Мёртвые души

27. Мёртвые души.

«Мертвые души»

В пору создания «Ревизора» Гоголь уже приступил к работе над «Мертвыми душами». По замыслу автора, это произведение должно было отличаться от «Ревизора» широтой критического изображения жизни. Сюжет путешествия, избранный Гоголем, как нельзя лучше от­вечал намерению писателя «проехать» вместе с Чичиковым по всей России и показать хотя «с одного боку», отрицательного, но «всю Русь».

Первые главы задуманного произведения Гоголь успел прочитать Пушкину. Поэт, всегда смеявшийся при чтении Гоголя, на этот раз по мере чтения глав «Мертвых душ» становился все мрачнее. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом, полным тоски: «Боже, как гру­стна наша Россия!»

Над первым томом «Мертвых душ» Гоголь работал пять лет. В де­кабре 1840 г. он был закончен. Для издания своей поэмы писатель воз­вратился из Италии.

«Мертвые души» — произведение, которое в органичном единстве соединяет резко критическое изображение русской действительности с размышлениями писателя о ее богатейших потенциальных возмож­ностях, которые не могут быть реализованы. В ходе работы над «Мер­твыми душами» Гоголь все более убеждается сам и убеждает читателя в том, что «плодовитое зерно» русской жизни сокрыто в национальной специфике духовной природы русского человека. Замысел обусловил  своеобразие его художественного воплощения: гармоничное соединение эпического(критического) и лирического (утверждающего) на чал в изображении русской действительности.

Особенности идеи произведения нашли воплощение и его композиционном решении. Рассказ о покупках Чичиковым мертвых душ и свершении купчей в губернском городе постоянно прерывается автор­скими отступлениями, комментариями, подчас никак не связанными с поворотами сюжета. Так, VII глава открывается пространными раз­мышлениями автора о судьбе сатирического писателя, «дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами... всю страшную, по­трясающую типу мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холод­ных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога...».

Л между тем это лирическое отступление подводит итог первых шести глав повествования, в которых перед читателем предстали эти характеры, а точнее, психологические оттенки русского национально­го типа, в образах Манилова, Коробочки, Собакевича, Ноздрева, Плюшкина, Чичикова и многих других второстепенных персонажей. В этих и последующих главах Гоголь создает образ впавшей в сон нацио­нальной души. «Портрет» этот составляется Гоголем из различных яв­лений реальной действительности: описаний быта дворянской усадьбы, наружности и одежды ее хозяина, русской деревни и ее обитателей. Все в произведении сходится к этому центру, все подчинено его всесторон­нему изображению.

Решению этой задачи не противоречит статичность композиции первых шести «деревенских» глав первого тома. Развития действия здесь по существу нет: оно выражено однообразным повторением од­ной и той же ситуации посещения Чичиковым помещиков с целью по­купки ревизских душ. Даже диалог с потенциальным продавцом происходит по одному сценарию: «тонкие» намеки Чичикова сначала вызывают недоумение, иногда подозрения и опасения, но все заверша­ется выгодной для обеих сторон жульнической сделкой. «Интерес» по­вествования мотивирован многократным повторением одного и того же действия, раскрывающего многообразие психологических оттенков и бытовых деталей русского характера и русской жизни.

Рекомендуемые материалы

Композиционное своеобразие "Мертвых душ" во многом определяется их жанром. Произведение Гоголя - эпическая поэма в прозе, в своем жанре столь же оригинальная, как и лирический роман в стихах Пушкина - в ряду тех произведений, особенности которых обозначаются словом "роман".

Как эпическую поэму в прозе, "Мертвые души" необходимо рассматривать с точки зрения соотношения системы образов и лирических отступлений, которое является композиционным стержнем поэмы. Им, этим соотношением, скрепляется вся поэма, уравновешиваются эпизоды, обусловливается чередование образов-типов и лирических отступлений.

