30906-1 (Виктор Гюго), страница 9

“Девяносто третий год” свидетельствует о значительных про­тиворечиях Гюго в его отношении к французской революции конца XVIII века и шире - к революционному насилию, ибо роман, как было сказано, не мог не явиться откликом на события Парижской коммуны. С одной стороны, в обстановке угнетающей реакции начала 1370-х годов Гюго воспел непреходящее значение революции, очистительный вихрь которой пронес­ся не только над Францией, но и над всем миром. Объектив­но это прозвучало как выражение сочувствия другой, только что потопленной в крови народной революции. Но одновремен­но Гюго продолжал разделять свои прежние романтические представления о том, что конечное изменение человеческого об­щества может произойти только одним путем - путем перерож­дения человека изнутри. Отсюда - противопоставление “респуб­лики террора” “республике духа” в лице Симурдэна и Говэна, надуманность ряда сцен и ситуаций (внезапное перерождение Лантенака и т. п.).

Тем не менее произведение отмечено неподдельной увлечен­ностью Гюго - проповедника, моралиста, учителя. И в этом романе писатель остается верен принципам, высказанным им в 1843 г. в предисловии к драме “Бургграфы”: “Никогда не предлагать массам зрелища, которое не было бы идеей... Театр должен превращать мысль в хлеб толпы”. Гюго как бы стре­мится овладеть вниманием огромной аудитории, подвести ее к определенному выводу. Отсюда - специфические ораторские приемы, всякого рода исторические, философские экскурсы и т. п. Кое в чем эта романтическая риторика уже принадле­жит прошлому.

Однако не может не захватить и по сей день то оптимисти­ческое звучание, которое мы находим в романе “Девяносто третий год”, как и в остальном творчестве Гюго, вера писателя в поступательное движение человечества, несмотря на те тра­гические противоречия, которыми этот путь отмечен.

Последние годы жизни Гюго проходят в атмосфере внеш­него почитания со стороны официальной Франции. Он сказочно богат благодаря бесконечным переизданиям своих книг, в янва­ре 1876 года его избирают в Сенат (здесь первую свою речь он произносит в пользу амнистии коммунарам), пресса расточа­ет похвалы всему, что выходит из-под его пера. Между тем все явственнее дает о себе знать надвигающийся конец. В ночь с 27 на 28 июня 1878 года у Гюго происходит кровоизлияние в мозг, от которого он оправился, хотя уже после этого практи­чески не писал ничего нового. Он стал молчалив, угрюм, по­давлен, хотя иногда принимает визиты знатных иностранцев, желающих поглядеть на национальную знаменитость (импера­тор Бразилии Педро II во время подобного визита в ответ на обращение “Ваше величество” сказал: “Здесь есть только одно величество, г-н Гюго: ваше!”).

27 февраля 1881 года Гюго вступает в свое восьмидесяти­летие. В этот день мимо его дома на проспекте Эйлау прошло более 500 тысяч человек, приветствуя великого национального поэта. В этот же день состоялось сотое представление его драме “Эрнани”, в котором роль доньи Соль играла знаменитая французская актриса Сара Бернар, творческая манера которой была уже отмечена чертами складывавшегося стиля конца века - “модерн”. Через несколько дней Сенат стоя троекратно повторенными аплодисментами приветствовал своего сочлена, которому только что воздала высшие почести нация.

Все эти триумфы разделяет его верный друг Жюльетта Друэ, которой исполнилось 75 лет и которая теперь уже почти не расстается с Гюго. Они сохранили старый обычай по всяко­му поводу писать друг другу. 1 января 1883 года, посылая спутнику своей жизни новогодние пожелания, Жюльетта напи­сала ему: “Обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту дату в следующем году, но я счастлива и горда подписать тебе мое удостоверение на жизнь сейчас вот этими только словами: “Я люб­лю тебя”. Это было последнее ее новогоднее поздравление. 11 мая 1883 года она скончалась. Гюго раздавлен горем, не плачет, но не может даже присутствовать на похоронах. Отныне все ему безраз­лично: с Жюльеттой ушло все его прошлое, вся его жизнь.

