьего Рейха нанес огромный урон человеческой цивилизации не тем, что использовал мифологическую технологию управления массовым сознанием, а тем, что политика фашистской Германии вышла за границы мифа и дискредитировала миф в глазах человечества, дискредитировала само понятие “нация”, дав простор космополитическому произволу, принципиально враждебному любой целостной мифологии вообще.
Миф дает человеку представление о неслучайности его появления в этом мире в данное время в данном месте, а цивилизации - образное целеполагание, выраженное на универсальном языке. Исчерпание энергии мифомотора ведет к кризису мировоззрения (что наглядно демонстрируется последним этапом советского периода). В этой ситуации мифотворчество - единственный инструмент спасения от гибели социума.
Повышение плотности населения и урбанизация в промышленно развитых странах привели к тому, что определенные виды информации становятся унифицированными основаниями для формирования ежедневного поведения. Классовые различия, имевшие значение в прошлом веке и ставшие базисом для коммунистических теоретиков, отошли на второй план. В ХХ веке грани между социальными группами в ведущих странах размылись. Собственные интересы осознаются под влиянием средств массовой информации и выявленных тем или иным способом архетипов, которые могут унифицировать образный ряд, вдохновляющий массы и публики к единому поведению. Все это дает самые широкие возможности для управления общественным мнением.
Эпоха массовой информации заставляет использовать для управления обществом и конкуренции с политическими соперниками не столько силовые аргументы, сколько информационные технологии, основанные на знании человеческой природы, мифологической подоплеки коллективного бессознательного. Политика приобретает выраженное иррациональное измерение, возникающее из сущности масс, которые готовы осознавать свои интересы только в ярких образах и полумистических откровениях.
Современное общество пропитано ощущением кризиса, ибо история свершается быстрее, чем срабатывают адаптационные механизмы человеческой психики. Если в прошлом историческое время текло таким образом, что подавляющая масса населения воспринимала окружающую обстановку неизменной и заданной на всю жизнь (соответственно, социальный миф ничем не отличался от культурного), то современность связана со стремительными изменениями, которые порой оставляют позади любую мечту. Физическая и мифологическая реальность перемешиваются, предощущение какой-то новой перспективы становится постоянным, устойчивым психологическим фоном, а несоответствие изменений предощущениям ведет к необходимости выстраивать раз за разом новую “картину мира”.
Отметим, что эта ситуация незаметно подводит нас не к “свободному обществу”, а к обществу, организованному по жестким законом мифологической иерархии. История учит власть одним и тем же приемам.
Неструктурированная человеческая масса (толпа), которую мы видим на митингах и шествиях (а порой и в партийных собраниях и депутатских сессиях), обладает всеми качествами обособленного индивида, оснащенного вполне определенными чертами характера, который формируется вне всякой связи с качествами индивидов, составивших толпу. Масса объединена консолидированной психикой, которая может существенно отличаться он психики составивших ее индивидов. Кроме того, “душа толпы” имеет свойство проникать в сознание отдельных индивидов, подчиняя их общему “коллективному Я”. Тип этого “Я” как будто предназначен для того, чтобы им манипулировали, поставляя коллективному бессознательному политические заменители забытых архаических мифов. Готовность к манипуляции составляет неотъемлемую и главную черту массы.
Масса всегда консервативна. Основа управления ею — использование архетипа, древнейших психических установок, основополагающих эмоциональных состояний. Ведь для нее прошлое гораздо значительнее настоящего. Впечатления прошлого сохраняются в ее психической жизни, и всегда найдутся такие образы, которые стоит оживить. Именно поэтому консерватизм ожидает неминуемый успех в сравнении с либеральными и социалистическими доктринами, которые могут рассчитывать только на бунт масс в результате распада или глубокого кризиса стратегических элит.
Публика, в отличие от массы, существует в разных пластах времени и пространства. Один может прочитать газету сегодня, другой завтра, один получит эмоциональное подкрепление смутному предчувствию в сегодняшнем телеэфире, другой - через месяц. Изоляция читателя, слушателя или зрителя приводит к тому, что он так и не узнает, насколько много людей разделяют ту или иную точку зрения. Задача вождя – превратить публику в массу, соединить ее в пространстве и времени (например, в момент пропагандистской акции или у избирательной урны). Или хотя бы сблизить моменты эмоционального подъема, связанного с собственной персоной, - с тем, чтобы эмоциональные импульсы отдельных фрагментов публики подпитывали друг друга в решающем акте борьбы за власть.