Перед Гоголем в "Мертвых душах" стояла задача изображения не истории тех или иных сторон крепостнического строя в типах, а скорее их уродливых проявлений на определенном историческом этапе загнивания и омертвения этого строя. Понятно, что для этого надо было показать широкий участок жизни, создать множество таких характеров, в которых обобщались бы существенные, типические черты людей, сформированных данной эпохой (должна была "отозваться вся Русь" или "вся Русь хотя с одного бока").

Композиция традиционного социально-психологического романа не удовлетворяла этим требованиям в силу того, что магистральные линии сюжета оказались бы связанными с ограниченным кругом действующих лиц, развивающихся в пределах какой-то одной проблемы. Показать в романе разные проявления загнивания и омертвения всей системы и основных институтов самодержавия было труднее, чем в жанре, избранном Гоголем, - для сюжета "Мертвых душ" потребовалось бы много томов, если героев поэмы рисовать так основательно, как это делается в романе. А нужды в этом и не было, - зачем рассказывать о прошлом Манилова, если он раскрывается весь в нескольких деталях своего повседневного бытия?

Над первым томом «Мертвых душ» Гоголь работал пять лет. В де­кабре 1840 г. он был закончен. Для издания своей поэмы писатель воз­вратился из Италии.

Линейное построение романа, которое и предполагала пикареска (произведение, содержанием которого являются забавные приключения плута), сразу же придало произведению эпический характер: автор проводил своего героя сквозь «цепь приключений и перемен, дабы представить с тем вместе вживе верную картину всего значительного в чертах и нравах взятого им времени» (эта характеристика «меньшего рода эпопеи», данная Гоголем уже в середине 40‑х годов в «Учебной книге словесности для русского юношества», во многом была применима и для «Мертвых душ»).

«Мертвые души» — произведение, которое в органичном единстве соединяет резко критическое изображение русской действительности с размышлениями писателя о ее богатейших потенциальных возмож­ностях, которые не могут быть реализованы. В ходе работы над «Мер­твыми душами» Гоголь все более убеждается сам и убеждает читателя в том, что «плодовитое зерно» русской жизни сокрыто в национальной специфике духовной природы русского человека. Замысел обусловил своеобразие его художественного воплощения: гармоничное соединого характера. Образы помещиков. В образах поместных существователей Гоголь воплощает различные «оттенки» нравственной патологии крепостнического бытия, рассматривая про­явление ее как бы под микроскопом, «увеличивающим» характерную черту объекта изображения. Психологический метод Гоголя, согласно которому «странные герои» его повествования изображены «с одного боку», сугубо отрицательного, следует рассматривать как важный этапв становлении психологизма русской литературы. Поместное дворян­ство, запечатленное в образах Манилова, Собакевича, Коробочки, Ноздрева, — это социальные типы, а не индивидуализированные харак­теры. В каждом из них воплощен определенный тип психологической реакции на окружающий мир. Внутреннюю «неподвижность» назван­ных персонажей Гоголь обозначает «маской»: она указывает на равен­ство внешнего проявления и сущности персонажа (внешняя неуклюжесть Собакевича, нищенские лохмотья Плюшкина), а также выполняет роль личины, за которой скрывается нравственная пустота.

Каждая маска расцвечивается многообразными красками жизнен­ных наблюдений Гоголя за «впавшей в сон национальной душой». У каждого из помещиков есть своя психологическая доминанта, его «за­дор», который передается прежде всего в речи персонажей. Каждая из сцен покупки Чичиковым мертвых душ имеет диалогическую форму, что придает большинству эпизодов сценический характер, близкий по сво­ему типу к структуре сюжетной ситуации комедийного действия. Один из вариантов развертывания ее — сцена в доме Коробочки, созданная по «правилам» драматической формы.

