fro2 (Рабовладение у восточных славян VIII-Х вв.), страница 2

В группе восточных источников о трех «центрах" или племенах" Руси, содержащих сведения о русах IX в., привлекает внимание отрывок из сочинения Ибн Хаукаля, где говориться, что из Арсы вывозят «черных соболей, черных лисиц и олово (свинец?) и некоторое число рабов". Ибн Хаукаль имеет в виду, конечно, русов, поскольку в Арсу путь посторонним, по его словам, заказан и жители этой земли «убивают всех чужеземцев, приходящих к ним. Сами же они спускаются по воде для торговли и не сообщают ничего о делах своих и товарах своих и не позволяют следовать за собой и входить в свою страну».

Раффельштеттинский таможенный (мытный) устав, составленный около 903-906 гг., упоминает купцов из ругов (русов), которые платили подати «с одной рабыни по тремиссе» («столько же за жеребца»), а «с каждого раба по сайге» («столько же за кобылу»). Этот устав запечатлел порядки, существовавшие в IX в.

Давно налаженной выглядит работорговля русов в описаниях путешествовавшего в 921-922 гг. по Волге Ибн Фадлана, который сообщает, что «царь славян», т.е. верховный правитель Волжской Булгарии, берет с каждого десятка рабов, привозимых в его «государство» для продажи русами, «одну голову». Русы-работорговцы «прибывают из своей страны" и причаливают свои корабли на Атыле, - а это большая река – и строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать меньше или больше. У каждого [из них] скамья, на которой он сидит, а с ними [сидят] девушки-красавицы для купцов». Накануне торга русы совершают моления, подойдя «к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю». Они взывают к своему богу: «О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов... Я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня в соответствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я говорю». Судя по всему, Ибн Фадлан описывает многолетний опыт торговли русов невольниками, уходящий своими истоками в IX столетие.

О подобной работорговле русов, налаженной длительным временем сообщает Константин Багрянородный, рассказывая о закованных в цепи рабах, привозимых русскими купцами для продажи в Константинополь. Среди этих рабов были не только «крепкие мужчины и юноши, но и дети, и девушки, и женщины». По словам Г. Г. Литаврина. «формы организации торговых экспедиций русов в империю представляли собой сложившуюся и четко отработанную за многие годы во всех своих звеньях систему».

Таким образом, продажа восточными славянами рабов на внешнем рынке делается обычной если не в VIII, то в IX столетии, превращаясь со временем в доходную отрасль «хозяйственной деятельности» социальной верхушки Киевской Руси. Рабы, будучи живым товаром, составляли богатство, сохранение которого требовало бережного с ними обращения. Ибн Русте пишет о русах: "С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют (ими)». А.А.Зимин увидел тут "патриархальное отношение к рабам", сходное с тем, что запечатлели византийские памятники (Прокопий, Маврикий).

Аналогично рассуждает Л.В.Данилова. Указав на сообщение Маврикия о переводе славянами по истечении определенного срока своих рабов на положение "свободных и друзей», она замечает: «О патриархальном отношении к рабам говорится и у более поздних авторов. Ибн Русте, использовавший в своей книге источники первой половины IX в., пишет, что славяне с рабами обращаются хорошо"» Мы не можем согласиться с названными исследователями, поскольку заботливость русов о рабах, хорошее обращение с ними объяснялось, на наш взгляд, не старыми «патриархальными» нравами и традициями, а новым порядком вещей, явившимся

следствием развития массовой работорговли, изменившей прежнее отношение к рабам, которые в результате наступивших перемен постепенно теряли (чем дальше, тем больше) возможность получить через определенное время статус «свободных и друзей», оставаясь в бессрочной неволе. Чтобы продать раба, надо было придать ему хороший, так сказать, товарный вид. Именно этим были озабочены работорговцы, о чем в источнике сказано со всей ясностью: русы заботятся об одежде невольников и хорошо с ними обращаются, «потому что торгуют ими". Приведенные данные позволяют утверждать, что подавляющая часть рабов, приобретаемых восточными славянами посредством полонов, поступала на внешний рынок, но какая-то часть пленников-рабов находилась при господах, образуя их окружение. Они использовались в качестве слуг прежде всего знатными людьми.

