11.Глава 9. Государство и нация (З. Бауман - Мыслить социологически), страница 3

А если это моя родина, то я только выиграюот ее богатства и могущества. Поскольку ее богатство и могущество зависят отвсеобщего согласия и сотрудничества, от сохранности порядка и мирногососуществования всех жителей, постольку я должен думать, что этот наш общий домбудет сильнее, если мы все станем действовать согласованно ради того, что служитнашему общему благу. Наши действия должны руководствоваться патриотизмом —любовью к родине, желанием укреплять ее и делать все, чтобы она была сильной ипроцветающей. Постоянным долгом патриота является дисциплина; на самом делеподчинение государству служит самым ярким признаком патриотизма.

Любоесомнение в государственном законе взращивает несогласие, и уже поэтому(независимо от сути дела) оно “непатриотично”. Легитимация стремится кподдержанию подчинения посредством рациональных доводов и подсчетов: для всехбудет лучше, если все и каждый будут подчиняться. Консенсус и дисциплина делаютвсех нас богаче. В конце концов, каждому согласованные действия более выгодны,чем раскол, даже если согласие требует от меня подчинения политике, которую я неодобряю.Однако все подсчеты предполагают и противоположные доводы. Еслипатриотическое подчинение требуется во имя разума, то вполне можно попробоватьподвергнуть эти доводы проверке разума.

Можно подсчитать цену подчинениянетерпимой политике по сравнению с выгодой, которую может принести активноепротиводействие ей. Можно обнаружить или убедить себя в том, что в конечномсчете сопротивление менее накладно и требует меньших затрат, нежели подчинение,и что оно покрывает издержки отказа от согласия. Попытки легитимироватьпотребность в подчинении ссылками на выгоды, приносимые единством, вряд ликогда-либо были вполне последовательны. Именно потому, что легитимацияпредставляет себя как продукт рационального подсчета, и до тех пор, пока она себятак представляет, она уязвима и сомнительна, постоянно нуждается в закреплении изащите.С другой стороны, приверженность нации свободна от внутреннихпротиворечий, отягощающих дисциплину в отношении государства.

Национализм,призывающий к безоговорочной преданности нации и ее благополучию, ненуждается в ссылках на разум и расчет. Он может позволить себе и не обещать выгодили благ за верную службу делу нации. Он взывает к повиновению как к ценностисамой по себе и ради самой себя. Принадлежность к нации понимается как судьба,которая сильнее любого человека, как свойство, которое нельзя принимать илиустранять по собственной воле. Национализм предполагает, что есть нация, котораядает индивиду его тождественность (идентичность). В отличие от государства нацияне является ассоциацией, в которую вступают для того, чтобы способствоватьреализации общих интересов.

Напротив, именно единство нации, ее общая судьбапредшествуют любым соображениям интереса и действительно придают этомуинтересу значение и вес.Государство, которое может полностью идентифицировать себя с нацией (что,разумеется, не относится к многонациональной Великобритании), т.е. национальноегосударство, может использовать потенциал национализма вместо попыток сменьшей надежностью легитимировать себя, ссылаясь на подсчеты выгоды.Национальное государство требует подчинения на том основании, что оно выступаетот имени нации, и поэтому дисциплина по отношению к государству, как иподчинение общей национальной судьбе, являются ценностью, которая не служитникакой иной цели, являясь целью себя самой. Неповиновение государству —наказуемое преступление — теперь становится чем-то еще более худшим, нежелинарушение закона: оно превращается в предательство дела нации — в гнусный,безнравственный поступок, лишающий совершивших его достоинства ивытесняющий их из человеческого сообщества.

Вероятно, благодаря соображениямлегитимации и сохранения единообразия поведения и существует вообще некоевзаимное притяжение между государством и нацией. Государство стремитсяприсвоить авторитет нации для укрепления собственных требований дисциплины, анация стремится оформиться в государство, чтобы завладеть силовым потенциаломгосударства для поддержки своих притязаний на преданность.

И все же не всегосударства являются национальными, не все нации имеют свои государства.Что такое нация? Это необычайно трудный вопрос, на который нет ответа,удовлетворяющего всех. Нация не является такой же “реальностью”, как государство.Государство — это “реальность” в том смысле, что оно имеет четко очерченныеграницы как на карте, так и на поверхности земли.