Сцена торга предваряется развернутым лирическим отступлением Гоголя о «тонкостях нашего обращения», которое никогда не будет по­нятно ни французу, ни немцу. Иностранец «тем же языком станет го­ворить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом», а вот у нас, замечает автор, обязательно выразится не столько предмет разговора, сколько социальный статус его участников: «... у нас есть такие мудре­цы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их трис­та, будут говорить не так, как с тем, у которого их пятьсот<...> словом, хоть восходило миллиона, все найдутся оттенки». От формулировки основного нравственного принципа, регулирующего взаимоотношения между людьми в современной действительности, Гоголь переходит к конкретизации высказанных соображений, показывая закономерность и естественность метаморфоз, свершающихся с безымянным правите­лем канцелярии: в зависимости от обстоятельств он выступает то ор­лом, то куропаткой, то Прометеем, то с ним сделается «такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку!» Возникающие в экспозиции сцены персо­нажные позиции орла и куропатки оказываются теми «границами», в пределах которых идет диалог Чичикова и Коробочки, а герои посто­янно меняют свои роли.

Пожалуй, ни на одном из помещиков Чичиков не испытывает свое умение разговаривать так, как с Коробочкой. Еще не сказав ни слова о своем деле, он получает от нее встречное настойчивое предложение купить у нее мед или пеньку. Этот мотив возникнет в разговоре пер­сонажей не один раз, перебивая рассуждения Чичикова о выгоде про­дажи мертвых душ, и счастливо разрешается для героя в результате вскользь произнесенных слов о том, что он ведет и казенные подряды. Возможность продать вместе с мертвыми душами запасы ржаной и гречневой муки, крупы или скотины битой — важный аргумент для Ко­робочки, согласившейся на сделку.

Реплики участников диалога Гоголь дважды «разбивает» их «внут­ренними голосами», в которых передана оценка одного героя другим. В начале сцены торга Чичиков уже понял, что собой представляет Ко­робочка, но не решается произнести вслух свое суждение о ней («Эк дубнноголовая какая!»). Однако в финале сцены он не только «по­сулил ей чорта», подивился, что «они вам десятками не снятся», но и почти признался в своем поражении: «Да не найдешь слов с вами!» Второй раз «внутренний голос» характеризует соображения Коробоч­ки, которая «подумала между тем про себя»: «Хорошо бы было, если бы он забирал у меня в казну муку и скотину, нужно его задобрить: тес­та со вчерашнего вечера еще осталось..» Действительно, только в финале сцены Коробочка перестает возражать Чичикову («Знай я прежде, что ты такой серди­тый, да я бы совсем тебе не прекословила», — произносит она проси­тельным голосом), по-своему понимая выгоду, которую сулит ей расположение покупщика странного товара.

Примечательно, что автор-повествователь не участвует в коммен­тировании поведения персонажей в последней мизансцене, графичес­ки располагая реплики так, как это делается в драматическом произведении. Смысловую нагрузку несет и ритмический рисунок диа­лога: быстрота, с которой персонажи реагируют на слова друг друга, свидетельствует о том, что в лице Коробочки Чичиков столкнулся с про­тивником, достойным себе:

«Так уж, пожалуйста, не позабудьте насчет подрядов».

«Не забуду, не забуду», — говорил Чичиков, выходя в сени.

« А свиного сала не покупаете?» — сказала хозяйка, следуя за ним.

«Почему не покупать? Покупаю, только после».

«У меня о святках и свиное сало будет».

«Купим, купим, всего купим, и свиного сала купим».

«Может быть, понадобится еще птичьих перьев. У меня к Филиппову

посту будут и птичьи перья».

«Хорошо, хорошо», — говорил Чичиков.

Перипетии словесного поединка внешне завершаются победой Чичикова, получившего список умерших крестьян, однако последние реплики диалога свидетельствуют о том, что дело о покупке мертвых душ для Коробочки далеко не закончено: в ее сознании прочно утверди­лось желание продать Чичикову о святках свиное сало, а к Филиппову посту — птичьи перья. «Птичья» тема, намеченная в образах «орла» и «куропатки» в экспозиции сцены, получает здесь символическое раз­решение. Чичиков-орел, «победивший» Коробочку-куропатку, не толь­ко «ощипал» ее. но и сам потерял и еще потеряет в этой борьбе значительное количество нервов «перьев»: скупая и расчетливая по­мещица сыграет далеко не последнюю роль в разоблачении его аферы.

