Диссертация (Готские языковые реликты), страница 2

В ходе научной дискуссии М. Майрхофера и Ю. Унтермана были выработаны новые термины – «Trümmersprache» и «Restsprache», в некоторых случаях являющиеся синонимами, но призванные передавать разные понятия. «Trümmersprache» – язык, сохранившийся в специфической или неполной письменной фиксации или вообще известный лишь по косвенным источникам. Очевидно, что все языки этого типа являются древними или соотносятся в первую очередь с диахронией. Для этого термина в работе предлагается эквивалент «руинированный язык» (по обратному соотношению со «Sprachtrümmern»).

Термин «Restsprache» передается в работе как «реликтовый язык». Это указание на способ существования языка и его статус с точки зрения социолингвистики. Реликтовый язык, отстаивает свои позиции в чуждом языковом и этническом окружении и, как правило, ко времени письменной фиксации находится на грани вымирания. Определение «реликтовый язык» может относиться к любому языку, оказавшемуся в таком положении, вне зависимости от степени хронологической глубины.

Тем самым понятие «языковые реликты» (Sprachreste, Sprachtrümmern) ныне обрело новую жизнь и новый смысл по сравнению с XIX в. Это связано с появлением новых терминов «руинированные языки» и «реликтовые языки».

Таким образом, терминология, выработанная к концу 80-х годов XX в. немецкими лингвистами для описания древних языков различной степени сохранности, полезна и даже необходима в целом ряде отношений. Для настоящей работы наибольшую важность имеют следующие термины:

1) древнегерманские языки большого и малого корпуса данных;

2) древнегерманские/германские руинированные и реликтовые языки;

3) готские языковые реликты.

В число древнегерманских языков, не имеющих письменной традиции, прежде всего входят языки восточногерманских племен: вандальский и бургундский, а также лексические реликты гепидов, ругов и скиров. К языкам (диалектам) этого бесписьменного типа следует относить и язык герулов, ареальная принадлежность которых остается спорной. Герулов относят то к восточным, то к западным германцам, то к скандинавам, а иногда считают не этносом, но особой социальной группой. В любом случае, ареальное соотнесение герулов обычно проводится не на основании анализа лексических реликтов, а с учетом нелингвистических фактов. В западногерманском ареале собственной письменной традиции не имел лангобардский язык, однако объем и определенное разнообразие лексического материала, дошедшего в неаутентичной (латинской) письменной фиксации, отличает этот язык от перечисленных восточногерманских языков (диалектов).

Указанные восточногерманские языки следует определять как руинированные, поскольку определяющим аспектом их характеристики является принципиальная неполнота сохранившихся данных. Напротив, лангобардский язык является не только руинированным, но и реликтовым, так как для него было характерно долгое бытование в чуждой этнической среде.

В специфической фиксации известен крымско-готский язык. По степени сохранности данных он является руинированным, а по способу своего существования – реликтовым. Будучи во многом самостоятельным по отношению к готскому языку, известному нам по переводу Св. Писания (классическому готскому), крымско-готский язык, тем не менее, связан с обширной темой «готского за пределами классического корпуса данных». В рамках этой темы всемерного внимания заслуживают готские языковые реликты, стоящие вне языка готского перевода Св. Писания, но допускающие соотнесение с широким и надежным кругом данных. На необходимость обобщения этого корпуса указывал Ф. Вреде, видевший общую исследовательскую задачу еще более широко – в совокупном представлении «вандильской диалектной группы», то есть данных всех восточногерманских языков.

Анализ материала древнегерманских руинированных и реликтовых языков имеет свою специфику по сравнению с исследованием других древних языков этого типа. Как правило, германские данные либо этимологически прозрачны, либо в целом соотносятся с германским фоном. И хотя в каких-то случаях (прежде всего в крымско-готском) возможны весьма пестрые соотнесения, в целом перед нами известный германский лексический материал. Однако большая часть реликтов сохранилась в неавтохтонной письменной фиксации.

Таким образом, древнегерманские руинированные и реликтовые языки являются особой общностью и в совокупности располагают не только достаточно обширным, но и весьма плодотворным материалом для описания и анализа. Объединение их обусловлено не только генетической близостью, но и общими хронологическими рамками: конец IV – начало VIII в., причем крымско-готский и в этом отношении является поистине реликтовым языком, прошедшим особый путь (проникновение германцев в Северное Причерноморье в конце III в. – письменная фиксация XVI в.). Тем самым этот материал имеет большое значение для исследования германских древностей эпохи Великого переселения народов.

