73468 (Разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIX в), страница 4

На фоне этого высокого и истинного трагизма особенно понимаешь, сколь по­верхностны и конъюнктурны поползновения изобразить Базарова неким мелким бесом.

2.2. Базаров как положительный герой

Образы положительных героев в литературе похожи друг на друга, да это, впрочем, и естественно: яркие, могучие индивидуальности всегда неповторимы, своеобразны, всегда резко отличаются. В чем-то они родственны. В чем? Конечно, общей формулировки дать нельзя, но все они сходятся в одном. Смелость, воля, мужество, трудолюбие — все эти черты нормальный умный человек может выработать в себе, это еще не все. В них есть какая-то неповторимая поэтичность, любовь к людям (не к отвлеченному понятию человечества, а к живым обычным людям, с которыми ты встречаешься в повседневной жизни), мягкость, деликатность, талант (именно талант, а не умение) чистой возвышенной любви. Все эти качества в соединении с отвагой, решимостью и предприимчивостью создают обаяние полноценного, яркого человека.

Не раскрывая тех качеств, которыми должен обладать положительный герой, нельзя решить, кто такой Базаров. В сущности, формулировка не совсем точная: разве люди делятся только на положительных и отрицательных? Конечно, нет. Базарова нельзя поставить на одну доску с Марком Волоховым из романа Гончарова «Обрыв». В Евгении можно найти множество качеств, которыми следует восхищаться, но все же, читая роман, нельзя отделаться от мысли о какой-то ущербности, неполноценности героя, его обреченности. Это имеет свои объяснения. Среди тургеневских героев Базаров выглядит чужаком, невозможно найти никого, сколько-нибудь напоминающего железного нигилиста. Неистовый фантазер Рудин, умный, добрый, мягкий Лаврецкий, мужественный и целеустремленный, но в то же время удивительно обаятельный и поэтичный Инсаров. И вдруг этот человек, его резкие категоричные суждения, его грубость, высокомерные манеры и его воля, железная, несгибаемая, могущественная воля, которая может сокрушить все на своем пути, его фанатичная верность своим идеалам. Базаров — это не тургеневская фигура: писатель сам боялся своего героя, боялся и восхищался в то же время. По-видимому, несмотря на его утверждение, что прототипом образа нигилиста послужил не Добролюбов, а некий врач Д. (странно, что Тургенев не назвал фамилию полностью, а начальная буква Д. подходит к фамилии Добролюбова), в Базарове отразился именно последний. Добролюбова Тургенев боялся, ему был неприятен этот семинарист, его твердость, резкость, непримиримость, даже то, что сюртук у него был застегнут на все пуговицы, как у плебея. И в то же время восхищался им. Стремился убедить себя, что его неприязнь — это не классовое чувство, что Белинский тоже разночинец, однако был очень обаятельным, но тут же с горечью сознавал, что в нем, в самом Тургеневе, нет таких черт, которыми обладал Добролюбов. Это странное, противоречивое отношение сохранилось и в романе. Тургеневу были чужды базаровские идеи, он не знал подлинной деятельности этих нигилистов, да к тому же и цензура... Базаров дан вне своего дела, мы его видим лишь с одной стороны. Он очень категоричен, порой даже до кичливости, он не желает прислушиваться к чужому мнению. Он груб и резок и нисколько не стесняется в своих оценках. Павел Петрович для него — «архаическое явление». Николай Петрович — «человек отставной, его песенка спета». Выслушав историю о романтическом увлечении Павла Петровича, он бросает пренебрежительно: «На своем молоке обжегся — на чужую воду дует». У него никогда не возникает желания вдуматься в чужую жизнь, понять ее, посочувствовать. Он говорит, что будет уважать лишь того, кто не спасует перед ним, человека более сильного, все остальные — это слабые «божьи коровки». Но ведь это в корне неверно: перед напором грубости мягкий и деликатный человек всегда теряется. Грубость — это не сила. Однако Базаровым нельзя не восхищаться. Он говорит, что не желает зависеть от времени — пусть время зависит от него. Это человек, который сам, без чьей-либо помощи, получил образование и воспитал себя. Он поразительно работоспособен: все время, которое провел у Кирсановых, Евгений Васильевич был занят делом. Он мужествен: во время дуэли с Павлом Петровичем вел себя так, что даже его противник вынужден был признать, что «господин Базаров вел себя отлично». Он горд, не может принять милостыню Одинцовой: жалость — это не для него. Ему можно в отдельных случаях подражать. Но все очарование рассеивается, когда вспоминаешь его отношение к родителям, снисходительный тон в разговорах с отцом, необыкновенно добрым и милым человеком, его молчание, всегда пугавшее мать, которая души не чаяла в своем Енюше. А отъезд из дома, глубоко ранивший душу отца и матери.

Нет, все это вряд ли говорит за Базарова. Это высокомерное отношение к людям особенно проявляется в отношениях с Ситниковым, которым - он помыкает, как собачонкой.