Финалом драматического диалога Чичикова с Коробочкой становит­ся лирическое отступление, композиционная роль которого может быть определена как лирическое завершение экспозиции сцены. Авторский комментарий Гоголь посвящает обобщению наблюдений над социаль­но-психологическим типом, представленным в образе Коробочки. Го­голевский прием изображения «многого в одном» поясняет мысль писателя об объединяющем единстве психологии Коробочки, ничем не отличающейся от «сестры ее, недосягаемо огражденной стенами ари­стократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами», с психологией дамы, мысли ко­торой заняты не тем, «что делается в ее доме и в ее поместьях, запу­танных и расстроенных, благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое на­правление принял модный католицизм». Таким образом, индивидуаль­ный «задор» дубиноголовой помещицы приобретает характер обобщения, раскрывающего бессмысленность и пустоту нравственной жизни русского дворянства.

Переключение критики отдельных проявлений социальной психо­логии в образах «уродливых помещиков» на резкую оценку нравствен­ных пороков общества в целом — прием, неоднократно использованный Гоголем в тексте «Мертвых душ». Так, о Собакевиче сказано, что он сидит во многих сановитых особах; о Коробочке — что ею оказывается часто «иной почтенный и государственный даже человек»; о Ноздре- ве — что «он везде между нами, только в другом кафтане».

Преклонение русского человека перед всем нерусским особо под­черкнуто в образе Манилова. Его отчужденность от национально-на­родной основы проявляется в каждом поступке, каждом жесте и слове персонажа. Об этом свидетельствуют имена сыновей героя — Фемистоклюс и Алкид, вопрос, обращенный к Фемистоклюсу о Франции и Париже. Убийственная критика русской галломании заключена в самом

факте перевода Чичиковым для Манилова русской народной пословицы: «Не имей сто рублей, а имен сто друзей» — на русский язык, при-

писанной им в маниловской манере какому-то мудрецу: «Не имей денег,

имей хороших людей для обращения».

В этом контексте злой пародией звучат слова Манилова: «Вы из-

вините, если у нас нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах: у

нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца». Это уже

стрела, пущенная Гоголем в адрес не только Манилова, но и всех тех

представителей русской поместной и чиновной аристократии, о которых неоднократно говорит Гоголь, иронически характеризуя высшее

общество, испытывающее «благоговение к тем спасительным пользам,

которые приносит французский язык России»,<...> изъясняющегося на нем во все часы дня, конечно, из глубокой любви к отчизне ».

Главы, посвященные помещикам, предваряются в «Мертвых ду­шах» рассказом о визитах Чичикова к городским сановникам, которых он объезжает в порядке, соответствующем их чину и занимаемому по­ложению. Центральный эпизод первой главы — вечеринка у губерна­тора, композиционно выполняющая роль «мостика», переброшенного к «помещичьим» главам. Здесь намечен основной принцип повествования о поместных существователях. Они предстают перед читателем

в «двойном» освещении — с точки зрения автора и Чичикова.

Образ окружающего мира возникает перед Чичиковым вдруг, в

одну минуту, когда читатель вместе с героем видит общество, в кото­

рое он попал: «Черные фраки мелькали и носились врозь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета...» Первое впечатление Чичикова уточняется автором,

переключающим наблюдение в фазу обобщения, сделанного в резуль­

тате сравнения-сопоставления людей с мухами («они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче <...> и опять улететь и опять прилететь с но­выми докучными эскадронами»). Перед нами яркий эмоционально ок­рашенный пролог дальнейшего повествования, определяющий сатирическую тональность не только помещичьих, но и чиновничьих глав.

