Отзыв официального оппонента (авт. Вдовиченко А. В.) (Лексика жертвоприношения в Масоретском тексте и в Септуагинте)

ОТЗЫВофициального оппонентаАндрея Викторовича Вдовиченко,д.ф.н., в.н.с. сектора теоретического языкознания Института языкознания РАН,на кандидатскую диссертациюАлексея Олеговича КОРЧАГИНА«ЛЕКСИКА ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ В МАСОРЕТСКОМ ТЕКСТЕ И ВСЕПТУАГИНТЕ»,представленную на соискание степени кандидата филологических наукпо специальности 10.02.14. «Классическая филология, византийская иновогреческая филология»В рецензируемой работе автор берется за исполнение сложной задачи поучаствоватьвинтерпретацииразновременного,мультикультурного,многоязыкового материала, выделяя в огромном массиве данных лексикужертвоприношения в двух главных источниках, Масоретском тексте иСептуагинте.Исследование имеет четкую структуру, ясно определенные цели и способыих достижения.

Актуальность работы не подлежит сомнению, поскольку врезультате лексика жертвоприношения предстает в достаточно целостном виде,оформляясь как вариант развернутого тематического словаря. Эксплицированныйпроцесс его создания и сам результат этого процесса имеют практическую итеоретическую значимость для широкого круга специалистов и всех тех, ктоинтересуетсявопросамиинтерпретациибиблейскихтекстов.Обильноеиспользование разнообразной литературы составляет несомненное достоинствонаписанных автором пространных словарных статей-исследований, которые посвоимсвойствамстремятсякобразцам,некогдазаданнымРеальнойЭнциклопедией Pauly-Wissowa.Работа, предпринятая автором, настолько классическая и традиционная посвоим методам, что любые сомнения в методологии исследования будутавтоматически переадресованы самой библеистике, гебраистике и классическойфилологии.

Поскольку их авторитеты незыблемы, то и рецензируемый труд,пребывая sub umbraculo (а также in corpore) уважаемых дисциплин, обладаетаприорным иммунитетом (см. заключительную часть отзыва).И все же, поскольку инструменты исследования, а также выбортеоретической программы, в которую вписывается исследование, приняты авторомпо умолчанию, оставлены без обсуждения, вынесены за скобки (что позволительнодля формата кандидатской работы), - позволим себе несколько замечаний,выходящих за грань самой работы. Такой шаг оправдан желанием вестизаинтересованный диалог с автором, а также существующим опасением, чтоохраняющие работу «скобки» - классические и традиционные - ни в коем случаенельзя раскрывать, как некогда нельзя было открывать ящик Пандоры.

Впротивном случае выход за пределы прежнего замкнутого пространства ведет кобщей нестабильности нового, более обширного, объединенного, пространства.1Всвоем исследовании автор по умолчаниюпринимает строгуюисследовательскую парадигму, опираясь на осязаемые понятия языка и слова.Доверяясь своему чувству, он исследует значение терминов в целевом и исходномязыках, этимологию слов, связи с другими языками, производит статистический идистрибутивный анализ, выясняя, какое семантическое пространство создаетсясловами и языками.Бросая взгляд за скобки, нужно констатировать гораздо меньшую строгостьестественного вербального процесса, и, как следствие, выдвигаемое требованиенесколько редуцировать ригоризм прежней исследовательской парадигмы.

Так,слова, с которыми работает автор исследования, не могут обладать собственнымтождеством, поскольку в естественной коммуникации порождаются и понимаютсясложные комплексы данных (акциональные коммуникативные синтагмы), а неотдельные лексемы. Именно поэтому вторичный интерпретатор, сфокусированныйна единообразном слове, вынужден констатировать многозначность, сдвигизначений, переосмысление семантики и пр., вплоть до антонимических значений врамках единой лексемы.Именно такими контр-примерами самавторрецензируемой работы снабжает читателя, невольно обнаруживая процессыкоммуникативного (а не «пословного») смыслообразования, а также подтверждая вопреки принятому традиционному методу - несамотождественность элементоввербального процесса, взятых вне авторского коммуникативного действия.Втакойситуациинельзяигнорироватьаутентичныхучастниковкоммуникативного процесса (авторов текстов, переводчиков, аудитории, с ихподлинными целями, когнитивными состояниями, спецификой коммуникативныхпрактик и пр.).

Однако здесь автору рецензируемой работы часто мешаетметодологический инструмент «язык», понимаемый им некритично и безусловно.В результате возникают заведомо чуждые материалу формулировки: «пословныйперевод», «баланс пословной передачи и литературного языка», «варварскийгреческий язык», «удачный/неудачный способ перевода», «точная/неточнаяпередача еврейского слова греческим» и пр. Все эти рассуждения вторичныхинтерпретаторов должны быть скорректированы в направлении аутентичныхучастников специфических практик, их восприятия того, что представляли собойвербальные данные, которые оценивались совсем не с точки зрения известногоисследователю «греческого языка».Здесь пример Аквилы - одного из переводчиков еврейского Закона,упомянутого автором диссертации - наиболее иллюстративен.

