41770 (Набоков как переводчик), страница 3

поэмах Оссиана. Комони (кони) - всегда steeds; мъгла - mist; мечи

харалужные - steel swards; гремлеши (гремишь) - чрезвычайно

распространённое при описании битвы английское звукоподражание clang; стол - throne; пиръ - feast; красныя дъвы - fair maids; утро - morn; высоко - on high.

2) При описании героя, охваченного какими-либо чувствами, переводчиком используется глагол "inthrall (enthrall)". Так, "туга умъ полонила" переводится вполне по-оссиановски: "Greif has enthralled my mind" (Ср. Erin is enthralled in the pride of his soul").

Очень часто в поэмах Оссиана человек (воин) сравнивается со столпом (pillar). Поразительно, что точно такое же сравнение обнаруживается в "Слове". Заметив это совпадение, писатель, конечно же, включает в свой перевод соответствующий английский эквивалент.

На синтаксическом уровне Набоков активно использует, как уже отмечалось, инверсию, весьма характерную и для поэм Оссиана ("Many are his chiefs in battle"; "Hard is thy heart of rock" и пр.).

Известно, какое огромное внимание придавал автор звуковому облику слова в своём собственном творчестве, как важно для него всё, что связано с фонетическим своеобразием текста - каламбуры, ассонансы, аллитерации. Как не вспомнить, например, искреннее удивление писателя по поводу того, что критики не заметили двух букв "V", символизирующих его имя Владимир и имя его жены Веры, в названии книги "Conclusive Evidence". С таким же вниманием и тщательностью подходит Набоков и к передаче звукового своеобразия лексики других авторов, в частности автора "Слова".

Пожалуй, наиболее ярко в "Слове" представлена аллитерация. Приведём лишь несколько примеров того, как мастерски передаёт её переводчик:

1) "Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти" ("Лучше ведь убитым быть, чем пленённым быть") - "It is better indeed to be slain than to be enslaved";

2) несколько раз встречается в русском тексте "говор галичь" ("говор

галок"), что передаётся как "jargon of jackdows".

Здесь следует отметить ещё одну чрезвычайно интересную деталь. В.В. Набоков не только передаёт в своей английской версии, существующие в русском тексте фонетические стилистические приёмы, но и создаёт звуковую перекличку между некоторыми словами русского текста и их английскими соответствиями, что, естественно, можно заметить, лишь сопоставив оригинал и перевод. Так, для слова "папалома" ("погребальное покрывало") переводчик находит созвучное английское "pall" ("покров", "пелена"), хотя совершенно очевидно, что он мог выбирать из нескольких вариантов. В этой связи интересен и случай перевода выражения "акы пардуже гнъздо" ("точно выводок гепардов"). Всегда столь точный в переводе названий животных и растений, В.В. Набоков в данном случае предпочитает звуковую точность смысловой и употребляет английское слово "pard" ("like a brood of pards"), хотя словоэто означает не "гепард", а "леопард", животное, хоть и одного с гепардом семейства, но другого вида. Вероятно звуковой облик английского слова "cheetah" ("гепард") никак не мог удовлетворить переводчика в данном контексте. Кроме того, это, возможно, явилось мысленной компенсацией непереданной аллитерации в следующем русском предложении: "Уже снесеся хула на хвалу" ("Уже пал позор на славу") - "Already disgrace has come down upon glory".

Наконец, отметим, ещё один случай, когда Владимира Владимировича настолько увлекла звукопись, что он принёс ей в жертву даже смысловую точность, пойдя при этом наперекор собственным переводческим установкам. О готских красных девах говориться, что они "лелъютъ месть Шароканю", а в переводе читаем: "They lilt vengeance for Sharokan". "Lilt" - это, конечно же, не "лелеять", а "петь, играть, двигаться живо и ритмично". Но поскольку о пении готских дев всё же говорилось в предыдущей строке, едва ли можно упрекать В.В. Набокова в данном небольшом искажении, тем более что переводчику удалось привнести в английский текст звукоизобразительный эффект, вызванный теми же согласными "л" и "т" русского слова.

В заключение следует, пожалуй, отметить некоторые места, перевод которых, выполненный В.В. Набоковым, существенно отличается от версии Д.С.Лихачёва, о чём не упоминается в переводческих комментариях. Так, например, слова Всеволода "А мои ти куряне свъдоми къмети", трактуемые Д.С. Лихачёвым как "А мои-то куряне - опытные воины", переводится Набоковым как "А мои-то куряне - знаменитые воины (famous knights)". Предложение "жаль бо ему мила брата Всеволода" ("ибо жаль ему милого брата Всеволода") переводится как "беспокоится он (he is anxious about) о милом брате Всеволоде".