Поскольку данная тема предполагает целый ряд «исследовательских ландшафтов», следует установить, что в рамках настоящей работы за основу принято определение «готский». Исходя из этого, в последующих главах рассматриваются готские языковые реликты разных ареалов и хронологических срезов и корпус данных самостоятельного германского реликтового языка – крымско-готского.

В подразделе 1.7.4 и его параграфах обсуждаются хронологические соотнесения готских языковых реликтов, проблема периодизации памятников и вопрос о диалектном членении готского языка.

Многие готские языковые реликты, равно как и крымско-готский материал, сохранились в неаутентичной письменной фиксации. Важной составляющей методики исследования готских языковых реликтов является отделение чуждой, наносной языковой информации от восточногерманской, готской. Потому в первой главе работы подробно рассматриваются основные принципы и закономерности оформления германского материала в народной латыни и греческом языке. В связи с этим учитываются важнейшие особенности фонетики народной латыни, и при сопоставлении с закономерностями латинской передачи древневерхненемецких и лангобардских имен собственных устанавливаются принципы латинизации остготских и вестготских имен. Правила греческой передачи некоторых важных особенностей готского (германского) консонантизма и вокализма устанавливаются на основе данных, представленных у Прокопия Кесарийского (VI в.).

В качестве источников возможного влияния на крымско-готский материал в разделе 2.2.2 рассматриваются следующие языки и диалекты: 1) диалект мариупольских греков – потомков крымских греков (в 70-е годы XX в. М. Стернс в своем анализе крымско-готского материала привлек данные мариупольских греческих говоров с опорой на работу М.В. Сергиевского); 2) крымско-татарский язык; 3) средневерхненемецкий и средненидерландский (лингвистическое сознание Бусбека как носителя западногерманского языка). Основы этой методики заложены в работе М. Стернса, однако обзор фонологической системы мариупольского осуществляется в настоящей диссертации непосредственно по работе М. И. Сергиевского и с учетом иных источников, а обзор фонологической системы крымско-татарского языка в этих целях делается впервые.

Значительную часть корпуса готских языковых реликтов составляют имена собственные. В связи с этим в главе I обсуждается общая специфика древнегерманских имен собственных как языковых единиц и особые проблемы, возникающие при исследовании остготской и вестготской ономастики (раздел 3).

Проблема реконструкции готской лексики на материале заимствований обсуждается исключительно в теоретическом плане, поскольку реконструкция готской лексики на материале заимствований в романские языки (методика Э. Гамильшега) в настоящее время оценивается не просто как гипотетическая, но как проблематичная. Потому реконструированные слова этого рода далее (главы II и III диссертации) не вносятся в общий корпус исследуемых готских реликтов.

Глава II «Готский вне классического готского» представляет собой системное описание и всесторонний лингвистический анализ (критика текста, фонетика, морфология, этимология) готских языковых реликтов, относящихся к эпохе раннего средневековья (от III-IV до VIII-IX вв.). Наиболее раннюю стадию отражают рунические надписи, интерпретируемые как готские (III-IV вв.). Во вводном подразделе соответствующего раздела обсуждается этимология готского слова «runa» и функционирование этого слова в языке готской Библии. При этом выясняется, что в классическом готском это слово хорошо засвидетельствовано в значении «тайна», тогда как значение «тайный письменный знак», «знак рунического алфавита» отсутствует по внелингвистическим причинам. Далее анализируются старшерунические надписи, традиционно связываемые с готами: надпись на копье из Ковеля (*Tilarids/ Tilariþs < о/г *tila- ‘цель, достижение цели, удача, успех’ + *rīðaz ‘мчащийся к цели’, ‘удачно мчащийся’, то есть ‘успешно поражающий цель’ или *tila- ‘цель, достижение цели, удача, успех’ + *rēðaz ‘совет’; 1.2), надпись на кольце из Пьетроассы (gutani o wi[h] hailag ‘готов достояние священное, неприкосновенное’; 1.3), надпись на пряслице из Лецкан (idons uft her azo ‘Идо ткань здесь + охранные руны ax + руна-знак собственности o’; 1.4; предложенное здесь прочтение отличается от расшифровки, предложенной В. Краузе в 1969 г.).