Границы охраняютсявооруженными силами, поэтому случайное пересечение границы междугосударствами, въезд и выезд наталкиваются на вполне реальное, ощутимоесопротивление, которое позволяет государству чувствовать себя “реальным”. Впределах государства существует совокупность обязывающих законов, которые,опять же, “реальны” в том смысле, что пренебрежение ими, как если бы они несуществовали, может “обернуться боком” тому, кто их игнорирует.

И наконец,существуют вполне определенная территория и четко определенная верховнаявласть, делающие государство “реальным” и ясно определенным как жестокая иупрямая вещь, которую никак нельзя игнорировать. Однако этого нельзя сказать онации. Нация от начала и до конца — воображаемое сообщество; она существует какнечто единое до тех пор, пока ее члены духовно и эмоционально “идентифицируютсебя” с коллективным образованием, большинство других членов которого ониникогда лично не узнают. Нация становится духовной, ментальной реальностью,поскольку она как таковая воображается. В самом деле, нации обычно занимаютнекоторую протяженную территорию, которой, как они вполне достоверноутверждают, они придают особую окраску и характер.

Но очень редко этанациональная окраска придает территории единообразие, сравнимое с тем, котороенавязывается единством “закона страны”, устанавливаемого государством. Вряд линации могут претендовать на монополию проживания на данной территории.Практически на любой территории живут бок о бок люди, идентифицирующие себя сразличными нациями, к преданности которых взывают разного рода национализмы.На многих территориях ни одна нация не может признать себя большинством, номожет считаться достаточно господствующей, чтобы определять “национальныйхарактер” страны.Верно также и то, что нации различаются и объединяются по признаку языка.Но то, что принято называть общим языком и различными диалектами, вбольшинстве случаев является результатом националистического (и зачастуюоспариваемого) решения.

Как правило, местные диалекты настолько специфичны посвоему словарному запасу, синтаксису и идиоматике, что едва ли могут служитьсредством взаимопонимания для всех жителей территории, их специфическаяидентичность отрицается или активно подавляется; им отказывают в праве бытьсамостоятельными языками из опасения нарушить национальное единство. Инапротив, даже сравнительно незначительные различия в диалектах могут бытьпреувеличены до такой степени, что диалект возводится в ранг отдельного языка и вранг специфической особенности отдельной нации (например, различия междунорвежским и шведским языками, голландским и фламандским, украинским ирусским вряд ли более существенны, чем различия между многими “внутренними”диалектами, которые представляются (если вообще признаются) как разновидностиодного национального языка). Кроме того, некоторые группы людей могутпризнавать и использовать общий язык, но считать себя разными нациями(англоязычные валлийцы или шотландцы, многочисленные англоговорящие встранах бывшего Британского содружества, австрийцы, швейцарцы и сами немцы,говорящие на немецком языке).

Или, как, скажем, швейцарцы, они могутзатушевывать очевидные различия употребляемых ими языковТерритория и язык являются недостаточными факторами для того, чтобыпризнать нацию как “реальность” по одной, но существенной причине: в них можно,так сказать, передвигаться туда и обратно. В принципе можно сменить национальнуюпринадлежность; можно обосноваться среди людей той нации, к которой непринадлежишь; можно овладеть языком другой нации. Если территория поселения(напомним, что эта территория не имеет охраняемых границ) и участие в языковомсообществе (напомним, что человек не обязан пользоваться только определеннымнациональным языком лишь потому, что другие языки не признаются властьпредержащими) были бы единственными определяющими чертами нации, то нацияоказалась бы слишком “расплывчатой” и “неопределенной”, чтобы претендовать наабсолютную, безоговорочную и исключительную преданность, какой требуют всеформы национализма.Это требование более всего достижимо, если нация трактуется как судьба, а некак выбор, как “факт”, настолько глубоко и скрупулезно обоснованный в прошлом,что человеку не под силу изменить его в настоящем; как “реальность”, которуюможно поправить лишь на страх и риск самого исправляющего.

Национализм вцелом стремится именно к этому. Его главным инструментом является миф опроисхождении нации, который толкует о том, что даже если изначально нация ибыла созданием культуры, то в ходе истории она стала воистину “естественным”феноменом, запредельным для человеческого контроля. Нынешние представителинации, как утверждается в мифе, связаны воедино общим историческим прошлым.Дух нации — их общее и исключительное достояние.