73764 (Философская лексика в поэзии Бродского)

Содержание

Введение

Словарные пласты в лирике Бродского

Способы изображения Бродским лирического героя. Фрагментарность изображения (синекдоха, метонимия)

Пространство и Время в интерпретации Бродского

"Лексическая дерзость" как определяющая черта поэтики

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Иосиф Бродский - фигура в отечественном литературном процессе подчёркнуто одинокая. Поэзия его зачастую трактуется в отрыве от культурного контекста эпохи и даже от русской поэтической традиции в целом. Взгляд на поэта как на "иностранца" в русской литературе обусловлен не только декларируемой им самим ориентацией на англо-американскую поэтическую традицию, но и "непривычностью" зрелой поэтики Бродского в эмиграции.

Влияние поэтов-метафизиков просматривается на уровне образности и стилистики. Характерным для метафизической поэзии является тенденция к обновлению и осложнению стихотворного языка, индивидуализация мировосприятия, осознание условности поэтических приемов. Общая идея - напряжение чувства под знаком разума, устремленного в бесконечность. Метафизическую традицию отличает предельная метафорическая насыщенность в сочетании с нарочито сниженным слогом, словесная эквилибристика, пристрастие к оксюморонам и антитезам, гиперболе и гротеску, парадоксальная заостренность поэтических формул, неравномерность композиции, прерывистое развитие сюжета, "отстраненность" исходной фабулы, причудливая фантастичность коллизий, контрастность описаний и персонажей. Мастер парадоксов и контрастов, Бродский учился у англо-американских метафизиков сдержанности в выражении поэтических чувств, универсальному значению и тревожной примеси абсурда.

От Донна, которого он изучал, переводил и воспел в "Большой элегии Джону Донну", Бродский унаследовал целый ряд качеств. Важнейшими среди них являются: страсть к парадоксам в их самой пространной и "схоластической" разновидности и метафизическое сопряжение или стремление преодолеть абстрактность собственной метафоры. Очевидно, что эти свойства (парадоксальность и сопряжение) тесно связаны между собой. Благодаря первому из них, Бродский, используя свою игру слов и разветвленный синтаксис, вместе с читателями прокладывает через дебри иллюзорных определений путь, в конце которого - выводы, порой противоречащие здравому смыслу и обыденному сознанию. Благодаря второму качеству Бродский сумел пойти дальше случайных лейтмотивов, перейдя к развернутым метафорам и целым гроздьям визуальных образов, на которых он основывает абстрактную метафизику своих стихотворений. Подобно Донну, Бродский демонстрирует склонность выражать большое и общее через малое (например, красота, смертность - бабочка). В его стихотворении "Семь лет спустя", любовь превращает маленькую комнату во вселенную. И, наконец, пожалуй, самым убедительным является тщательно продуманное использование Бродским геометрических фигур. Так, образ треугольника в "Пенье без музыки" делает зримой его трагическую разлуку и вечное изгнание. Этот прием, совершенно неизвестный в русской поэзии, восходит к прямым, кругам, спиралям донновских циркулей, символизирующих "христианское единение и надежду на счастливый исход".

Словарные пласты в лирике Бродского

В философской лирике Бродского сближаются далеко отстоящие друг от друга словарные пласты: церковно-славянизмы, научные термины, слова - сокращения советской эпохи, городской и тюремный сленг, книжная лексика, табуированные выражения, просторечье и диалекты. Полилексичность Бродского исследователями истолковывается по-разному, а именно:

совмещение высоких и низких слов как следствие установки на "депоэтизацию текста, на разрушение возвышающего обмана" (И. Виноградова);

один из способов противостояния автоматизации, окостенению приемов или превращения живого слова в надпись на камне, а поэта в мраморную статую, как попытка раздвинуть смысловую перспективу текста (А.Рончин);

как продолжение великого труда по переплавлению и очищению от шлака всего "совяза", поскольку вся страна говорила именно на таком языке (В. Полухина).

Бродским унаследован акмеистический принцип писать на уровне слов, а не фраз. В этом смысле его лирика отличается идеальной плотностью текста и заостренностью авторской стилистики. Поэт не стоит на месте, он делает открытия в новой стиховой речи. Сложнейшие речевые конструкции, разветвленный синтаксис, причудливые фразовые периоды опираются на стиховую волну. На своем пути она захватывает самые неожиданные лексические пласты, создает самые невероятные контаминации.

