5 Blok (Материал для сочинения по литературе), страница 3

Если сравнить оба стихотворения, то первое ощущение, что это вариации на одну и ту же тему. Тот же пошлый мир, те же «дамы», а «испытанные остряки» вполне соответствуют лицеистам, из которых каждый «остер». Те же озера, та же пыль, та же скука. И то же разрушение лирического стереотипа в образе «недостижимой зари», которая возникает над «пропыленными вокзалами» и «дачников волнует зря». И она появляется, прекрасная, изящная. И те же черные шелка, и кольца. Но она абсолютно земная. Земная, потому что облик ее лишен той призрачной таинственности и загадочности, он более определенный, конкретный. На ней не просто шляпа, а вполне конкретная шляпка модного фасона - «шлем». И не просто вуаль, а «вуаль, покрытый мушками» (сколько пошлости в этих «мушках»!) А взгляд, брошенный сквозь вуаль, ловит не загадочные образы «очарованной дали», а «глаза и мелкие черты». Как показательны эти обыкновенные глаза, без всякого определяющего слова, а мелкие черты словно снижают, приземляют образ.

И если в Незнакомке все дышит тайной, в ней нет никаких земных чувств, то героиня второго стихотворения «бесстыдно упоительна и унизительно горда». Сколько больного, изломанного, неестественного в этих эпитетах!

И если Незнакомка сохраняет непричастность к пьяному миру, то в другом стихотворении облик героини рисуется на фоне пивных кружек, а в финале она «вином оглушена», то есть пьяна так же, как и все вокруг, как и сам герой.

Незнакомка – вне мира, героиня стихотворения «Там дамы щеголяют модами…» – часть этого мира. Она красива обычной женской красотой, в ней есть и порочность, и прелесть, но нет тайны. И на фоне этой героини еще острее ощущается мистическая природа образа Незнакомки.

Второй том – это тревожный, конфликтный мир, мир, в котором не молятся, но проклинают, кощунствуют, пьют. Это мир в предчувствии катаклизмов, трагедий, это мир разрушительной и гибельной страсти. Во втором томе есть стихотворения, навеянные революционными событиями 1905 года. Он значительно более разнообразный и по настроению, и по темам, чем первый том.

Одно из самых драматичных и прекрасных стихотворений второго тома – стихотворение «О, весна без конца и без краю…». Это стихотворение – о драматизме жизни, о том, что она вмещает и прекрасное, и страшное, и спасительное, и губительное. А еще это стихотворение о мужественном приятии жизни со всем, что в ней есть – удачами и неудачами, спорами, бессонными ночами, уродливыми «колодцами земных городов», светлым и бескрайним простором неба, «рабьими трудами», мучениями и гибелью. Жизнь может быть враждебна но она прекрасна – «с буйным ветром в змеиных кудрях, с неразгаданным именем Бога на холодных и сжатых губах». И снова жизнь, судьба предстает для Блока в женском облике. И опять чувство его – это стихия, где сливаются ненависть, любовь, проклятья и славословия.

И вспоминается то же письмо А. Белому, в котором Блок говорил о «мужественном художнике, глядящем в лицо миру», который «вглядывается в контуры добра и зла – ценою утраты части души». Какую часть своей души он ощутил утраченной в стихах второго тома? Вероятно, способность к преклонению, чистоту, невинность, наивность. Он больше никогда не назовет себя ни «отроком», ни «иноком», как в стихах первого тома. Но романтический порыв к идеалу, к свету, к красоте в нем сохранился.

Третий том лирики Блока включает в себя стихи 1907 – 1916 годов и состоит из циклов «Страшный мир», «Возмездие», «Ямбы», «Итальянские стихи», «Разные стихотворения», «Арфы и скрипки», «Кармен», «Соловьиный сад», «Родина», «О чем поет ветер».

Третий том открывается циклом «Страшный мир». Образы этого мира появлялись в его творчестве и ранее («Фабрика» – 1 том, «Сытые» – 2 том), но именно в третьем томе образ страшного мира был завершен во всей пугающей безысходности.

Было бы ошибкой трактовать тему «страшного мира» как обличение буржуазной действительности. В этих стихах действительно есть социальные мотивы, но они вторичны.

Глубинная же суть этих стихов состоит в том, что человек испытывает губительное воздействие этого мира, который убивает его душу. Человеком овладевают мучительные страсти, он не может ни верить, ни любить, ни страдать.