Средства коммуникации баснословно увеличивают власть вождя, концентрируя недосягаемый авторитет на одном полюсе информационного канала, а преклонение — на другом. Но мощный информационный шум и многочисленность отряда претендентов на любовь публики заставляет политических конкурентов действовать избирательно – либо на какую-то специализированную часть публики, либо на какой-то особый элемент сознания. Только концентрируя доступные ему ресурсы на отдельном направлении информационной войны, политик может рассчитывать на роль ньюсмейкера и запуск мультиплицирующих инструментов СМИ – размножающихся в информационном пространстве пересказов. Современный тип политического вождя должен иметь способность формировать публику, превращая ее в виртуальную партию, и придавать ей необходимые импульсы для завоевания у нее авторитета. Порой достаточно захватить место у микрофона и использовать минимальный набор актерских приемов, чтобы иметь успех в политике. Проблема лишь в том, что конкуренция за место у микрофона – одна из самых ожесточенных.
Против всевластия СМИ в мифологическом пространстве есть только один инструмент защиты — очные социальные действия, сопровождающиеся максимальной концентрацией символьного капитала. Такие действия — это технология партий или закрытых обществ.
Массификация общества, ставшая очевидной к концу прошлого века (а состоявшаяся еще раньше), проявила противоречие между рациональными задачами управления и мифологической природой социальной мобилизации. Мифология ворвалась в политику.
Таким образом, СМИ являются ресурсом, с помощью которого миф может быть предъявлен. Другой, сколь угодно эффективный миф, не обладающий таким количеством внимающих его глаз, как миф, имеющий в своем распоряжение телевидение, обречен распространяться архаическими средствами и темпами. Но законы СМИ таковы, что журналистика вынуждена подстраиваться под настроение массы. Именно поэтому интонация и символьный ряд быстро меняются.
Слабость СМИ в том, что они не создают целостного, саморазвивающегося мифа. Они используют смесь из фрагментов разных мифологических сюжетов. С их помощью массу можно мобилизовать только на очень короткое время - например, на период проведения важного голосования. Длительного импульса политической активности или устойчивого общественного мнения СМИ не порождают. Вместе с тем, мобилизация в решающий момент может надолго предопределить ход событий, и этому нечего противопоставить, кроме представления об эффективности развития самого общества, чьи цели могут существенным образом расходиться с целями хозяев СМИ.
Раздробленность и измельченность мифотворческого потока, предъявляемого обществу, обуславливает превращение его в чистой воды обман. Миф в этом случае не воссоздает культурного пространства, не позволяет возникнуть мифо-ритуальным сообществам, которые, собственно, и могут преодолеть социо-культурный кризис. Обществу приходится восстанавливать свою жизнеспособность вопреки хозяевам газет и телеканалов.
Любой политический миф имеет свою продолжительность жизни и иногда умирает без постороннего вмешательства. Важно, чтобы один миф вовремя сменял другой. Тогда кризис мировоззрения не влечет за собой кризис материальный – производственный и политический. К сожалению, трупный яд разложившихся мифов, остающийся на руках творцов угасающего политического режима, отравляет и губит ростки новой мифологии. Спасение от этого яда – в проявленности архетипа, который, так или иначе, вынуждены “цеплять” все, кто работает с массовой информацией. Архетип систематически убивает политический миф, утративший перспективу. Беда в том, что на смену ему приходит столь же короткоживущий миф.
Освобожденная от более или менее целостного мировоззрения система средств массовой информации может достаточно долго удерживать общество в состоянии концептуального кризиса, даже когда этот кризис уже преодолен в рамках научного или политического ордена. Вопреки готовности общества принять и усвоить новый миф, производится своего рода “размягчение сознания”, чтобы в него можно было на короткий срок вложить какой-то короткодействующий миф, не имеющий сюжета вне локальной задачи.
Политическая мифология - инструмент, который вполне осознанно задействован в информационных войнах и основан на знании человеческой природы. Политика становится рациональной формой использования иррациональной сущности масс, которые свои интересы готовы осознавать только в ярких образах и мистических откровениях. Действительно, масса не способна к абстрактным суждениям, массе можно только внушить, но не доказать. Ее истина — миф. Поэтому управление массой опирается на знание архетипа, древнейших психических установок, основополагающих эмоциональных состояний. Этим занимаются вожди и политическая пропаганда.