По принципу двухголосия построено следующее затем рассуждение о тонких и толстых как о социально-психологических типах. Здесь Го­голь дает характеристику губернского чиновничества и одновременно знакомит читателя с биографией Чичикова. Она будет рассказана чи­тателю в одиннадцатой главе, но основные ее параметры закладываются Гоголем уже в первой главе. Автор предоставляет герою право выбрать манеру поведения, что он и делает, усыпив внимание окружающих вовремя сказанным комплиментом. Чичикову потребовалось мгновение («глядел минуты две очень внимательно», замечает Гоголь), чтобы по­нять, что «мужчины здесь, как и везде, были двух родов: «одни тонень­кие <...> такого рода, что их с трудом можно было отличить от петербургских <...> другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, т. е. не так, чтоб слишком толстые, однако ж и не тон­кие». В развернутом авторском суждении о типичной судьбе толстых, к которым по некотором размышлении присоединился Чичиков, про­слежен путь, уже наполовину пройденный героем. Он, как и все тол­стые, никогда не любил «косвенных мест, а все прямые», не придавал особого значения наружному блеску, предпочитая «благодать божию в шкатулках», и также, как большинство толстых, мечтает о том, чтобы «сделаться помещиком, славным русским барином, хлебосолом...» За­метим, что данная характеристика строится Гоголем на искусном соеди­нении двух стилистических пластов: речи автора и героя. План речи Чичикова связан со словесным выражением его собственного жизнен­ного кредо (о предпочтении прямых мест косвенным, о божией благо­дати в шкатулке), которое приведет его к положению «славного русского барина». Комментарий автора, посвященный ироническому изображению тоненьких, выполняет роль фона, на котором обществен­ная польза, приносимая толстыми, выглядит весьма убедительно. Об­раз «славного русского барина», сложившийся в сознании Чичикова, - вот идеал, к которому стремится герой. Именно он вдохновляет героя на аферу, служа «оправданием» его жульнической сделки.

Образ Чичикова. Чичиков, как и Хлестаков, сидит в каждом чело­веке, убеждает нас Гоголь, показывая, каким разным он может быть в зависимости от ситуации. В «Мертвых душах», как и «Ревизоре», Го­голь представляет героя прежде всего как субъекта речи. Однако если в комедии высказывания Хлестакова и особенно его монолог на обеде служит средством саморазоблачения персонажа, то в «Мертвых душах» Чичиков больше молчит, чем разговаривает.

Молчание Чичикова весьма красноречиво: здесь содержится моти­вация успеха его предприятия, о котором пока знает только автор. Го­голь рисует контуры его характера, упоминая о чрезвычайном разнообразии тем разговора, которые Чичиков мог поддержать: о ло­шадином заводе, о хороших собаках, о следствиях казенной палаты, о биллиардной игре, о добродетели, о выделке горячего вина, «о таможен­ных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком». В именовании тем, в поряд­ке их следования содержится важная информация: последняя тема, на­мекает автор, имеет самое непосредственное отношение к Чичикову,то, впрочем, не мешает повествователю отметить умение героя «хо­рошо держать себя», говорить «ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный чело­век», — делает вывод автор, в данном случае выражая мнение чинов­ников города N.

Следующий за обобщением пассаж посвящен разъяснению обра­за Чичикова, сложившегося в воображении отдельных представителей городской верхушки. Губернатор характеризовал его «благонамерен­ным человеком», прокурор — «дельным», жандармский полковник — «ученым», председатель палаты — «знающим и почтенным», полицей­мейстер — «почтенным и любезным», жена полицеймейстера — «лю­безнейшим и обходительнейшим». Чичиков еще не сказал ни слова, а читатель уже может составить мнение о нем, как о человеке, обладаю­щем незаурядным талантом речевого общения, умеющем произвести нужное впечатление даже на Собакевича, который дает ему определе­ние «преприятного». Так в конце первой главы Гоголь «запускает» ос­новной механизм развертывания сюжета о похождениях Чичикова, подготовившего благоприятную почву для осуществления своей смелой аферы. Из многообразия суждений о нем автора, главных, второстепен­ных и эпизодических персонажей вырастает не только полноценное знание о сущности представленного героя, но и создается образ Рос­сии, породивший Чичикова и чичиковщину.

