75802-1 (Была ли связь между торжеством Франции в Крымской войне и ее разгромом под Седаном?)

Была ли связь между торжеством Франции в Крымской войне и ее разгромом под Седаном?

Виноградов Владилен Николаевич - доктор исторических наук, профессор, гл. научн. специалист Ин-та славяноведения РАН.

Поставленный в заголовке вопрос на первый взгляд может показаться надуманным, прошло ведь 15 лет между этими событиями, знаменовавшими триумфальное начало и бесславный конец царствования Наполеона III. Многие причины обусловили падение его режима в войне с Пруссией 1870 г. Мы остановимся лишь на одной из них. Нам представляется, что предотвратить роковое столкновение с Пруссией, "железом и кровью" прокладывавшей дорогу к объединению Германии, могло лишь тесное стратегическое сотрудничество с Россией, возможное только на развалинах Парижского мира 1856 г. и при отмене его статей, пагубных и унизительных для России. Расстаться со славой Севастополя Наполеон III не решился, и наступила катастрофа. Можно сказать, что Франция оказалась жертвой победоносной для нее Крымской войны.

Крымская война - единственный общеевропейский конфликт с участием России, Франции, Великобритании, Турции, Сардинии, а в дипломатическом плане и Австрии, за столетие, протекшее от конца наполеоновской эпохи до первой мировой войны. А основанная на завершившем ее Парижском мире 1856 г. система международных отношений не выдержала испытания временем и просуществовала всего 15 лет.

Почему ее развал произошел с исторической точки зрения столь стремительно? Очевидно, по причине навязанных России прямо, а балканским народам косвенно условий. Самым тяжелым из них для нашей страны являлся запрет на содержание военного флота в Черном море. Великую страну лишали возможности защищать свои берега, осуществлять важнейшую функцию любого государства - заботиться о своей безопасности. Из приличия такой же запрет был наложен на Турцию. Но та перевела свою эскадру из Черного моря в Средиземное, и для возвращения ее обратно через проливы Босфор и Дарданеллы требовалось не более двух суток. Правда, Лондонская конвенция 1841 г. объявляла проливы закрытыми для иностранных военных судов, но это не помешало англо-французской армаде появиться в Черном море ранней весной 1854 г. еще в условиях мира с Россией.

Ни одна страна, обладающая чувством самоуважения и заботящаяся о своей безопасности, с подобным посягательством на свои права мириться не станет. По словам О. Бисмарка, "стомиллионному народу нельзя навечно запретить осуществлять естественные права суверенитета над принадлежащим ему побережьем" и подвергать его "невыносимым унижениям" [1]. Главной задачей отечественной дипломатии стала поэтому отмена злополучных статей Парижского договора 1856 г., чего она и добилась под руководством князя А.М. Горчакова через 15 лет. Не менее бессмысленным в исторической перспективе являлся и другой постулат учиненного замирения, направленный на сохранение на Балканах власти реформированной Османской империи. Западные миротворцы делали упор на предстоящих в ней преобразованиях, и даже "исторгли" (употребляя пущенное в британском парламенте выражение) у султана хатт-и-хумаюн (высочайший указ) о реформах, предусматривавших уравнение в правах его мусульманских и христианских подданных. Прозорливые современники уже тогда предрекли бесславный конец этой затее.

Османская империя являлась конгломератом народов, разных по крови, языку, культуре, обычаям и, главное, по вере. Господствующее положение в ней занимали мусульмане, и религия определяла его, понятие этноса было стерто, каждый принявший ислам числился турком с соответствующими привилегиями. Ислам - не просто вера, а образ жизни со своей системой ценностей, основанной на Коране и законах шариата. Утопией являлась сама мысль созидателей договора 1856 г. о приобщении мусульманской общины к прелестям европейского конституционализма. Они отвергали саму идею равноправия с кяфирами (неверными). Против реформ стеной встало духовенство, члены многочисленных монашеских орденов, ученики медресе, представители феодальных кругов и вся масса мусульманского населения. (Наш современный опыт свидетельствует, насколько эта среда невосприимчива к идеям основанной на христианском вероучении демократии).