Миф может создаваться поэлементно. Одни его фрагменты могут быть закреплены в текстах, другие восприниматься лишь на уровне бессознательных реакций на новые символы. Следствием зрелости мифа является, как уже говорилось, возникновение мифоритуального сценария, который может стать началом новой социальной реальности. Нет сценария - нет и реальности в обозримой перспективе. Именно в этом причина провала практически всех без исключения российских партий образца 1988-1998 годов, которые почти полностью игнорировали мобилизующую силу структурированного мифа. В этом же причина почти мгновенной утраты в 1999-2000 перспектив движений “Отечество” и “Единство”, чьи лидеры были заинтересованы не столько концепцией своей деятельности, сколько накачкой ресурсного потенциала самого разного достоинства.
Политическое мифотворчество сочетает в себе элемент деятельности массы (класса) и политических манипуляторов, превращающихся в ее (его) представителей. Утрата массой энергетического потенциала (рано или поздно это происходит) приводит к вырождению мифа, превращению его в очевидную фальшивку, которая не решает никаких экзистенциальных задач. Именно в этот момент миф утрачивает свою связь с архаикой и становится обманом. Если мифотворцы не находят в себе сил переключить внимание массы на иной миф и добиться нового эмоционального всплеска, их изгоняют.
Мифологические технологии в политике не могут становиться общедоступными как в силу обособленности мифосоздателя, так и в силу того, что миф в значительной степени является “ноу-хау” автора, включающим его самого в качестве элемента. Кроме того, мифологические технологии зачастую применяются без должной рефлексии и становятся умением узкой группы, интуитивно нащупавшей эффективность тех или иных действий в борьбе за власть.
Актуализация мифа может состояться только в том случае, если действия мифотворца соответствуют ряду принципов:
Во-первых, миф не может быть рожден не-мифологически. Если при построении какой-либо политической модели она не примыкает к мистике, срок ее существования очень ограничен. То есть, политический миф тесно (хотя, быть может, и неявно) связан с культом и традицией. Значит, расшифровка мифа, выявление его сюжетного замысла всегда предполагает фиксацию параллелей с классическими мифами и религиями.
Во-вторых, необходима технология подбора “ключа” к мифу. Миф уже есть в обществе, надо только найти “ключ” и знать момент, когда его необходимо применить. Отсюда – тесная связь политического мифа с традицией и архетипами коллективного бессознательного.
В-третьих, миф должен обладать качеством тотальности. Ставить себе задачу использовать мифологические воззрения для решения локальной политической проблемы - дело пустое. Надо ставить задачу разработки единого мифа, который может заменить поток мифологических обрывков, так успешно используемых в рекламной продукции, но также быстро и надоедающих и перестающий воздействовать на поведение людей.
Могут существовать различные уровни сложности использования мифа в политике.
В качестве сюжета, влияющего на уровень политической мобилизации, можно привести феномен анекдота, который проявляется и как признак существования мифа, и как инструмент его разрушения. Иногда через анекдот происходит постепенная реализация мифа, и анекдот теряет остроту; его перестают рассказывать, когда соответствующий миф уже воплощен в реальность или разрушен. Отдельной остроумной находки оказывается достаточно, чтобы создать упомянутый мифологический “крючок”, с помощью которого можно подтянуть для оперативного применения целый мифологический пласт. После этого уже не надо ничего объяснять, миф работает сам собой, без дополнительного напоминания вызывая определенную эмоцию.
Помимо одного сюжета (типа анекдота) в политике может быть целый пучок сюжетов, который создает картину борьбы между Добром и Злом, без чего любая теория утрачивает привлекательность. Как только сюжетное разнообразие исчезает, миф утрачивает свое воздействие на сознание.
Наиболее полным проявлением мифологического является мифосюжет, который достраивает картину мира, объясняет историю, и, таким образом, избавляет нас от необходимости держать в сознании огромную массу информации или порождает интерес к определенного рода информации. Он служит связкой между неалгоритмируемым процессом творчества и рассудочной логикой.