И опять роковая странность противоречивого характера Базарова проявляется в картине его гибели, где он показывает образец мужества. Сколько благородства и презрения к смерти слышим мы в его последнем монологе! Но, читая последние главы романа, как будто чувствуем обреченность героя, неизбежность его гибели. Тургенев не мог показать, как живет и действует его герой, и показал, как он умирает. Весь пафос романа заключается в этом. Базаров — это сильная, яркая личность, им можно по-своему восхищаться, но он не идеал, он не может стать в один ряд с Оводом, Грэем, Мартином Иденом. Ему не хватает обаяния, поэтичности, которую он, кстати сказать, отрицал. Может быть, в этом повинно время, когда нужны были сильные отрицатели (человек все-таки зависит от своей эпохи), но Базаров не может быть путеводной звездой для юности.

2.3 Концепция положительного героя в романе Тургенева «Дым»

В романе «Дым» отражен глубокий пессимизм Тургенева, выросший в ту самую эпоху, когда большая часть общества жила теми или иными надеждами. Исток этого пессимизма — разочарование личности в «мире всеобщего». Дымом, чем-то обманчивым и нереальным представляется вся жизнь главному герою романа Литвинову. «Дым, дым,— повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь — все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а, в сущности, все то же да то же; все торопится, спешит куда-то — и все исчезает бесследно, ничего не достигая; ...дым, шептал он, дым...»

Эти рассуждения Литвинова отдаленно перекликаются с завершающей идеей тургеневской речи о Гамлете и Дон Кихоте: «Все пройдет, все исчезнет, все рассыплется прахом... Все великое земное Разлетается, как дым... Но добрые дела не разлетаются дымом; они долговечнее самой сияющей красоты...»[3,87]

Люди, одержимые идеей, слепо верящие в нее и готовые во имя ее осуществления на любую жертву, по мнению Турге­нева, способствуют историческому прогрессу. Не будь их — история прекратила бы течение свое. Тургенев не был едино­мышленником этих людей и даже не верил в возможность до­стижения их целей. Они напоминали ему самоотверженных, но все же смешных донкихотов, которые в борьбе за свои идеи нередко жестоко ошибаются; но это святые ошибки—они и есть история. Честные служители идеи, по мысли Тургенева, делают историю, но не они являются повседневными строите­лями жизни. Для этого-то и нужны Лежневы и Литвиновы, на плечи которых ложится кропотливая, но почетная задача вы­полнения обыкновенных, будничных и прозаических дел.

Под влиянием пессимистических раздумий о судьбе базаровского типа в 60-х годах писатель более чем когда-либо уверо­вал в плодотворность «терпеливого деятельного труда» честных и образованных помещиков, т. е. класса общества, поставлен­ного самой жизнью перед необходимостью действовать. Цен­тральный герой «Дыма» Литвинов в связи с этим и стал для Тургенева таким полезным деятелем—не в широком, историче­ском, а в более узком и скромном, практическом смысле этого понятия.

Назвав настоящего положительного героя своего романа, он тем самым отверг по­пытку воспринимать Литвинова в качестве неудавшегося на сей раз выразителя прогрессивных общественных взглядов. Этот герой не был в глазах Тургенева идеалом общественного деятеля. Поиски лучшими героями 60-х годов «мировой гармонии» при­водили к непримиримому столкновению с несовершенством окру­жающей действительности, а само это несовершенство осознава­лось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности самой человеческой природы, обрекающей каж­дое индивидуально неповторимое явление, личность на смерть.

В «Дыме» первые главы, в которых Тургенев рисует раз­личные силы, выступающие в русской жизни после реформы 1861 года, составляют общественный фон романа, но Литви­нов как бы делается неотъемлемой частью этого фона. Хотя Тургенев и сочувствует Литви­нову, тем не менее он сразу же показывает читателю, что это не тот герой, которого действительно ждет Россия.

Тургенев лишил Литвинова даже каких бы то ни было от­личительных черт характера, его образ не связан с исторически прогрессивными идеями. Литвинов наделен единственным ка­чеством—уверенностью в полезности своего маленького прак­тического дела. Но и это качество он утратит после первых же серьезных столкновений с жизнью.

Во внешности Литвинова, в его манере держаться Тургенев все время подчеркивает «обыкновенность». «На первый взгляд он производил впечатление честного и дельного, несколько самоуверенного малого, каких довольно много бывает на белом свете» [9,148],—говорит писатель. Эта же «обыкновенность»—в его «прошедшем, весьма незатейливом и несложном». Литвинов не прошел большой умственной школы, какая харак­терна, например, для Рудина. Тургенев справедливо говорит, что он даже не Аркадий Кирсанов, который хоть на время увлекся нигилизмом. Это человек узкопрактического мышле­ния. Он изучил курс наук, которые могут непосредственно при­годиться ему в жизни. «...И вот теперь, уверенный в самом себе, в своей будущности, в пользе, которую он принесет своим землякам, пожалуй, даже всему краю, он собирается возвратиться на родину, куда с отчаянными заклинаниями и мольбами в каждом письме звал его отец, совершенно сбитый с толку эмансипацией, разверстанием угодий, выкупными сдел­ками, новыми порядками, одним словом...» [9, 149]. «Само­уверенность» Литвинова основана на убеждении в том, что он сможет уже теперь, в 1862 году, применить свои знания, что эти знания необходимы России. Так «обыкновенный» тургенев­ский герой сразу же оказывается связанным с вопросом о про­ведении в жизнь идей крестьянской реформы.