В этом мире любовь – поединок («В ресторане»), основа отношений между людьми – цинизм и злоба. Город населен «живыми мертвецами» («Пляски смерти»).. Все чувства в них вытеснила холодная ирония. В стихотворениях из цикла «Жизнь моего приятеля» дана как бы поэтическая история человека, который растратил все сокровища души, уже не умеет ни радоваться, ни ужасаться, а лишь с опустошительной иронией, настоянной на цинизме, может «найти весьма банальной смерть души своей печальной».

Мотив безысходности жизни обнажено просто и страшно звучит в стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Короткие слова назывного предложения звучат, словно гулкие шаги одинокого пешехода на ночной улице, где даже свет – «бессмысленный и тусклый».

В первой строфе картина ночной улицы завершается словами:

Живи еще хоть четверть века –

Все будет так. Исхода нет.

Как все будет? Так же, как это изображено в первых строчках. Из этого сочетания рождается поразительный и страшный эффект – жизнь, похожая на ночь, или ночь с «бессмысленным и тусклым светом» длиною в «четверть века».

И этот образ ночи из конкретного перерастает в символический. Ночь воспринимается и как реальное время суток, и как образ мира, мрачного, пустого, страшного и безысходного.

Первая и последняя строчки стихотворения практически зеркальны. И эта «зеркальность» создает эффект замкнутого круга пустоты и тоски.

В циклах «Возмездие» и «Ямбы» тема «страшного мира» продолжается. Сам поэт говорил об этих стихах: «Лучше бы было этим словам остаться несказанными. Но я должен был их сказать. Трудное надо преодолеть. А за ним будет ясный день».

Тема любви в третьем томе. На фоне «страшного мира», «цыганской страсти» и «бреда» удивительно ярко звучат стихи цикла «Кармен». Это последние стихи о любви в творчестве Блока. Посвящены они знаменитой оперной певице Л.А. Дельмас, исполнительнице партии Кармен в одноименной опере Бизе. По мотивам и настроениям стихи этого цикла похожи на «Снежную маску» второго тома.

Образ возлюбленной изменчив и прекрасен. Она – то гордая и страстная испанская красавица, за любовь которой можно заплатить «ценою жизни», то современная женщина, актриса, непостижимо «русская душою», потому что есть в стихотворениях этого цикла и вербы, и «весенняя таль», и плетень, и крик журавлей, и ячменный колос, и горячая молитва.

С удивительной силой в цикле «Кармен» опять зазвучали синкретические образы: «глухо зазвенят запястья», «певучий стан», «песня…нежных плеч». Это блоковское открытие – музыка тела. Здесь, как всегда в стихотворениях Блока, конкретность становится толчком для развития образа: возлюбленная – актриса, оперная певица, но ее красота, гармония и грация сродни музыке.

Образы стихии, символизирующие свободу, яркую индивидуальность героини, в цикле «Кармен» богаче, чем в «Снежной маске». Здесь и океан, меняющий свет, и музыка, и ветер, и мартовская метель, и звезда, и комета.

В последнем стихотворении цикла любовный сюжет выходит на уровень космический, снова появляется «здесь» и «там». То, что здесь – непостижимая женская красота, там – Вселенская душа, гармония светил. Это – вечный отзвук «Стихов о Прекрасной Даме», который, несмотря ни на что, жив в любовной лирике Блока.

Как в первом томе, есть банальная, обыденная, земная любовь - «ложная дорога», ведущая в тупик разочарования (и она – в стихах «Седое утро», «Унижение», «Перед судом», где изображен пепел отгоревшей страсти) – и есть то высокое, истинное чувство, в котором воплощена мировая душа, стремление к идеалу гармонии и красоты. И тут уже не может быть обычного сюжета: «…нет счастья, нет измен…Мелодией одной звучат печаль и радость…».

И пусть внешние приметы героини другие, но высшая сущность образа оставалась той же Его Прекрасная Дама являлась ему то загадочной Незнакомкой, то Снежной Маской в снежном костре, то прекрасной и свободной Кармен.

Но есть нечто иное по сравнению с первым томом. Это иное – образ лирического героя. Он уже не инок, не отрок, не раб. Он равен своей возлюбленной по силе и свободе: «Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен».

Главной темой третьего тома стала тема Родины. Начало этой темы звучит еще во втором томе, в стихотворениях «Осенняя воля» и «Русь». В стихотворении «Осенняя воля» (1905) звучат мотивы лермонтовской Родины. Как и у Лермонтова, картины родной природы лишены у Блока парадности. Но этот убогий, непраздничный мир («желтой глины скудные пласты», кладбища, рябины, кабаки) дорог поэту самым главным – свободой, простором, волей.