Летом 1884 года он совершает последнее свое путешест­вие - в Швейцарию. В записной книжке наряду с неразбор­чивыми набросками стихов, начатых и неоконченных поэм по­является запись: “Скоро я перестану заслонять горизонт”. Он со­ставляет завещание, в которое включает знаменитые слова:

“Я отказываюсь от проповеди всех церквей; я требую молитвы за все души. - Я верую в Бога”.

15 мая 1885 года Гюго, перенесший сердечный инфаркт, заболел воспалением легких. Ничто уже не могло его спасти, и 22 мая, в день именин Жюльетты Друэ, он скончался со сло­вами: “Я вижу... темный свет”. Оставалось всего четыре года до столетия Великой революции, возведения Эйфелевой башни, ставшей символом Парижа в новейшее время... Всего через шестнадцать лет человечество вступит в XX век, который при­несет миру, с одной стороны, “невиданные перемены, неслыханные мятежи”, с другой - две мировые войны, тоталитарные дикта­туры, лагеря массового уничтожения...

На другой день после кончины Гюго правительство прини­мает решение о национальных похоронах, которые происходят 1 июня 1885 года. Развертывается грандиозная, не имеющая ее на равных церемония: в ночь накануне похорон более 200 ты­сяч парижан проходят перед катафалком, стоящим под Триум­фальной аркой, с которой свешивается огромная креповая вуаль. Днем около двух миллионов человек выстраиваются вдоль пути следования катафалка с площади Звезды в Пантеон. По сло­вам присутствовавшего на похоронах Мориса Барреса, хоронят “поэта-пророка, старого человека, который своими утопиями заставлял трепетать сердца”.

Слава Гюго давно перешагнула национальные границы, уже при жизни он стал принадлежать всему миру, а что касается Франции, то каждое новое поколение французов в своем вос­приятии Гюго, конечно, ставило свои акценты, но изумление, если не восхищение перед этой фигурой было почти всеобщим. Разве только сразу последовавшие за Гюго символистская и, постсимволистская генерации демонстрировали несколько пре­небрежительное отношение к мэтру (память Ахматовой сохра­нила характерные для 1910-х годов слова Модильяни: “Гюго... но ведь это декламация”), но придирчивый эстет и стилист Андре Жид на вопрос о лучшем французском поэте назвал - не ожидавшееся, видимо, имя Бодлера, а Гюго (“Увы, Виктор Гюго”). Уже сюрреалисты 1920-х годов усматривали в Гюго своего предшественника, 1930-е годы сочувственно воспринима­ли его как социального трибуна, 1940-е - как певца Сопротив­ления и борца за мир. Все это говорит о том, насколько не­исчерпаем Гюго для беспрерывно развивающегося литературно­го процесса своей страны. Однако, кроме литературной славы у себя на родине, то уменьшающейся, то загорающейся вновь. ярким светом, у Гюго есть постоянная популярность среди мас­сового читателя во всем мире, которая не считается ни с табе­лями о рангах литературных поколений, ни с этикетками ис­ториков литературы.

Люди доброй воли во всем мире и по сей день числят в своих рядах фигуру благородного старца со старомодными манерами и ораторским пафосом, создателя Жана, Вальжана, Фантины, Козетты, Мириэля, Гуинплена, детей Мишели Флешар Рюи Бласа, вретишницы из “Собора Парижской Богоматери”.. В стремлении к лучшему миру и человеческому братству, к духов ному возрождению человечества Гюго их неизменный и действенный союзник.

Список литературы:

1. Андре Моруа. “Олимпио, или жизнь Виктора Гюго”. Перевод с французского Н. Немчиновой и М. Трескунова. Москва, издательство “Книга”, 1982 г.

2. С. Брахман. “Отверженные” Виктора Гюго”. Издательство “Художественная литература”, Москва, 1968 г.

3. Виктор Гюго. Собрание сочинений в шести томах. Москва, издательство “Правда”, 1988 г.

9