В лирике Бродского "язык улицы" органично соединяется "изысками" сугубо интеллигентской речи, с языком и понятиями мировой культуры, "трепетная ложь" высокой поэзии впрягается "в одну телегу" с "конем" повседневной общеупотребительной лексики, создавая неповторимый стиль поэзии И. Бродского:

"…Я, прячущий во рту развалины почище Парфенона - шпион, лазутчик, пятая колонна гнилой цивилизации - в быту профессор красноречия…".

Проследим подробнее за условиями реализации функций высокой лексики (архаизмы, историзмы, книжные слова) у Бродского. В ряде произведений высокая лексика становится компонентом стилизации; создает традиционные стилевые эффекты торжественности, патетичности:

"А было поведано старцу сему

о том, что увидит он сметную тьму

не прежде, чем сына увидит Господня.

Свершилось. И старец промолвил: "Сегодня,

Реченное некогда слабо храня,

Ты с миром, Господь, отпускаешь меня

затем чтоб глаза мои видели это

дитя: он - Твое продолжение и Света

источник для идолов чтящих племен,

и слова Израиля в нем…".

Высокая стилевая доминанта в стихотворении "Сретенье" обусловлена употреблением архаизмов (чело, реченное, некогда, твердь, сему, плоть, чтящих, рамены, сия) и книжных слов (семью колонн, пророчища, согбенная Анна, светильник, храм, поведана, некая, свершилось).

Как видно из приведенного примера, в лирике Бродского философского характера наблюдается сочетание употребительных архаизмов, вошедших в состав поэтической лексики (чело, плоть, твердь) с более редкими и, в силу этого, обладающими большей стилевой выразительностью (рамены, регенное некогда, предмет пререканий), что обуславливает своеобразную контаминацию функции поэтизации с функцией создания высоких стилевых эффектов и сообщает повествованию возвышенность, превышающую уровень обычной для Бродского поэтизации. Во второй функции архаическую лексику у Бродского постепенно начинает вытеснять книжные слова.

Использование подобной лексики Бродским является одним из приемов создания иронического смысла. В философской лирике поэта следует разграничивать аспектов реализации иронии: как "структурирующий" фактор; как стилистическая фигура и как мировосприятие. В данном случае рассмотрим явление полилексичности создания причин в стихотворении "Разговор с небожителем". Поэт смело соединяет в одном тексте архаизмы (поелику, уста, лик, наг, сир, глагол, уста), книжную лексику (дух - исцелитель, борд, Ковчег) с просторечием, прозоизмами, жаргонизмами и арготизмами. Например: "Смотри ж, как наг и сир, жлоблясь о Господе"; "Как на сопле все виснет на крюках своих вопросов, как вор трамвайный, борд или философ…"; "… Несет, как рыбой, с одесной и с левой…". Смешенье различных эмоциональных красок, казалось бы, несоединимых пластов является особым приемом Бродского, способом передачи гротескного мироощущения. Достоинство иронии - ее многомерность, многоплановость, сочетающаяся с внешней емкостью, лаконичностью формы. - создается за счет языковых средств. Для Бродского ирония - это способ подняться под обстоятельствами, над целой эпохой, принявшей вид "дурного сна".

Еще одним приемом создания иронического смысла на уровне лексики является макороническая речь. В стихотворении "Два голоса в резервуаре":

"Я есть антифонист и антифауст

Их либе жизнь и обожаю хаос.

Их бин хотеть, лепоссе официрен,

деле дайтн цум Фауст коротко штацирен".

Макороническая речь подчеркивает не только национальную принадлежность Фауста, и создает образ ученого, обуреваемого иссушающей интеллигентской жаждой знания ради знания, исповедующего неприемлемую для Бродского человеконенавистническую философию.

Одно из самых любимых Бродским стихотворение "Я входил вместо дикого зверя в клетку" является ярким образцом полилексичности. В нем сближаются далеко отстоящие друг от друга словарные пласты - лагерный словарь (барак, конвой); тюремный сленг (кликуха); пафос (благодарность и солидарность); простонародные выражения (слонялся, сызнова, жрал), ненормативные формы (только - в женском роде) и книжная лексика (озирал, вскормили). Это свидетельствует, что поэт прекрасно владеет не только высоким поэтическим словом, но и его антиподом - языком улицы, шокирующим лексиконом социальных низов.

