138025 (Всероссийский поместный Собор Русской православной церкви), страница 3

Таким образом, в вопросах о сущности свободы совести, о характере государственно-церковных отношений в новой России выявилось противостояние власти церковной и власти светской. Налицо было принципиальное столкновение различных идеологий, различного видения «духовной сущности» строящегося нового общественного строя. Как будто восстал из пепла «проклятый» и «кровавый» для многих столетий российской истории вопрос: что должно быть первенствующим — царство или священство? Каждая из сторон понимала, что ответ и окончательное решение в этом споре за народом, и каждая надеялась, что он будет на ее стороне.

К началу второй сессии, открывшейся 20 января 1918 г., в Москву съехалось чуть более ста делегатов, и среди них — всего лишь двадцать четыре епископов. По Уставу, принятому на первой сессии, Собор мог принимать обязательные к исполнению решения только при наличии не менее половины своего состава. Выход найден был просто: постановили проводить заседания при любом количестве членов и считать принимаемые решения обязательными для исполнения.

На рассмотрение сессии запланировано было вынести вопросы, относящиеся к епархиальному управлению, приходской жизни и устройству единоверческих приходов. Однако проблемы церковного устройства были отодвинуты на второй план, а на первом оказались вопросы политические — отношение Церкви к советской власти, к внешней и внутренней политике правительства и особенно, к нормативно-правовым актам, касающимся положения Православной церкви.

В своем вступительном слове, при открытии сессии, патриарх Тихон призвал членов Собора обсудить и решить, как относиться к правительственным декретам, «нарушающим положение Церкви» и «как им противоборствовать» . Тогда же было оглашено и послание патриарха Тихона, в котором излагалась его позиция по «текущему моменту». Ключевыми в нем стали следующие фразы, обращенные, как писал патриарх, «к явным и тайным врагам истины Христовой», к тем, кто сеет «семена злобы, ненависти и братоубийственной брани„: “Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной. Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: »измите злаго от вас самех« (1 Кор. 5, 13)» .

И вступительное слово патриарха, и его послание были присутствующими восприняты как выражение общецерковной политической позиции, как неприятие в целом власти большевиков и как вызов их «церковной политике». Дабы ознакомить приходское духовенство и верующих с точкой зрения патриарха на происходящие в стране события, в спешном порядке текст послания распространялся по московским церквам и монастырям, специальными нарочными развозился по наиболее крупным городам. Духовенство обязывалось читать его во время богослужений и разъяснять пастве.

Политический смысл послания и его антиправительственная направленность были столь понятны приходскому духовенству, что далеко не все из них отваживались исполнять приказание, понимая, что вслед за этим может последовать и наказание за антиправительственную пропаганду. В дневниковых записях известного литературоведа Н.М. Мендельсона, относящихся к январю 1918 г., отмечалось: «вчера у Хвостовых спросил батюшку Михайловского: »Что же, Вы будете в церкви читать послание Тихона, анафематствующее большевиков? — Нет, боязно, опасно«. А это еще приличный батя!» .

К вечеру 20 января о послании Тихона с анафематствованием «врагов Родины и Церкви» стало известно в Петрограде. В спешном порядке, ближе к ночи созывается заседание Совнаркома, на котором тогдашний нарком юстиции, левый эсер И.З. Штейнберг и заведующий отделом Наркомюста М.А. Рейснер представили доработанный проект декрета «О свободе совести, церковных и религиозных общества». После оживленной дискуссии, внесения поправок и дополнений проект был принят. 21 января, как ответ на «вызов Церкви», декрет был опубликован в центральных газетах «Правда» и «Известия«, а затем и в областных изданиях .

Безусловно, декрет был шагом вперед в утверждении принципа свободы совести в государственной и общественной жизни России: он создавал правовые, материальные и организационные условия для того, чтобы каждый гражданин мог свободно определить свое отношение к религии и поступать сообразно своим убеждениям; гарантировал не только право на веру, но и право не иметь религиозных убеждений. Нельзя не видеть, что многие положения декрета находились в русле тех идей и требований, что провозглашала демократическая общественность России в начале XX века, борясь за свободу совести и вероисповеданий. К тому же, хотя об этом публично и не говорилось, но фактически в нем подтверждался ряд положений законодательных актов Временного правительства в области регулирования деятельности религиозных объединений .

И все же декрет вызвал к себе неоднозначное отношение в обществе. Протест вызывало даже не собственно «отделение» Церкви от государства, ибо эта идея имела множество сторонников и ее практическая реализация ожидалась. Основной отпор в церковной и околоцерковной сфере вызвали статьи декрета о национализации церковной собственности и об отказе признать за религиозными объединениями прав юридического лица.