Что же касается православных жителей, то они в успех реформ не верили. Связующим звеном между сербами, болгарами, черногорцами, греками и румынами являлась религия. В империи существовала официально признанная православная община (миллет) во главе с Константинопольским патриархом. Община жила своей жизнью, руководствуясь заветами Евангелия и местным традиционным правом. Высокая Порта являлась для нее злой мачехой, носительницей чуждой и враждебной ей иноязычной и иноверческой власти. Западные миротворцы, мысля по шаблону, воображали, будто обручем реформ можно стянуть ветхое строение Османской державы. На самом деле они способствовали ее разрушению, ибо в той, очень малой степени, в которой преобразования удавалось претворять в жизнь, это шло на пользу прежде всего подвластным народам. Прогрессивные силы в христианских землях каждый шаг в направлении равноправия использовали для ослабления уз, связывавших их со Стамбулом, и продвижения к независимости. Парижский мир поэтому знаменовал не укрепление империи, а способствовал ее дальнейшему развалу.

Ярыми поборниками доктрины статус-кво (сохранения власти Турции в Юго-Восточной Европе и, следственно, увековечения неполноправного состояния обитавших там народов) выступали Великобритания и Австрия. Лондонский кабинет считал султана стражем Черноморских проливов, венский стремился вытеснить Россию из традиционной зоны своих интересов, каковой являлись Балканы. В Англии многие считали Крымскую войну венцом и триумфом продолжавшегося 40 лет противоборства с Петербургом за влияние в регионе и даже шире - за первенство в Европе. Одержать в этой схватке победу долго не удавалось по причине невозможности прибегнуть к "последнему доводу королей", к войне, из-за отсутствия у сент-джеймского кабинета сильной сухопутной армии. В 1854 г. судьба улыбнулась британским ястребам во главе с виконтом Пальмерстоном, тогда "домашним секретарем" (министром внутренних дел). Свои услуги предложил только что взошедший на престол в Париже Луи Наполеон Бонапарт, воцарившийся под именем Наполеона III [2].

Франция шла к Крымской войне по другому сценарию. Непримиримых противоречий с Россией у нее не существовало, и значение личностного фактора в разыгравшихся событиях проявилось ярко и убедительно. Над французским императором довлело имя Бонапарт. От него ждали великих свершений, на которые он - человек умный, образованный, решительный, склонный к авантюре, но не обладавший задатками крупной личности, - не был способен. Требовалось, однако, утвердить свою еще шаткую власть масштабным внешнеполитическим успехом, проявить себя достойным преемником великого дяди. Наполеона I. С точки зрения племянника самым коротким путем было взять реванш за гибель в снегах России в 1812 г. великой армии, что предопределило падение первой империи. И Наполеон Маленький, как его прозвал В. Гюго, развязал спор о Святых местах, о праве католического духовенства служить в почитаемых храмах Палестины, колыбели христианства, твердо зная, что затеянный конфликт завершится вооруженным столкновением. Кроме всего прочего это укрепляло позиции Наполеона III в глазах католической церкви.

Россия скатывалась к войне по своему сценарию. В 30-е годы начался стремительный упадок ее влияния в делах балканских и ближневосточных, и не по причине дипломатических промахов, а из-за системной отсталости государства, развитие которого сковывали цепи крепостничества. Рынком сбыта для товаров региона Россия не являлась, имея одно с ними зерновое направление сельского хозяйства. В плане социальном и политическом самодержавное государство представлялось заповедником реликтовых порядков - людьми торгуют, ни намека на представительные учреждения, свирепая цензура, жандармерия вездесуща. Не удивительно, что передовые круги Балкан обратили свои взоры в поиске товаров, кредитов, рынков сбыта в сторону Запада. От России ждали помощи в освобождении, а потом от нее отворачивались.

В регионе образовалось что-то вроде вакуума, и в него устремилась Великобритания (американский историк Д. Голдфрэнк один из разделов своей книги о Крымской войне озаглавил: "Англия - прыжок вперед, 1833-1841 гг.") [3]. Наступление шло широким фронтом, из Британии поступали промышленные товары, вооружение, корабли, кредиты, а заодно и притягательные для реформаторов конституционные и либеральные принципы. А у самодержавия оставался единственный легальный рычаг воздействия на ситуацию - право покровительства христианским подданным султана, и за него Николай I уцепился. Когда же Наполеон III начал диверсию по поводу службы в храмах, расположенных в Святых местах, самодержец решил, что почва у него из-под ног уходит: хорош покровитель, неспособный взять под защиту православное духовенство!