Способы изображения Бродским лирического героя. Фрагментарность изображения (синекдоха, метонимия)

Присутствие автора в лирике поэтически замаскировано. Но если проанализировать средства изображения созданного Бродским субъекта, то можно обнаружить, что основной принцип построения образа лирического героя размещается на пересечении нескольких уровней - эстетического поэтического, тематического и концептуального.

Что же лежит в основе лирического героя Бродского?

Лиризм Бродскому чужд. В его произведениях отсутствует эмоциональный отклик на мельчайшие события душевной или внешней жизни - то, что, по мнению критиков, определяет лицо лирика.

Другая черта, важная для понимания образа лирического героя - это сложность восприятия мира Бродским, необычное поэтическое мышление, которое вбирает в себя огромное количество сигналов извне. Это очень сложное видение человека, который наблюдает действительность одновременно в самых разных ракурсах, учитывает ассоциации словесные, культурные, пользуется игрой слов. Для него это не игра, но именно способ восприятия действительности. Отсюда происходит такой сложнейший, разветвленный синтаксис с бесконечными переносами, интонационная интенсивность, изощренность и пестрота его языка, огромное количество смысловых завитушек, то, что можно было бы назвать барочностью его языка. И это сложность восприятия мира придает новое звучание стихотворному произведению. "Редко кто добивается такого эффекта в стихах. Это обычно считалось достоянием прозы. Характерно: то, что всегда было привилегией прозы, оказалось у Бродского чуть ли не основным поэтическим качеством".

Все это помогает Бродскому создать образ лирического героя, человека, который находится среди вещей, звуков, вспышек, игры света и тени, передать его внутреннюю оцепенелость посреди мелькающего и невероятно сложного мира. Например, в поэме "Колыбельная Трескового Мыса" описаны жаркая ночь и сидящий в темноте человек. Он все воспринимает, он слышит звуки музыки, он видит полосы света, различает огромное множество деталей, вызывающих, в свою очередь, воспоминания еще о чем-то, а сам он оцепенел, окоченел, посреди всего этого: ничего важного уже случиться не может, все способное вызывать радость или причинять боль, уже позади. Герой не хочет огладываться, вспоминать:

"И уже ничего не снится, что меньше быть,

Реже сбываться, не засорять

Времени. ("Как давно я топчу…")

Мотив смертности и бренности бытия отразился и на форме самого лирического героя - это безымянный человек, он фрагментарен и анонимен, в описании этот эффект достигается определенной системой снижений: "человек в плаще", "человек на веранде, с обмотанным полотенцем горлом"; "человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе"; "сидящего на веранде человека в коричневом"; "человек в костюме, побитом молью"; человек, которому больше не в чем и - главное - некому признаваться"; "человек отличается только степенью отчаяния от самого себя".

Многие описания построены на устойчивом слиянии безвидности, анонимности и конкретной прозаической детали, иногда нарочито грубой: "Человек - только автор сжатого кулака"; "Прохожий с мятым лицом"; "Все равно на какую букву себя послать, человека всегда настигает его же храп".

При создании лирического субъекта Бродский пользуется двумя полюсами - "новый Данте" и безымянный человек, который, хлебнув "изгнаннической каши", "выживает как фиш на песке", между которыми располагается огромное количество тропов, парафраз и сравнений, замещающих лирический субъект:

"Духота.

Даже тень на стене, уж на что слаба

повторяет движение руки, утирающей пот со лба.

запах старого тела острей, чем его очертанья.

Трезвость

Мысль снижается.

Мозг в суповой кости тает.

И некому навести

Взгляда на резкость".

Здесь анонимность достигается фрагментарностью изображения лирического героя, а именно: синекдохой, метонимией: рука, лоб, тело, мысль, мозг. Как в анатомическом театре от тела отделены, отвержены, отчуждены мышцы, жилы, гортань, сердце, мозг, глаза: "униженный разлукой мозг"; глаз, засоренный горизонтом, плачет"; "одичавшее сердце бьется еще за два"; "Вдали рука на подоконнике деревенеет. Дубовый лоск покрывает костяшки суставов. Мозг бьется, как льдинка о край стакана".

Описание Бродским лирического субъекта - своеобразный поэтический автопортрет. Создание Бродским автопортрета подчинено важному для него эстетическому принципу отстранения, который есть "не просто еще одна граница, а выход за пределы границы":