Если у организации есть символы (флаг, логотип, герб, ритуальные предметы), если у нее есть набор общедоступных словесных формул (девиз, гимн, набор лозунгов для скандирования и листовок), если у нее есть талантливый режиссер всех ее собраний и публичных выступлений, такая организация будет притягивать к себе, как магнит.
Миф закрепляется в ритуале. Можно сказать, что ритуал обеспечивает мифу долгожительство. С помощью церемониала собрание превращается в гипнотическую мессу. Авторитет вождя подкрепляется здесь парадом символов: знаменами, аллегориями, гимнами, лозунгами, музыкой. Без символов, почитаемых или разрушаемых, не может быть активности масс. Ярлыки закрепляют идеи и образ врага, праздник символов готовит людей к новой идентичности.
Политический миф всегда неполон и всегда уязвим, пока он не восходит к абсолютному мифу. Проблема “дописывания” политического мифа связана с тем, что невозможно одновременно удерживать и его реалистическую сторону, и мифическую. То нет мистических оснований (то есть утрачены представления об архетипе), то нет концепции (нет связи с современностью), то они не стыкуются между собой. В результате мифоритуальные сообщества гибнут либо от непроявленности архетипа, либо от отсутствия связи с современностью. Следовательно, для выживания политического мифа необходима мифотворческая деятельность, которая, по сути своей, и есть политика.
Символ и слово в политике
Символ – древнейший признак социальности. Роль символа в политике настолько разнообразна, что зачастую теоретическое осмысление места и роли символа заменяется разного рода описаниями, многочисленными примерами самых разных ситуаций, в которых символ становится значимым политическим явлением.
Анализ различных оценок роли символа чрезвычайно важен в связи с тем, что в политике символ до сих пор рассматривается преимущественно как негативное явление. Некоторые исследователи полагают, что символическая политика есть лишь особый род внушающей политической коммуникации, использующей инсценированные визуальные эффекты.
Но не символ может быть визуализирован (например, имя, может служить символом вообще без всякой визуализации, и такие примеры широко представлены в древней мифологии, или же действие, которое визуализируется вторичными коммуникативным средствами, оставаясь само по себе не визуализированным).
Символическая политика не должна рассматриваться как суррогат истинной информационной коммуникации между властью и гражданами (подмена политики эстетическими инсценировками – развлечениями и зрелищами). Символическая нагрузка есть в любом политическом действии, и вопрос лишь в том, какие цели преследует организатор коммуникации, пробуждая те или иные массовые эмоциональные состояния, в ориентации прагматического мотива. Иное дело, что этот мотив может быть размытым, а коммуникация – осколочной, создающей лишь гипнотические состояния без выхода из созданной ею эмоциональной “очарованности” (человек так и не переходит из пространства символов в пространство действия). Лишь в идеальном случае актуальная ситуация связывается с архетипической посредством символа, сообщая первой определенный смысл и сопряженный с ним эмоциональный настрой. Соответственно, первый вариант мы могли бы называть “контрабандным”, второй – полноценной символизацией.
В современной политике символизм приобретает особое значение – нигилистическое отрицание и оскорбление культурных ценностей и связанных с ними символов оказывается более сильной технологией воздействия на умы, чем утверждение и поддержание их авторитета. Именно поэтому политика национального возрождения, разработка которой крайне актуальна для современной России, должна освежить, обновить символьное пространство культуры. Иначе утратившие близость символы станут удобным объектом для агрессии со стороны разного рода нигилистов.
В этом плане весьма поучителен пример американской истории - в поисках национальных символов американцы изобрели целую сублитературу, которая в форме анекдотов описывала подвиги суперменов-охотников. За неимением исторически сложившихся мифических героев, американцы мифологизировали личность Дж. Вашингтона, отношение к которому при жизни было, мягко говоря, неоднозначным. После его смерти, именно благодаря литературному мифотворчеству самого сомнительного свойства, личность Вашингтона приобрела полубожественные качества национального героя. Множество совершенно вздорных и вычурных подобострастных сравнений личности Вашингтона с героями древности и библейскими персонажами сыграло свою роль, несмотря на внешнюю ущербность политической сублитературы. Точно так же посмертно раздувалась слава Джефферсона и Франклина. Становящаяся нация требовала мифической предыстории и получала ее. Вздор переставал быть вздором, превращаясь в национальную традицию, национальную мифологию.
