Диссертация (Феномен бюргерства и повествовательный метод романов Томаса Манна), страница 37

Приэтом повествователь не перенимает фразеологическую перспективуперсонажа, все перечисленные эпитеты принадлежат именно ему, а неГансу Касторпу. Слово же, которым сам Ганс Касторп награждает своихсоседей, повествователь не передает, а лишь указывает на него: «несколькораз прошептал он сквозь зубы одно очень осуждающее слово на их счет»(5.1, 64).Повествователь словно следует «врожденной чопорности нравов(Sittensprödigkeit)» (5.1, 814) своего героя и не позволяет своему рассказуперейти грань, положенную обычаем. Показательно, что это определениеповествователь дает своему герою примерно в середине романа, описываяего отношение к смерти Йоахима Цимсена: «Ганс Касторп притронулся,забыв врожденную чопорность нравов, к холодному лбу своего когда-тоЙоахима»(5.1,814).Показательно,чтооноописываетименновоспитанную средой форму поведения, иными словами бюргерскийгабитус.

Уважение к чувству приличного соблюдается даже в тех случаях,когда размышления героя уже не подчиняются ограничениям «домашней»морали. К примеру, во время своих одиноких прогулок Ганс Касторпразмышляет о произошедшем между ним и мадам Шоша. Речь идет в274«es war ein Ringen, Kichern und Keuchen, dessen anstößiges Wesen dem jungen Mann nicht langeverborgen bleiben konnte».166первую очередь об их разговоре в главе «Вальпургева ночь» и встрече,которая, быть может, последовала за ним. Судя по словам повествователя,Ганс Касторп думает о произошедшем, но повествователь не передает егомысли, оставляя область интимного неосвещенной.

Так же, как в«Будденброках», не изображается интимная жизнь персонажей.Скованность,«чопорность»,приписываемыебюргерскомупроисхождению героя, отчасти свойственна в «Волшебной горе» и манереповествования. В какой-то мере романное повествование строится напреодолении, показательном озвучивании и интерпретации граничащих свульгарным и умалчиваемых тем. Причем то, что речь идет о некоемобещающем новыеглубиныпреодолении, своеобразном духовномприключении, составляющем содержание, к примеру, пассажей о болезни,жизни как материи и плоти, становится во многом очевидно именноблагодаряязыкуповествователя,осторожно,непрямо,намекамиприближающемуся к предмету изображения.Той же цели обретения языка, пригодного для «санаторного» романа,служит и осваиваемый в тексте «Волшебной горы» язык научных работ помедицине и биологии.

В этом отношении повествователь следует методу,описанному им в сцене с лекцией доктора Кроковского, который читаллекцию «в смешанной манере, одновременно поэтическом и ученом стиле,по-научному, несмотря ни на что, но при этом распевным, колеблющимсятоном, что приводило Ганса Касторпа в немного беспорядочноерасположение духа» (5.1, 193)275. Именно такого рода язык осваивает ГансКасторп на пути своего «восхождения», когда он, увлекшись чтениеммедицинских книг, делает его языком своих размышлений о природежизни.275«in einer gemischten Ausdrucksweise, in zugleich poetischem und gelehrtem Stile, rücksichtloswissenschaftlich, dabei aber gesanghaft schwingenden Tones, was den jungen Gans Castorp etwasunordentlich anmutete».167Особенно четко данная закономерность прослеживается в главе«Исследования(Forschungen)».Повествовательописываеткниги,купленные Гансом Касторпом, не называя их, но всячески подчеркивая,что это были серьезные научные издания.

Затем он передает размышленияперсонажа, трижды предваряя их вопросом «Что такое жизнь (Was war dasLeben?)» (5.1, 416, 417, 418) и по мере рассуждения забывает про ГансаКасторпа, оставляет его все дальше как некую декоративную раму своихабстрактныхрассуждений.Повествовательпостепеннонагнетает«научность» своего рассказа, вторая половина главы, четырнадцатьстраниц во Франкфуртском издании, занимает фактически пересказучебников Ганса Касторпа. При этом научный стиль не упрощается,напротив, сохраняются все термины, разъясняются сложные биологическии химические процессы, и заметно усложняется синтаксис (односложноподчиненное предложение может длиться две трети страницы,двадцать четыре строки), при этом превалирует интонация размышления, ане строгое и стремящееся к ясности объяснение биологических процессов.В этом контексте, в частности, оказывается возможным заговоритьнапрямую об «акте оплодотворения» как начале«построения каждойсложной особи» (5.1, 421).

Высокая абстрактность и научный стиль,однако, лишают повествование интимности. Благодаря подобному слогу ипереходу от частного предмета описания к обобщенному расширяютсяграницы приличного; учебник по биологии не может быть неприличным.Таким образом, с одной стороны, повествователь выходит за рамкинакладываемых бюргерским габитусом ограничений; с другой стороны, они не противоречит им. Повествователь в «Будденброках» в этомотношении был слишком «личным», слишком близким персонажамромана, чтобы позволить себе подобного рода «духовные приключения».Тема бюргерского проявляется на стилистическом уровне и болеенепосредственным образом, а именно в речи бюргерских персонажей168романа. В отличие от «Будденброков», общая картина здесь гораздо менееразнообразна, речь бюргерских персонажей оказывается в ином языковомконтексте, она уже не подчиняется прежним социальным градациям,поскольку действие в «Волшебной горе» уже не ограничено бюргерскимкругом.Прежде всего, бюргерство в «Волшебной горе» представлено самимпротагонистом.