Одно из "тёмных мест" "Слова" "И схоти ю на кровать, и рекъ" (изд. 1800 г.), прочитываемое как "и с хотию на кров, а тъи рекъ" (изд. 1950 г.) и интерпретируемое Лихачёвым как "[был прибит литовскими мечами] на кровь со своим любимцем, а тот и сказал", переведено Набоковым "[и упал] на кровавую траву [словно?] с любимой (a beloved one) на кровать. И [Боян] сказал". В другом месте вместо чтения Лихачёва "Копия поютъ! / На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ" Набоков сохраняет мусинскую разбивку строк на предложения: "копия поютъ на Дунаи. Ярославнынъ глас слышитъ".

Интересно отметить, что В.В. Набоков использует различные английские написания для упоминаемого в исходном тексте слова "Дунай" - традиционное Danube, там, где слово это означает определённое географическое понятие ("затворивъ Дунаю ворота", "суды рядя по Дуная" и "дъвици поють на Дунаи"), и транслитерацию русского слова Dunay в том случае, когда, с точки зрения переводчика, речь идёт не о конкретной реке, а об отвлечённом художественном образе вообще.

Таким образом, даже те немногие наблюдения переводческого процесса работы Набокова над "Словом о полку Игореве", которые были приведены выше, несомненно, свидетельствуют о необычайно высокой степени художественной точности, достигнутой переводчиком, являющимся в первую очередь идеальным читателем. Набоков даже в своих отступлениях от исходного текста остался верен оригиналу.

§2. Поэма «Евгений Онегин»

Думать о том, какими глазами читатель воспринимает сделанный перевод, - долг каждого уважающего себя переводчика. Язык А.С. Пушкина спустя сто пятьдесят лет после его смерти уже кажется современным русским устаревшим. Тогда и современный зарубежный читатель должен воспринимать "Евгения Онегина" соответственно.

То есть было бы совершенно нелепо передавать речь Татьяны Лариной, жившей в России первой половины Х1Х века, речью современной англичанки из Лондона. Это не дало бы читателю верного представления ни о самой Татьяне, ни о произведении в целом.

Еще одна деталь. Роман А.С. Пушкина написан привычным для русскоязычного читателя стихотворным размером - четырехстопным ямбом. Но такой размер обычен только для русских, а для людей, воспитанных на иной литературной традиции (например, исландских сагах, или поэмах Гомера) такой способ рифмовки показался бы вычурным и недоступным для восприятия.

Поэтому при таком педантичном подходе, когда переводчик стремится сохранить свой перевод эквиметричным, иногда возникает невольная (можно даже сказать, подсознательная) подмена.

Разумеется, чтобы воспроизвести роман А.С. Пушкина от переводчика потребуется не только огромная любовь к этому писателю и его стихам, но и незаурядная литературная эрудиция или даже особого рода "чутье" на стилистические, фонетические и прочие нюансы. Специалистов такого уровня немного в любой стране. В России можно было бы назвать С. Я. Маршака.

Уместно будет привести краткую историю переводов "Евгения Онегина" на английский язык.

Впервые роман был переведен с русского стихами в 1881 году. В Лондоне его перевел и опубликовал Генри Сполдинг (Spalding).

Второй перевод Клайва Филипса Уолли (Wally) вышел в свет в 1904 году.

В 1936 году в Нью-Йорке вышел перевод Бэббет Дейч (Deutsch).

Год спустя там же "Евгений Онегин" был опубликован перевод Оливера Элтона (Elton).

Тогда же в Калифорнии вышел перевод Даротеи Пралл Радин (Dorothea Prall Radin) и Джорджа Патрика (George Patrick) .

В Нью-Йорке в 1963 году Уолтер Арндт (Arndt) опубликовал собственный перевод романа. Этот перевод, правда, отличала некоторая поверхностность и "популярность".

Год следующий был для "Евгения Онегина" - как никогда на английском языке - удачным. Вышло сразу два "Евгения Онегина": В переводе В.В. Набокова (в Нью-Йорке) и в переводе Юджина М. Кейдена (Kayden), штат Огайо.

В 1965 году издательство "Penguin" теперь уже массовым тиражом выпустило заново переработанный и обновленный перевод Беббет Дейч.

Из всего этого достаточно внушительного списка переводов "Онегина" следует проанализировать перевод В.В. Набокова.