Символ в политике связывает рациональное с иррациональным. Действие символа на сознание скрыто от того, кто погружен в политический миф. Но оно раскрывается внешним наблюдением и анализом. Именно поэтому символизм в политике особенно важен. Здесь это практически единственный путь к складыванию общности, к соединению массы и элиты, эмоции и идеологии.
Номинация имеет такое же значение как и символизация. Диалектическое отношение имени к вещи соответствует пониманию имени как мифологического символа. Имя, данное социальному явлению или институту, становится символом, если отражает некую скрытую особенность, деталь, связь, аналогию. Эта особенность, в случае удачной номинации, становится самым существенным в восприятии поименованного объекта, отставляя в сторону замыслы автора того или иного социального проекта. Таким образом, номинация становится аналогом магии, которая преобразует социальную действительность одним только словом.
Магия слова зависит не только от него самого, но и от ситуации, в которой слово звучит, от сочетания слов и дел. Политический маг должен чувствовать или просчитывать резонанс между словами, а также между словом и ситуацией, понимать какой контекст будет раскрыт в конкретной ситуации. Только тогда он добьется от массы синтонности, породит из обособленных индивидов коллективность, отбрасывающую личную рациональность, направит поток коллективного бессознательного по организованному руслу.
Язык цивилизации Нового времени и язык традиционной культуры по-разному организуют сознание. Традиционное сознание многозначно. Многозначные понятие в нем столь же чудесно меняют смысл, как и события традиционного мира. Чудо из языка перемещается в действительность, становится элементом реальности в той мифологической картине мира, которая описывается многозначными понятиями. Например, в русском языке многие слова (особенно в политической риторике) несут подтекст и могут означать совершенно противоположное буквальному пониманию. Многозначность языка допускает множество контекстных словоупотреблений, и именно составления определенного контекста может быть использовано для того, чтобы через политическую мифологию прочувствовать и вернуть утраченные было ценности и цели.
Политический процесс основан не только на глубоко проработанных интеллектуальных концепциях, но и на пропаганде, а пропаганда — это язык аллегорий, гипнотизирующий массы, язык мифологем и мифосюжетов. Язык, возвышающийся над обыденностью и связанный с духовно-нравственным измерением политики, способен к порождению мощных мифологических импульсов.
Замечено, что речи, оказавшие колоссальное влияние на массу, будучи опубликованными, поражают своей неубедительностью или бессодержательностью. Причина состоит в том, что чтение (за исключением чтения листовок или лозунгов) — процесс индивидуальный, а значит — преимущественно рассудочный. В пропагандистских речах образы и идеи лишь создают видимость рассуждения. На деле в политической речи промежуточные элементы рассуждения опускаются и вся речь нацелена на конечный вывод, а не на его доказательство. В идеальном варианте массам нужно преподносить решение еще до того, как они взяли на себя труд выслушать содержание проблемы.
Политическая речь призвана соединять несоединимое. Ведь масса безразлична к противоречию, она способна перейти от одного мнения к диаметрально противоположному, не заметив этого. Она признает за действительность свои нелогичные фантазии. Задача пропагандиста — направить эти фантазии по нужному пути, вырывая тем самым массу из хаоса, свойственного действиям и эмоциям неорганизованной толпы.
Повторение ритуальных формул, которые должны постоянно присутствовать в пропагандистском материале, фиксирует их в подсознании и превращает в элемент коллективного верования. Этот процесс идет быстрее, если найти способ вынудить массу повторять слова вождя или отвечать ему, как хором повторяют слова молитвы или отвечают священнику во время литургии.
Повторение всегда закрепляет связь магического слова с теми архетипами, которые оно пробуждает. Этому служат праздники, годовщины и чествования, повторяемые из года в год, сопровождаемые одними и теми же песнями, словами, жестами, шествиями. Лозунг выкрикивается десятки раз и закрепляет принадлежность к группе с определенным образом проявленным архетипом.
Слово становится инструментом политического действия как только приобретает публичное звучание. Даже лишенное деятельностной подкладки, произносимое конъюнктурно, оно порождает целый веер реакций слушателей, вынужденных так или иначе определяться по отношению к дошедшему до них слову. Проговоренные слова могут ничего не значить для политика, но порождают деятельностные мотивы у тех, кто их воспринимает.