Отправленная в Стамбул в феврале 1853 г. миссия князя А.С. Меншикова отличилась беспрецедентной дипломатической неуклюжестью. Но описание его бестактных выходок, чем с удовольствием исследователи занимаются уже полтораста лет, поневоле скрывает то обстоятельство, что спор с французами о богослужении в Святых местах был улажен, царский посланец отказался от первоначально завышенных в части покровительства христианам претензий, позабыл о своей самоуверенности и в просительной форме настаивал лишь на повторении того, что было записано в Кючук-Кайнарджийском договоре 1774 г. [4]. Можно бесконечно спорить насчет предлагавшихся российской стороной формулировок, отвергнутых Высокой Портой с подсказки британского посла Ч. Стрэтфорд-Редклиффа, давали ли они хоть чуточку больше возможностей для России вмешиваться в турецкие дела. Но главное состоит не в этом. Реально российское влияние во все времена определялось мощью державы и лишь опиралось на формулы договоров. Случалось и раньше, что царские посланники, отстаивая права христиан, годами стучались в турецкие двери без всякого результата (например, после наполеоновских войн, когда отсутствовала возможность прибегнуть к силе). Россия не обладала былой мощью и Высокая Порта имела полную возможность, даже подписав все бумаги Меншикова в первоначальном варианте, пренебречь подаваемыми из Петербурга советами. Правда, шансов на подобную уступчивость с турецкой стороны не было никаких.

Теоретически существовал и другой вариант - царь капитулирует, дает согласие на предложения оппонентов - на отказ от покровительства "турецким христианам", на установление над ними коллективной гарантии держав (иными словами - на их надзор над его отношениями с султанским двором). В таком случае урегулирование обошлось бы без территориальных потерь с российской стороны и разоружения на Черном море, к чему привела Крымская война.

Пойти на подобное унижение Николай I, искренне веривший в божественную предначертанность своей миссии, мнивший себя первым венценосцем Европы, - не мог. Признать себя политическим банкротом, расписаться в дремучей отсталости возглавляемого им 30 лет государства он оказался не в состоянии и решился на войну, безнадежную с самого начала [5].

Самодержец выступал как Дон Кихот Священного союза, он верил в некую высшую солидарность помазанников Божьих. Не какая-нибудь либералка, а фрейлина цесаревны Марии Александровны Анна Федоровна Тютчева записала в дневнике: царь сделался "как бы опекуном государей и полицмейстером народов. Но ни те, ни другие не были ему за то благодарны: одни потому, что чувствовали себя униженными покровительством, иногда становившимся для них гнетом, другие потому, что видели в России врага всякого прогресса" [6].

Николай I твердо рассчитывал на благожелательный нейтралитет Пруссии и Австрии. Но родственный берлинский двор от него отвернулся, а венский его предал, примкнув по сути дела к вражеской коалиции, непрерывно шантажируя российскую дипломатию угрозой вступления в войну с оружием в руках. Справиться с альянсом Великобритании, Франции, Турции, Сардинии и де-факто Австрии России было не по силам. Душевную горечь поражения смягчала слава обороны Севастополя. И, главное: вся думающая Россия осознала - так дальше жить нельзя. Вполне благонамеренный высокий чиновник, начальник управления по делам печати МВД Е.М. Феоктистов подводил итоги прошлого царствования: "Гнет, тяготевший над умственным движением в николаевское время, мнимый консерватизм, состоявший в том, чтобы ограждать все безобразия крепостного права, беззакония и неправду в судах, произвол и корысть администрации, принес свои плоды" [7]. Настала пора великих перемен.

Пришедший к управлению внешними делами князь Александр Михайлович Горчаков предавал анафеме сковывавшие дипломатию традиции Священного союза: "Моральные и материальные силы, столь часто использовавшиеся в чуждых нам видах, отныне должны быть устремлены исключительно на благо и величие народов, ей (России. - В.В.) доверившихся". Следовала жесткая оценка сложившегося положения: основные оппоненты - Великобритания и Австрия. Первая "на Черном море и на Балтике, у берегов Каспия и Тихого океана - повсюду является непримиримым противником наших интересов и всюду самым агрессивным образом проявляет свою враждебность" [8].

Гнев российской общественности обратился не против открытых врагов, а против коварной изменницы. Габсбургской монархии, "дряхлой, разноплеменной и разноязычной империи", как ее характеризовал журнал "Русская беседа". Столь же сурово относился к бывшей союзнице и Горчаков, именуя ее сателлитом Великобритании, чей "высокомерный патронаж" она смиренно принимала. "Венский двор ни на мгновение не переставал оказывать повсеместно враждебное влияние" по отношению к России. И как результат "полное уничтожение плодов вековой нашей деятельности на востоке, абсолютное порабощение христиан и увековечение угнетательского турецкого режима при преобладании Австрии и Англии является их целью" [9].