Как и у Лермонтова, чувство простора, бесконечности, воплощенное в образах безбрежных лесов и степей, рек, «подобных морям», звучит в стихотворении Блока. Но у него ощущение простора рождается в образах ветра и пути. Лирический герой чувствует себя причастным и к этой нищете, и к этим далям, и к этому простору:

Над печалью нив твоих заплачу,

Твой простор навеки полюблю…

…Приюти ты в далях необъятных!

Как и жить, и плакать без тебя!

В стихотворении «Русь» (1906) главное в образе Родины - это тайна. Тут есть и простор, и ветер, но самое важное – это тайна старинных преданий, тайна сказок (колдунов, ведьм, и «ведунов с ворожеями), тайна живой народной души, горячей и страстной.

Уже в этих стихотворениях появляется воплощение образа России в женском облике. Пусть пока еще неявно, но оно есть и в «Осенней воле» («И вдали, вдали призывно машет твой узорный, твой цветной рукав), и в «Руси» («…девушка на злого друга под снегом точит лезвие»).

В третьем томе циклу «Родина» предпослан эпиграф – стихотворение 1906 года «Ты отошла, и я в пустыне…», которое Блок написал в связи с разрывом с Любовью Дмитриевной. Это было своеобразное прощание с Прекрасной Дамой. Почему же оно появляется среди более поздних стихов? Почему появляется именно в цикле «Родина»?

Утративший свой идеал, поэт ощутил себя бездомным и неприкаянным. Это ощущение и передано в стихотворении, в его образной системе – «пустыня», «песок горячий», жажда и немота. Но самое острое ощущение неприкаянности и бездомности – в последней строчке: «Сын Человеческий не знает, где приклонить ему главу». Библейские ассоциации прибавляют мотиву бездомности вселенский трагизм.

Но произошло чудо. Утративший любовь обрел ее снова. Бездомный обрел дом. Отныне для Блока Родина, Россия – это его дом, его любовь, его Прекрасная Дама.

Теперь понятно, почему именно в женском образе воплотилась для него Россия. Традиционно соотнесение образов Родины и матери. Но у Блока – другое: «О Русь моя! Жена моя!» Слово «жена» в контексте лирики Блока многозначно. Оно звучит в высоком символическом смысле – в значении поэтического идеала, той «Вечной Женственности», которая «спасет мир». А еще женщина, жена – это страсть, порою губительная, это ветер, это простор.

«Роковая, родная страна», - назвал Блок Россию в стихотворении «Новая Америка». Странное, но очень блоковское сочетание слов: «родная» – близкая, дорогая, своя; «роковая» – гибельная, страшная. Именно так ощущал он свою Россию, летящую «сквозь кровь и пыль» «степную кобылицу» («На поле Куликовом»).

Удивительно в цикле «Родина» стихотворение «Россия», которое словно связывает Блока с поэтической традицией девятнадцатого века. В образах первой строфы – и тройка (Гоголь, Некрасов), и «серые избы» (Лермонтов). Образ Родины в этом стихотворении словно оживает в облике женщины, сильной и прекрасной. Образ этот динамичен, он словно раздваивается, переходит, перетекает из одного в другое: сначала это Россия, потом женщина с «разбойной красой» и нелегкой судьбой, и снова Россия, родина, просторы – «лес да поле», и опять женщина – «плат узорный до бровей». В последней строфе с женским образом сливаются еще два любимых образа позднего Блока – образ дороги и образ песни, которая «звенит тоской острожной».

Однако блоку чужда идеализация образа Родины. В период патриотического подъема, в начале войны, когда славословия и патриотические гимны звучали повсюду, Блок пишет стихотворение, потрясающее страшной прямотой – «Грешить бесстыдно, беспробудно…». Уродливые образы стихотворения рисуют картины духовно убогой жизни, жизни греха, пьянства, лицемерия и ханжества. Это храмы с «заплеванным полом», это иконы в бедных окладах. А тот, кто оставил в церкви «грошик медный», на этот же грош обманет кого-нибудь. Тот, кто клал поклоны, отпихнет «пса голодного» ногой от двери», будет «под лампадой у иконы» пить чай и пересчитывать деньги из «пузатого комода», а потом забудется на пуховых перинах в «тяжелом сне». Уродливая, страшная картина. Но две последние строчки потрясают:

Да, и такой, моя Россия,