Фиксируемое рядом исследователей разрушение канонических словоупотреблений, касающихся определенных ими действий, не следует расценивать как распад словесно-коммуникативного пространства. Проблема пропаганды состоит лишь в том, чтобы найти те слова, которые пробуждаю архетип, а вместе с ним – и мотивацию поступков, связанных с политическим выбором.
Пропаганда обращается к потайным уголкам человеческой памяти, восстанавливает забытые идеи и образы. Она должна обращаться к прошлому человечества, нации и государства, доходя до глубинных слоев бессознательного, возводить массу и составивших ее индивидуумов от древних преданий к современности.
Производство магических слов происходит в условиях концентрации коллективных усилий общества, преодолевающего мировоззренческий кризис или ведущего войну с вторжением инородных смыслов. И следующим шагом символизации здесь служит ритуал, в котором символика единства и смысловая направленность слова дополнены действием. Таким образом, политический миф формируется совместно с производством магических слов и прояснением их смысла в мифоритуальных сценариях.
Магическое слово в политике, конечно же, не может замыкаться в ритуале. Между тем, для него есть свое ограничение. Оно связано с тем, что магия слова возможна только на изломе времен, в кризисные периоды, а также – только в связи со смысложизнеными ценностями, которые помогают преодолеть этот период.
Архетипический характер мифологических сценариев перемен указывает, что за два-три века мало что изменилось - коллективность в ситуации социокультурного кризиса приобретает действительно мистические свойства. Даже наиболее независимые индивидуальности вдруг оказываются элементами всепоглощающей коллективности, управляемой с помощью магических слов-метафор.
Но рациональность даже в полностью мифологизированной социальной действительности остается, а следование воле вождя может быть вполне осознанным. Иное дело, что в ситуации кризиса большинство в значительной мере лишается черт индивидуальности.
И вот в этой ситуации общество способно сойти с гибельного пути только тогда, когда в нем начинают звучать магические слова. Причем не хаотический набор этих слов – разных по магическому достоинству и направленности действия – а торжественный гимн, симфония, перекрывающая все прочие “мелодии”.
Абсолютный миф как основа для позитивного мифотворчества
А.Ф.Лосев сформулировал идею абсолютного мифа - мифологии, “которая ни с какой стороны и ни в каком отношении не встречает препятствий для своего существования и развития” и существует как единственно возможная картина мира.
Иными словами, абсолютная мифология, подвергаясь какой-либо попытке разрушения, должна только достраиваться и укрепляться, не теряя своей полноты в основополагающих принципов.
Люди также интересуются этой лекцией: 3.3 Совмещение операций обработки ввода-вывода.
Вторая норма абсолютной мифологии, имеющая политическую проекцию – абсолютный миф не может быть использован против какой-либо иной мифологии в качестве разоблачения (контр-мифа), но способен поглотить любую иную мифологию, избавляя ее от ложных фрагментов. Причем поглощенный миф будет заведомо жизнеспособнее мифа, который его носитель стремился бы сохранить в обособленном состоянии.
Абсолютная мифология имеет в своей основе два равноправных принципа: материя и идея, синтезированных в понятии субстанция.
Соответственным же образом синтезируются бытие и сознание, объединенные в творчестве (креационизм).
Абсолютная мифология признает равноправную ценность веры и знания, объединенных в синтезе ведения, гнозиса. Причем, гнозис может быть как пророческий и молитвенный, так и интеллектуальный, но вместе с тем, содержащий в себе и другую сторону абсолютной мифологии – веру в знании, знание в вере.
Для абсолютной мифологии имеется естественная политическая проекция, выраженная в консерватизме, для которого обособление и противоборство политических мифов социализма и либерализма есть ложное обособление и ложное же противостояние. Вместе с тем, из “тела” этих мифов может быть почерпнуто нечто, что в них самих искажено и испорчено, а в консервативном мифе будет выправлено и восстановлено.
Становление абсолютного политического мифа, опирающегося на абсолютную мифологию и ту или иную национальную почву, связано с синтезом охранительных и реформаторских усилий. Собственно, сами реформы в консервативном синтезе – всего лишь способ охранения человека от грехопадения, реакция на безумное новаторство лжепророков, сопроводительный мотив развития человеческого общества.