Поэтому Чичиков и является главным героем повествования. Он единственный деятельный и действующий герой, он «хозяин, приобре­татель». В нем скрыты, завалены наносным «хламом» русской косно­сти и европейского индивидуализма черты национального характера, которые вдруг обнаруживаются в герое в седьмой главе.

Разбирая записки, полученные от помещиков, Чичиков, по воле автора, проникается доселе неизвестным в нем читателю чувством уми­ления и сострадания к тем, кто в них назван, к русскому крестьянству. Смотря на имена из подробного списка Собакевича, Чичиков, пишет Гоголь, «умилилсядухом и вздохнувши произнес: «Батюшки мои, сколь­ко вас здесь напичкано! Что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем». Круженье тройки Чичикова по деревенским проселкам — сим­волическое обозначение нравственного «сна» русской души — получает иное направление.

Информация в лекции "17.2 Этническая идентичность в современной культуре" поможет Вам.

Действие последних четырех глав «Мертвых душ» разворачивает­ся в губернском городе и направлено на углубление характеристики главного героя. Вплоть до одиннадцатой главы читатель так и не знает, кто же Чичиков такой, с какой целью совершается им покупка мерт­вых душ. Задержанная экспозиция характера главного персонажа мотивирует поведение Чичикова и служит своеобразным «оправданием» героя, нравственная пошлость которого объясняется порочностью об­щественного сознания русской жизни.

Проводя своего героя через целый ряд испытаний, Гоголь так до конца и не открывает души Чичикова: часть ее покоится на дне шкатул­ки с двойным дном — символического образа, выражающего сущность описываемого характера. Чичикову автор отказывает в одном из глав­ных испытаний человека — испытании любовью. Устремленность ге­роя — «рыцаря копейки» — к приобретательству поглотила в нем поэтическое начало, оно покоится на «дне» души героя, как покоятся на дне шкатулки дорогие ему воспоминания.

И все же тон повествования о Чичикове в последней главе резко меняется. В начале главы Гоголь, предваряя рассказ о происхождении Чичикова, называет его подлецом. Однако завершая повествование, автор обращается к читателю, понимая его естественное желание уз­нать «заключительное определение» героя: « Кто же он? стало быть подлец? Почему ж подлец, зачем же быть строгим к другим?...Справед­ливее всего назвать его: хозяин, приобретатель. Приобретение — вина всего; из-за него произвелись дела, которым свет дает название не очень чистых». Автор настраивает читателя на веру в возможность «быстрого превращения в человеке», обращает взор его в глубь соб­ственной души, склоняет к смиренному самоанализу. Кто, восклицает Гоголь, «в минуту уединенных бесед с самим собою» достоин сделать себе «тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичи­кова?»

Последние страницы первого тома возвращают читателя к идее «Ревизора», к смыслу знаменитой реплики городничего: «Над кем сме­етесь? Над собой смеетесь!» В этой смысловой финальной переклич­ке обоих произведений заключен пафос изображения героя поэмы - национального русского характера, искаженного воспитанием и средой, но таящего в себе способность возродиться.

Именно поэтому Гоголь и определил жанр своего произведения как поэму вопреки существовавшей в его время традиции относить к это­му виду лишь стихотворные произведения. Жанровая сущность произ­ведения определялась не столько образом главного героя — Чичикова, сколько образом автора-повествователя, чей внутренний духовный мир предстал перед читателем полно и широко. Это единственная жи­вая душа поэмы, от лица которой и ведется повествование: она стра­дает и волнуется, обличает и надеется, рассказывает и разъясняет все свои разочарования и надежды. В полной мере поэтическое идеализи­рующее начало произведения проявляется в финальном лирическом

размышлении о птице-тройке — символе России и ее бойкого народа. На последней странице поэмы сливаются воедино все сквозные обра­зы и мотивы «Мертвых душ»: Чичикова, дороги, русского народа, автора-повествователя, воплотившись в символический образ исторического пути России, перед которой «постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».