В чем же превосходство Лит­винова? Прежде всего в том, что он имеет ясно осознанную жизненную цель, состоящую в практической реализации «вели­ких принципов реформы». Настоятельная необходимость по­добных людей неоднократно подчеркивается Тургеневым: имение Литвиновых, подобно множеству помещичьих - хозяйств России, «было давно запущено, но многоземельно, с разными угодьями, лесами и озером, на котором когда-то стояла боль­шая фабрика, заведенная ревностным, но безалаберным бари­ном, процветавшая в руках плута купца и окончательно погиб­шая под управлением честного антрепренера из немцев» [9, 149].

Это хорошо понял Литвинов, непосредственно столкнувший­ся перед самой реформой с положением дела в деревне. Как человек, неравнодушный к судьбам страны, он осознал важ­ность решительных преобразований на основе «опыта и зна­ний», которых так не хватало непросвещенной России; нужны были деятели, вооруженные знаниями и желающие бескорыст­но служить обществу и народу. Таких было мало в среде по­мещиков: они, подобно отцу Литвинова, оказались «совершен­но сбитыми с толку эманципацией». Бегло говоря о положении крестьянского дела в России, Тургенев все же воссоздает мрач­ную картину разоренной страны, ждущей своего «обновления».

Литвинов полон решимости развеять «слепой мрак заплес­невевшей жизни» наследие крепостного права. Он понимает, что его деятельность будет тяжела, может быть, неблагодарна, но не боится трудностей и лишений. И Тургенев готов признать его «самоуверенность» обоснованной.

Но все же писатель далек от того, чтобы идеализировать Литвинова. Признание его положительной роли не означает «идеализации» «дворянина-практика», как утверждает А. Г. Цейтлин, или «возвышения практики буржуазного реформаторства», «прославления деятельности постепеновца», как пишет, например, Г. Б. Курляндская[9,176].

Для Тургенева Литвинов был относительно положительным героем только потому, что другие деятели, которым должно принадлежать будущее, тогда еще, по мысли писателя, не ска­зали своего слова. Тургенев сознательно сводит задачи героя «Дыма» лишь к практической деятельности, как бы подчерки­вая этим его ограниченность и «обыкновенность». «Дело», на которое способен Литвинов, доступно всем. Он даже не желает вникать в суть общественно-политической борьбы 60-х годов и не затрудняет себя размышлениями о судьбах России. Он при­нимает жизнь такой, какова она есть. На вопрос Губарева о по­литических взглядах он дает весьма характерный ответ: «Соб­ственно у меня нет никаких политических убеждений»,— и тут же поясняет: «Мне кажется, нам, русским, еще рано иметь по­литические убеждения или воображать, что мы их имеем»[9, 160].

Тургенев считал, что в политических деятелях сейчас в Рос­сии нет даже потребности. Они появятся со временем, когда страна определит свой путь[23,152]. Такой взгляд нашел отражение и в письмах Тургенева. В 1867 году он писал Авдееву: «Явно одно: от литературно-эстетического берега наше общество отстало — а к политическому еще не пристало... тут и плыви по середине»[2, 212].

Как же представлял себе Тургенев задачу Литвинова? Гово­ря о невозможности разглядеть будущее «планетарное состоя­ние» страны, заставляя своего героя смотреть на жизнь с вы­соты сугубо практических задач времени, Тургенев не делает его в то же время дельцом-предпринимателем.[23,163] Деятельность Литвинова носит принципиально иной характер, ибо направле­на не на собственное обогащение. Она прежде всего пресле­дует просветительскую цель: пример европейски образованных помещиков со временем должен принести «пользу всему краю», и тогда Россия станет полноправным членом в семье передовых стран Западной Европы. Поэтому Литвинов с интересом слушает Потугина, хотя и не вполне соглашаясь со своим собе­седником. Сам Литвинов смутно представляет общие принципы, во имя которых происходят преобразования; у него нет еще «политических убеждений». Программа Потугина должна со временем стать той высшей целью, которой ему недостает.

Авторское признание положительного значения практики Литвинова не ставило его на пьедестал героя жизни. «Надо вооружиться терпеньем и выжидать»[2, 271]—вот что советовал Тургенев Я. П. Полонскому, тоже обеспокоенному состоянием крестьянского дела. К этому выводу в конце кон­цов приходит и недалекий герой романа. Самоуверенность Лит­винова, вызванная убеждением в возможности немедленного наступления «новых времен», оказывается неосновательной.