Интересные, хотя и единичные примеры на сей счет находим в русском эпосе, в частности, в былине о молодости Чурилы.

Эта былина повествует о нападении на владения полян враждебного славянского племени во главе с Чурилой и об ответном карательном походе из Киева, организованном князем Владимиром. В былине цель похода затемнена позднейшими наслоениями, по смыслу которых Владимир снаряжается для судебного разбирательства, что совершенно не вяжется с положением Чурилы и его людей как «неведомых», т. е. не входящих в состав Полянского племени. В ряде вариантов былины военный характер акции Владимира выражен со всей определенностью:

Тут солнышко ладился (латился),

Поскорей Владимир кольчужился,

И брал любимого подручника,

Старого казака Илью Муромца,

Брал и княгиню Опраксию,

И поехал к Чурилушке во Киевец.

Былинное «кольчужился» не оставляет сомнений относительно того, что речь идет именно о военном предприятии киевского князя.

Иногда в роли «подручников» вместо Ильи Муромца выступают другие русские богатыри:

Втапоры Владимер-князь и со княгинею

Скоро он снаряжается,

Скоря тово поездку чинят;

Взял с собою князей и бояр

И магучих богатырей: Добрыню Никитича

И старова Бермята Васильевича,

Тут их собралось пять сот человек

И поехали к Чурилу Пленковичу.

Важную информацию заключают варианты, в которых воины князя Владимира выступают безымянно:

Тута солнышко Владимер стольне-киевский

Выбирает лучших товарищей,

Князей и бояр, захватил он русских богатырей,

Набрал партию да людей семдесят,

С молодой княгинею он прощается,

В путь-дороженьку да снаряжается.

Приведенные тексты позволяют высказать предположение о том, что с точки зрения социальной структуры войско Владимира не было однородным. Оно состояло из знатных и простых воинов, т. е. представителей общественной верхушки и рядового люда. Перед нами, следовательно, поход воинства полянской общины против враждебного племени Чурилы, поход, подобный многим из тех, что запечатлены Повестью временных лет.

Воины Чурилы не могли противостоять киевской рати, чем и объясняется дальнейшая его служба Владимиру. В большинстве былинных вариантов Чурилу побуждает к службе князь Владимир. Внешне это выглядит как приглашение, а по существу есть принуждение. Во всяком случае, нотки приказа здесь звучат явственно: «Втапоры Чурила князя Владимира не ослушался». Характерно и то, что служба Чурилы отождествляется с бедой:

Кто от беды откупается,

А Чурила на беду накупается.

Да иной от беды откупается,

А Чурила на беду и нарывается.

Служба Чурилы связана с дворцовым хозяйством Владимира. Сперва он служит "курятником»: «И живет-то Чурила во Киеве у князя Владимира в курятниках". Затем мы видим его "стольником", который "ходит де ставит дубовые столы", т.е. выполняет обязанности простого слуги. Все, что делает Чурила, в былине называется "работушкой": Говорит Владимир стольнекиевский:

Тебе дам работушку да стольником,

Стольником да чашником,

Расставляй-ко, молодец, столы дубовые,

Полагай-ко чаши золоченый,

Наливай-ко яствушки сахарнии,

А напиточки да все медвяные,

Станови-тко вина заморский.

В княжеском доме Чурила только слуга, почему он за стол не садится, а лишь вокруг столов «похаживает», иначе - прислуживает. Гостей Чурила обслуживает с необыкновенной легкостью, красотой и изяществом. «Княженецкие жены» им любуются, а у «молодой княгинишки Опраксии», супруги Владимира, голова кругом пошла, хлеб в горле застрял и вино «во рту застояла-си». Апраксия обращается к мужу с весьма рискованной и столь же сомнительной просьбой:

Смини Чурилушки работушку,

А не стольником-то быть ему, не чашником,

А быть ему до постельником,

Чтобы в нашей-то да светлой спаленки

Убирал бы кроваточки тисовые,

Постилал бы перинушки пуховые,

Покрывал бы одеяла соболиные.