По меркам «верхнего» мира он, как и его кузен иприехавший выручать племянника дядя, не владеют словом. Ганс Касторп,в отличие от Йоахима Цимсена или консула Тинапеля, вступает на путьобретения слова, поддается духовному искусу. Это изменение и путьразвития многократно подчеркиваются повествователем. К примеру, в тойже главе «Исследования» рассказ о чтении персонажа предваряетсяхарактерным замечанием: «Здесь он, как никогда внизу (im Tiefland), былсклонен к быстрому, открытому, даже рискованному разговору (болтовне,Plaudern)» (5.1, 412).

Таким образом, языковой портрет протагонистастроится, как и весь его образ, во многом за счет преодоления бюргерскогомировосприятия, в том числе и типичного для «нижнего мира» речевогоповедения. Последнее в романе представляется простым и неразвитым, чтово многом объясняется также необходимостью некой точки отсчета, поотношению к которой будет выстраиваться путь развития протагониста.Подобная речевая манера, с одной стороны, коренным образомотличаетсяотречибюргерскихперсонажейв«Будденброках»,обосновывающих свое социальное превосходство в том числе и умениемпользоваться словом. С другой стороны, характеристика речевой манерыконсула Тинапеля, к примеру, подразумевает ту же цель упрочитьсобственное социальное положение: супруга консула была, как и он сам,«так же цивилизованна и изысканна (zivilisiert und fein)», отличалась такойже тихой, быстрой, колкой и вежливой манерой говорить» (5.1, 652).Однаковсамомтексте«Волшебнойгоры»«цивилизованнаяи169изысканная» манера речи бюргерского патрициата остается толькохарактеристикой в устах повествователя.

В языковой картине романаконсулу Тинапель отведена скорее комичная роль, он постоянно безпричины повторяет «Selbstvers-tändlich» (в переводе Станкевича «бесспорно»), произнося при этом «с» вместо «ш», как это свойственнонижненемецкому276. Голоса остальных бюргерских персонажей средигостей «Бергхофа», как фрау Штер, к примеру, также привносят в романисключительно комическую ноту.Помимо подобного упрощенного речевого портрета бюргерства, вромане звучит голос деда Ганса Касторпа, рассказывающего внукуисторию рода, а также не умолкающий начиная с третьей главы голосЛюдовико Сеттембрини. Ганс Лоренц Касторп получает слово лишьоднажды, и его речь оказывается под стать его мифологизированномуобразу, словно вышедшему из древних времен патриция.

Этот эффектдостигается благодаря сказовой манере, неспешности его рассказа,прибегающему к частой инверсии и повторам, благодаря которымакцентируется внимание на семье, роде и христианской вере: «Вот ужевосемь лет прошло, […] как мы держали тебя над этой водой» (I, 35).Не менее ярко выраженным речевым портретом обладает ЛюдовикоСеттембрини, который, однако, как указывалось выше, представляет ужене исключительно бюргерский мир.

Характерность его речи, тем не менее,как и простота речи Ганса Касторпа и сказочность речи старшего Касторпапроводят четкую грань между их словом и словом повествователя,претендующего на нейтральность тона.Положительное отношение повествователя к бюргерскому началу в«Будденброках», таким образом, не сменилось на резко отрицательное ни в276Эта комичная деталь характерна и для самого Ганса Касторпа. «Довольно распространенноепроизношение» Касторпа повествователь счел нужным объяснить: «он произнес «бес-спорно» как дваотдельных слова» (III, 21), без указания, однако, на особенности гамбургского диалекта; привычкаконсула осталась без комментария.

Странное произношение Касторпа этого слова в романе упомянутолишь однажды, консула же эта комичная деталь сопровождает на протяжении всей главы.170«Приключениях авантюриста Феликса Круля», ни в «Волшебной горе».Повествователь в своих высказанных или невысказанных напрямуюсуждениях о бюргерстве скорее вывел за пределы этих полюсов. Отнынеречь идет уже не о бюргерском мире, пусть и на пути распада; бюргерскоеначало в жизни персонажей уходит во все в более глубокие пластыпрошлого и приобретает мифический характер.Повествование в начатых в конце 1910-х гг. романах больше тяготеетк бюргерской форме повествования, чем к передаче социальноисторической действительности бюргерской жизни.

Основной сюжетныйход в обоих случаях – пересечение границы между старым, бюргерскиммиром и новым, еще не известным миром.При этом бюргерскаяперспективапроявляетповествованияпо-прежнемусебявструктурирующем повествование отборе элементов и характеристик.В«Волшебнойгоре»этоособенноинтересно,посколькуповествователь, во-первых, отстраняется от бюргерского мира, проводитграницу между бюргерским и качественно иным, свободным отсоциальныхкатегорийпространством;во-вторых,онизображаетбюргерское начало как теоретическую схему в лекции Кроковского испорах Сеттембрини и Нафты.

Кроме того, бюргерский мир кажетсявоспоминанием персонажей, повествователя и даже читателя.Отнастоящего момента это общее прошлое отделено двумя временнымиграницами («великая война» (III, 8)) во вступлении и приезд протагонистав Бергхов, совпадающий с началом романа).И тем не менее, структура самого романа опирается на бюргерскиймир не в меньшей степени, чем она от него отталкивается и егодеформирует. Та же тенденция прослеживается при построении структурыперсонажей и даже отдельных эпизодов. Подобное движение отпротивного не было характерно для «Будденброков», где даже разрушениеструктуры семейной книги и манера повествования, связанная с поэтикой171Шопенгауэра и Вагнера, означали хотя и выход за пределы координатбюргерской семейной хроники, но не бюргерского габитуса.Развивая заложенный еще в «Будденброках» принцип изображениябюргерского мира, Т.