Но почему же большевики включили эти положения в декрет? Ответ, очевидно, следует искать в их идеологических воззрениях и политических программах. Церковь (прежде всего, Православная), «сросшаяся» с государством, ставшая всего лишь одной из составных частей его бюрократического аппарата, должна была, по мнению большевиков, или кануть в Лету вместе с разрушаемыми революцией «старыми, отжившими порядками». Или, осудив свое прошлое, принять новую реальность — светское государство и секулярное общество. И выстраивать с ними отношения на основе светского законодательства о свободе совести и религиозных объединениях, базирующегося на принципах отделения церкви от государства, правового равенства церквей и деноминаций, равенства граждан независимо от их мировоззренческих убеждений.

Конечно, большевики видели в Церкви не только некий религиозно-бюрократический аппарат, но и объединение верующих граждан. Государство не отвергало их права верить и объединяться в религиозные общины. Последние при этом рассматривались властями в качестве союзов свободных граждан, за которыми признавалось как право выбора традиционной церковной юрисдикции, так и право образования новых и самостоятельных органов церковного управления.

Что же касается церковной собственности, то она рассматривалась большевиками, во-первых, как производное от государственного бюджета, от субсидий и пожертвований, выдаваемых церковному аппарату вне зависимости от того, хотели или нет этого подданные Российской империи, исповедовавшие самые различные верования или вовсе их не имевшие, и, во-вторых, как обобществление труда и собственности рядовых православных верующих. И то, и другое, считали партийные идеологи, было узурпировано церковной «верхушкой» ради своих узкокорыстных целей и потому национализация церковной собственности есть акт справедливый, есть возвращение народу того, что у него в течение многих столетий было отнято.

В соответствие с этой позицией, власть считала необходимым в первую очередь налаживать отношения не с органами административно-церковного управления, а с гражданами — членами религиозных объединений. Поэтому местным объединениям верующих передавалась бесплатно и в бессрочное пользование бывшая церковная (прежде всего, приходская) собственность.

Важно иметь в виду, что не большевики инициировали процесс секуляризации церковной собственности. Их приход к власти осуществился тогда, когда практически вся она за редчайшим исключением была уже собственностью государства. В канун революций 1917 г. в Российской империи не было юридически оформленной и признаваемой государством общецерковной собственности, т.е. Российская православная церковь не рассматривалась как самостоятельное юридическое лицо, а признавалось лишь частью государственного бюрократического аппарата, одним из органов государственного управления . В Российской империи право собственности, весьма ограниченное и жестко контролировавшееся гражданскими властями, признавалось лишь за отдельными «церковными установлениями» — приход, монастырь, духовное учебное заведение и т.п.

Многое объяснялось и той политической обстановкой, которая складывалась в стране. Власть не желала, чтобы Церковь, занявшая откровенно антиправительственную позицию и включившаяся в политическую борьбу, использовала в этой борьбе материальные ресурсы, унаследованные от прошлого строя.

Стоит подчеркнуть, что декрет не ставил задачи разрешить раз и навсегда все проблемы, связанные с правовым положением религиозных организаций в новом рождающемся обществе. Причастные к его разработке партийные и государственные деятели прямо указывали на спорность, нечеткость и двусмысленность некоторых положений декрета, которые предполагалось в дальнейшем при политической стабилизации устранить. Но… началась Гражданская война, и сила оттеснила право.

Послание патриарха Тихона и декрет об отделении Церкви от государства оказались в центре внимания Поместного собора. Ораторы признавали своевременность патриаршего послания. Одновременно все они сходились на том, что требуется конкретно указать «врагов Церкви и Родины» («масонов» и «жидов», как выражались некоторые соборные ораторы), назвать поименно тех, кто предан проклятию, и с кем православные не должны вступать в общение, и, наконец, довести до сведения верующих, что Собор не признает «слуг антихристовых, завладевших ныне Россией».

Общее мнение и настроение собравшихся выразил протоиерей одной из московских церквей Н.В. Цветков, заявивший: «самое сильное место в послании патриарха — анафематствование врагов родины и Церкви и запрещение входить с ними в общение. Хотя это место, при всей его краткости, очень выразительно, но все-таки оно требует объяснений… Собор должен бы выяснить, кого же анафематствует Святейший патриарх. Я высказался бы…за то, что анафематствованию подлежат власти, ныне существующие, которые замыслили предательски погубить Родину и Церковь. Но нужно иметь в виду, что в составе правительства есть лица, которых, по их вере и национальности, анафематствование не может касаться. Собору следует выразить свое отношение к этим нехристианским лицам, играющим большую и пагубную роль. Затем анафематствованию должны подлежать сознательные исполнители велений правительства и бессознательные элементы, которые по злой воле и трусости исполняют повеление этой власти» .