Исследование позволяет сделать следующие выводы: 1) носители черняховской культуры (или по крайней мере, некоторые из них) были грамотны и владели латынью, греческим языком и старшеруническим письмом (причем руны наносились как при изготовлении предмета, так и при позднейшем владении им; ср. пряслице из Лецкан, с одной стороны, и надпись на кольце из Пьетроассы, с другой); 2) владение старшеруническим письмом безусловно указывает на германцев; 3) поскольку ареал черняховской культуры совпадает с исторически засвидетельствованными местами расселения готов, это означает, что среди черняховских германцев, владеющих руническим письмом, были и готы; 4) следовательно, готы владели руническим письмом; 6) однако старшерунические памятники, соотносимые с готами, гетерогенны (ср. копье из Ковеля, с одной стороны, и рунические надписи в составе черняховской культуры – с другой); 7) при этом языковые особенности старшерунических надписей, традиционно считаемых готскими, являются восточногерманскими, но могут соотноситься как с готским языком, так и с другими восточногерманскими языками (диалектами).

Раздел 2 главы II посвящен анализу лексики малых готских текстов (IV-VI вв.) – фрагментов готского календаря и готских подписей в латинских купчих (грамота из Неаполя, 561 г.; грамота из Ареццо, 536-538 гг.). Все эти тексты обнаруживают ряд общих особенностей. В области фонетики следует отметить вариативность o/u и ō/ū с общей тенденцией к переходу в u: ср. in Jarupulai ‘в Иераполе’ (календарь) – Alamod/Alamud (грамоты). Пример «in Jarupulai» особенно интересен, потому что греческое соответствие готской форме выглядит как ƒΙεραπόλις ‘Иераполь’. Те же особенности отмечаются и в случае diakon/diakun при классическом готском diakaunus. В последней форме диграф au явно указывает на краткий [ɔ] (ср. греч. διάκονος с кратким ο), но писец грамоты варьирует написание о ( = [ō] в классическом готском)/u – то есть следует образцу «Alamod/Alamud» (где полноправный, этимологический ō переходит в ū).

На стыке фонетики и морфологии находится отпадение флексии единственного числа мужского рода: ср. Batwin (календарь) – diakon/diakun (грамоты). В области морфологии важно тяготение исконных u-основ к классу а-основ: ср. Friþareikeis (календарь) – Sunjefridas (грамоты), diakon (м.р.-а) < diakaunus (м.р.-u). И наконец, для лексики готского церковного обихода характерно обозначение священника словом papa (календарь, грамоты) в отличие от гот. gudja (вульфилианский перевод).

Все эти особенности оцениваются исследователями как остготские или позднеготские, что позволяет сделать вывод о принадлежности малых готских текстов к одному языковому ареалу (остготскому) и одному синхронному срезу (V в. – середина VI в.).

В разделе 3 главы II обобщены реликты готской апеллативной лексики (без определения диалекта) в раннесредневековых памятниках (IV-VI вв.). Функционирование готских реликтов в греческих памятниках (послание св. Иоанна Златоуста, начало V в.; трактат «Corpus hippiatricorum graecorum», IV в.) свидетельствует о том, что готский язык являлся в эту эпоху важным источником бытовых заимствований в греческий. При этом латинские памятники в основном связаны с отражением реликтов конкретного готского диалекта (остготского в Италии, вестготского в Испании), и готские слова без определения диалекта представлены лишь в латинской эпиграмме «De conviviis barbaris» («О варварских пиршествах», «Anthologia Latina», начало VI в., Карфаген). Анализ показывает, что эти слова («inter eils goticum scapia matzia ia drincan», здравица на пиру), определяемые латинским автором как «готские», на деле могут определяться лишь как восточногерманские в широком смысле, поскольку их фонетический облик более соответствует вандальскому, а не готскому языку.

Раздел 4 содержит полный свод остготских реликтов (V-VI вв.) и наряду с разделом 5 (свод вестготских реликтов) составляет центральную часть рассматриваемой главы. Во вводном подразделе дан краткий обзор расселения остготов в Италии по данным истории и археологии. Описание и этимологизация языкового материала затрагивает довольно скудные реликты остготской апеллативной лексики (4.2.1; ср. также 4.4, «Реликты мифологической и эпической традиции остготов») и обширный корпус имен собственных (4.2.2).

Реконструкция остготской фонологической системы построена по принципу, единому для всех описаний в данной работе (вестготская фонетика, крымско-готская фонетика). В ней представлены отдельные фонетические таблицы согласных и гласных с последующим подробным обсуждением. Анализ консонантизма остготских реликтов позволяет заключить, что звонкие смычные b, d, g и спиранты , ð,  в остготском, как и в классическом готском, являлись аллофонами и сохраняли ту же дистрибуцию – смычные в начале слова и после согласного, спиранты в интервокальной позиции. Некоторые колебания отмечаются лишь в дистрибуции d/ð – этимологический интервокальный ð передается посредством d, что, очевидно, связано с отсутствием в латыни особой графемы для передачи звонкого межзубного спиранта.