Как известно, его«перевод»отличаетсясугубым варварством,пословностью,нарушениямигреческой грамматики и стилистики и пр. Парадокс состоит в том, что Аквила былгрекоязычным. Он знал «греческий язык» намного лучше современных вторичныхинтерпретаторов, которые с готовностью вменяют ему в вину (как это сделал ужеИероним), например, то, что за предлогом «syn» в известном фрагменте следуетаккузатив.

Нельзя сомневаться в том, что Аквила «был в курсе», что так делатьнельзя. Он поступил так совсем не потому, что случайно ошибся или не знал, апотому, что тем самым решал совершенно иные коммуникативные задачи,передавая самоценный поэлементный состав священного текста, обеспечиваявозможность интерпретации этих элементов и всего оригинального текста,раскрывая скрытые тайны Торы, и пр. Не учитывая особых коммуникативныхпрактик и особых целей создания переводов, вторичный интерпретатор («знаток2языка») будет вынужден обвинять аутентичного автора в том, что тот не собиралсяделать и не делал.

Так, автор рецензируемой работы зачастую не удерживается оттого, чтобы похвалить переводчиков за правильный перевод, илинаоборот,упрекнуть за недостаточно точное попадание греческого эквивалента в еврейскийсмысл. На это сам исследуемый им материал, как бы в опровержение языковыхпонятий автора диссертации, дает случай фонологической передачи евр. [minha]посредством [manaa]: возникает вопрос, к какому «знатоку греческого языка»обращен данный коммуникативный эпизод? Можно ли в этом случае отрицать, чтопереводчик видит перед собой глубоко специфическую аудиторию, заранеезнающую весь семантический объем употребляемых слов - греческие они или негреческие?Для воссоздания подлинной смыслопорождающей реальности библейскихтекстов очень важно иметь в виду, что аудиторией Септуагинты были необобщенные греки («носители греческого языка», койнэ, «эллинистическогогреческого» и пр.), а культурно-религиозное сообщество диаспоральных иудеев.Их специфические практики общения с текстом Закона содержат в себе ответ набольшинство вопросов, которые возникают к грекоподобным текстам усовременноговторичногоинтерпретатора.Вневполнеопределенныхпредставленийобособенностяхэтоголингвокультурногопространстваневозможносоставитьпредставлениеобавторах(переводчиках)и ихкоммуникативных действиях в конкретных эпизодах.

Границы таких пространств,которые застает исследователь в эллинистическом мире, не совпадают с условнопринятыми границами «языков». Так, в иудейской общине Александрии (гдесоздавалась Септуагинта) роль «обыденного языка», безусловно, исполнял какойто набор вербальных клише, принятых в различных сегментах коммуникации. Этоможноназватьалександрийскимгреческимязыком,иливариантомэллинистического койнэ, и пр.

Однако этот «общий язык» отодвигается в тень нафоне особых лингвистических практик, связанных с чтением и изучениемгрекоподобного текста Писания. В этой ситуации отсылки к «подлинно греческимзначениям терминов» и «греческому языку», сделанные автором диссертации,имеют столько же смысла, сколько, например, отсылки к современному русскомуязыкуприинтерпретациинынеиспользуемыхвбогослуженииРПЦцерковнославянских языковых клише. Несмотря на сосуществование в единомхронотопе,русскиеи церковнославянскиевербальныеклишеявляютсяпринадлежностью отдельных и независимых практик, и интерпретируютсяотдельно.В вопросах определения статуса вербальных действий вторичномуинтерпретаторуследуетпризнаватьбезусловныйприоритетучастникалингвокультурной ситуации над описательной схемой («языком»).

«Язык»представляет собой по сути набор вспомогательных мнемотехнических приемовсистематизации естественной коммуникативной деятельности (так,автореврейского текста или переводчик из числа Семидесяти не пользовались понятиямипород, а доподлинно знали, в каких коммуникативных ситуациях и какимивербальными клише следует пользоваться, в то время как исследователь пытаетсянавязать им собственное табличное знание. Следует заметить, что вторичныйинтерпретатор не может знать «язык» лучше, чем непосредственный участниклингвокультурного пространства. Вторичное знание «языка» представляет собой3мнемотехническуюсхему,позволяющуюсразличноймеройуспешностисистематизироватьто.чтоаутентичномуучастникубылоизвестнонепосредственно, без привлечения опосредующих схем).Ещеоднимдвижением,приоткрывающимящикПандоры,может статьсомнение в этимологии как эвристическом методе.

Автор рецензируемой работыпользуетсяимпостоянно,рассматриваяегокакглавныйпознавательныйинструмент. Драматизм теоретической ситуации состоит в том, что лексемывестественном коммуникативном процессе (в т.ч. в письменном тексте) полностьюдеэтимологизированы. Это представляет собой одну из констант естественноговербальногопроцесса.Чтоделатьсэтимологических д а н н ы х под заранеемногочисленнымиизвестныйопытамиподведенияитог (как поступалив своихэтимологиях Платон и стоики), не вполне понятно. Вероятно, следует простопризнать этимологизирование риторическим упражнением.Между тем все сказанное ранее о достоинствах рецензируемой работы и о еевписанности в авторитетную научную традицию не подлежит с о м н е н и ю .Диссертация полностью соответствует пп. 9.