Единство мнений членов Собора проявилось также при выработке постановления относительно декрета об отделении Церкви от государства. С.Н. Булгаков в заседании одного из соборных отделов предлагал учитывать следующее: «Перед нами два положения: объявить народных комиссаров врагами Церкви и народа, и нужно самые действия объявить противохристианскими, сознательные исполнители коих подлежат отлучению. Пункт же о неповиновении декрету требует змеиной мудрости: некоторые пункты декрета (свобода совести, светская регистрация) приемлемы, и с ними можно согласиться» .

В окончательно принятом 25 января постановлении Собора декрет Совнаркома был охарактеризован как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви и акт открытого против нее гонения», и всякое участие «как в издании сего враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь» расценивалось как несовместимое с принадлежностью к Церкви, караемое вплоть до отлучения от Церкви . В этот же день, вечером, на закрытом заседании Собор вынес специальное постановление о том, чтобы «на всякий случай болезни, смерти и других печальных для патриарха возможностей предложить ему избрать несколько местоблюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут блюсти власть патриарха и преемствовать ему». Патриарх Тихон выполнил это постановление, что в дальнейшем стало спасительным для сохранения каноничной высшей церковной власти в Русской церкви.

Реакция Церкви на политическую ситуацию в стране, на правительственные решения и акты относительно положения и деятельности религиозных объединений показала, что и патриарх, и Собор, по существу, отказались признать обязательным для Церкви исполнение основного правового акта советской власти в отношении религиозных организаций — Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Это было воспринято властями как открытое вмешательство Церкви в сложную политическую ситуацию в стране, как акт ее дестабилизирующий, как призыв к верующим перейти к открытому неповиновению и сопротивлению существующим органам власти.

Тому подтверждением стала прокатившаяся по европейской части России в феврале-марте 1918 г. волна противодействия попыткам местных властей провести декрет в жизнь. Организовывались массовые крестные ходы и богослужения на площадях в поддержку «гонимой Церкви». Кое-где возле церквей происходили столкновения, совершались акты насилия в отношении работников советских органов власти. Коллективные петиции с требованиями отменить декрет, с угрозами массового сопротивления направлялись в адрес правительства.

Повсеместно распространялись листовки, прокламации и воззвания с призывами поддержать позицию патриарха и Собора в противостоянии «самозванной власти». К примеру, в одной из листовок, изданной Поместным собором под красноречивым названием «Анафема патриарха Тихона большевиков» , верующим разъяснялось в отношении кого направлены меры церковного наказания: «Патриарх Московский и всея России в послании возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Церкви Христовой обнажил меч духовный против извергов рода человеческого — большевиков и предал их анафеме. Глава Православной Церкви Российской заклинает всех верных чад ее не вступать с этими извергами в какое-либо общение».

Предлагалась и обязательная для всех верующих линия поведения в отношении анафематствуемых: «Родители, если дети ваши — большевики, требуйте властью, чтобы отреклись они от заблуждений своих, чтобы принесли покаяние в великом грехе, а если не послушают вас, отрекитесь от них. Жены, если мужья ваши — большевики и упорствуют в служении сатане, уйдите от мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу. Не может быть у православного христианина общения с слугами дьявола на небесах». Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры«.

На Соборе была образована специальная комиссия во главе с А.Д. Самариным, которой поручалось поддержание связей с властями. 15 марта она посетила Совнарком, где была принята управляющим делами СНК В.Д. Бонч-Бруевичем, наркомами Д.И. Курским и М.Т. Елезаровым. Глава делегации А.Д. Самарин заявил: «мы хорошо знаем, какое единодушное чувство глубокого и сердечного возмущения вызвали во всех преданных Церкви православных людях изданный вами декрет о свободе совести и все распоряжения ваши, коими Церковь стесняется в своей жизни и лишается своего достояния. На все это Православная церковь смотрит, и не может смотреть иначе, как на тяжелое и ничем не вызванное с ее стороны оскорбление религиозного чувства, и как на насилие, самым вопиющим образом нарушающее ту свободу совести и те начала нелицеприятной справедливости и равноправия, которые вы сами провозглашаете…Будет ведомо вам, что религиозное успокоение ста миллионов православных русского населения, без сомнения необходимое и для государственного блага, может быть достигнуто не иначе, как отменой всех распоряжений, посягающих на жизнь и свободу Церкви» .

По сути властям был выставлен ультиматум: либо будет отменен Декрет об отделении церкви от государства, либо противодействие ему на местах примет массовый и жесткий характер. Заявление Самарина властью воспринято было как свидетельство того, что Церковь перешла грань, отделяющую собственно церковные проблемы от политики, и тем самым оказалась в лагере воинствующей политической оппозиции.