Подробно охарактеризуем только эту работу, а при анализе других доверимся мнению К.И. Чуковского.

"Как ни отнестись к качеству этих переводов, нужно сказать, что каждый из них - результат многолетнего, большого труда. В два-три месяца "Онегина" стихами не переведешь: в нем 5540 рифмованных строк. Юджин Кейден сообщает в своем предисловии, что он работал над "Онегиным" двадцать лет. …И замечательно, что англо-американская критика встречает каждого нового "Онегина" несметным количеством статей и рецензий, обсуждая азартно и шумно его верность великому подлиннику…. Мне, русскому, радостно видеть, как близко принимают к сердцу заморские и заокеанские люди творение гениального моего соотечественника". [11,с.334].

Владимир Владимирович начал работать над книгой переводов "Онегина" еще в тридцатые годы. К.И.Чуковский в статье "Онегин на чужбине" писал, что переводчики превращали пушкинский роман в стихах "в дешевый набор гладких, затасканных фраз". Когда "в 1964 году вышли его (Набокова) комментарии к "Евгению Онегину" (и его перевод), - вспоминает Нина Берберова, - и оказалось, что не с чем их сравнить: похожего в мировой литературе нет и не было, нет стандартов, которые помогли бы судить об этой работе. Набоков сам придумал свой метод, и сам осуществил его, и сколько людей во всем мире найдется, которые были бы способны судить о результатах?"

Однако вот что еще говорил об этом переводе авторитетнейший специалист К.И. Чуковский: "Я получил недавно четырехтомник "Евгений Онегин" Набокова. Есть очень интересные замечания, кое-какие остроумные догадки, но перевод - плохой, хотя бы уже потому, что он прозаический. " [11,с.326]. "Перевод "Евгения Онегина", сделанный В.В. Набоковым, разочаровал меня. Комментарий к переводу лучше самого перевода" [11,с.346].

Действительно, В.В. Набоков, собираясь сделать небольшой комментарий к роману, постепенно настолько расширил круг своих литературоведческих поисков, что комментарий разросся до 1100 страниц. Писатель буквально построчно сопроводил роман своими примечаниями.

Здесь было бы очень уместно снова обратиться к словам К.И. Чуковского, который сказал: "…перед каждым переводчиком " Евгения Онегина" … дилемма: либо удовлетвориться точным воспроизведением сюжета и совершенно позабыть о художественной форме, либо создать имитацию формы и снабдить эту имитацию обрывками формы, убеждая и себя и читателей, что такое искажение смысла во имя сладкозвучия рифм дает переводчику возможность наиболее верно передать "дух" [11,с.328].

Совершенно очевидно, что перед этим же выбором стоял и В.В. Набоков. И совершенно ясно, что он пошел по второму пути: ему удалось передать лишь фабулу пушкинского повествования.

Сам же комментарий есть отчасти попытка как-то компенсировать "зияющее" отсутствие формы и "духа" подлинника.

Всякий перевод - это неизбежное толкование текста, и переводчик всегда в какой-то мере комментатор. У В.В. Набокова иное отношение. Несмотря на то, что он чрезвычайно ценил форму, словесную организованность, ритм, рифму, начав переводить "Евгения Онегина" стихами, он отказался от этого, увидав неминуемые потери. Переводчик перевел весь роман ритмической прозой, надеясь, что всю "солнечную сторону" текста можно будет подробно объяснить "в тысяча и одном примечании". Никто не скажет, в каком случае потери больше.

Своему переводу Владимир Владимирович предпослал "Введение" с описанием пушкинского текста, с рассказом о том, что "Евгений Онегин" содержит 5541 стихотворную строку, из которых все кроме 18-и, представляют собой четырехстопный ямб с чередованием женской и мужской рифмы. Онегинскую строфу В.В. Набоков сравнивает с четырехстопными стихами в английской, французской, итальянской поэзии. Здесь же он говорит о непростых переходах А.С. Пушкина от одной темы к другой, о стилизованной автобиографичности "Евгения Онегина" и о его творческой истории, о том, что в комментариях он учитывал и варианты, и черновые наброски. Многие темы "Введения" развиты в комментариях, которые следуют за переводом и занимают второй и третий тома. В четвертом томе воспроизведен русский текст "Евгения Онегина".

В третьем томе есть приложения. Одно из них посвящено Абраму Петровичу Ганнибалу и является как бы пространным комментарием к пятидесятой строфе Главы первой:

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! – взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

Под ризой бурь, с волнами споря,