Князь разгневан, чувствуя себя опозоренным перед гостями. Но Апраксия не отстает от него:

Если не возьмешь Чурилы во постельники

Оберегать кроваточки тисовые,

Расстилать перинушки пуховые,

То возьми Чурилу в рукомойники;

Встану по утру да ранешенько,

Чтоб Чурилушко да сын Плёнкович

Наливал мне воду в рукомойничек,

Подавал бы полотенышко камчатое.

Опасаясь за свою супружескую честь, князь Владимир решил держать Чурилу подальше от Апраксии и сделал его «зазывальщиком»:

Ты езди-тко по городу по Киеву

Зазывать гостей да на почестный пир

Ты князей, бояр да и с жонами,

А богатырей да одиноких

всех купцов, людей торговыих.

Служба "зазывальщиком" - последняя «работушка - которую выполнял Чурила при княжеском доме. Владимир отпускает его со словами:

Да премладьй Чурило ты сын Пленкович!

Да больше в дом ты мне не надобно.

Да хоша в Киеви живи, да хот домой поди

Да поклон отдал Чурила да и вон пошол.

Таким образом, былина о молодости Чурилы рисует военное противоборство племенного союза полян с каким-то соседним восточнославянским племенным объединением, в результате которого Полянский князь одержал победу и взял в плен вождя из вражеского стана, отправив его в Киев, где он, низведенный до рабского состояния, должен был прислуживать киевскому князю. Былина, следовательно, позволяет увидеть, какое применение находили пленники-рабы в повседневной жизни восточнославянской знати. Вместе с тем она свидетельствует и о том, что практика срочного рабства с присущим ей отпуском невольников на свободу по истечении определенного времени, еще не исчезла полностью из социальной жизни восточных славян, что нами уже отмечалось на материале показаний других источников.

Надо сказать, что не только с целью бытовых услуг восточнославянская знать обзаводилась рабами-пленниками. Не менее существенными были соображения престижа в обществе, укрепление социального статуса, ибо, как верно говорил Г.Нибур, "на низших стадиях культуры человек не может выстроить дворца, или держать автомобиль, или покупать картины и может выказать свое богатство народу, только окружив себя большим количеством людей или домашних животных". В древних обществах «обладание большим количеством рабов служит признаком отличия», оно, «подобно всякой другой собственности, указывает на богатство, а где рабы приобретаются посредством захвата на войне - на мужество владельца».

Как и прежде, обращаемых в рабство пленников восточные славяне использовали для военных целей. Но если раньше рабы-пленники как бы восполняли убыль родовых отрядов и племенного войска, то теперь они группировались вокруг отдельных лиц, прежде всего вождей и правителей, сбиваясь в боевые дружины, выступавшие нередко в качестве личной гвардии властителей. Яркой иллюстрацией тому является рассказ Ибн Фадлана о царе русов: «Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него». Умерщвление «сподвижников» царя после его смерти - верный признак их рабского состояния. Принадлежность рабов-«сподвижников» к соплеменникам князя, судя по всему, исключается.

Нечто похожее открывается в отроках, состоявших при княгине Ольге. Летописец, изображая сцену тризны по князю Игорю, устроенной вдовствующей княгиней в Древлянской земле, говорит: «И повеле людем своим съсути могилу велику, и яко соспоша, и повеле трызну творити. Посем седоша деревляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними... И яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити на ня, а сама отъ-иде кроме, и повеле дружине своей сечи деревляны; исе-коша их 5000». Отроки, как видим, - слуги. Но они выполняли и военные функции, входя в княжескую дружину на правах младших ее членов. Служебная роль отроков проглядывает также в сюжете о греческих дарах князю Святославу: «И поведоша Святославу, яко придоша грьци с поклоном. И рече: "Въведете и семо". Придоша и поклонишася ему, и положиша пред ним злато и паволоки. И рече Святослав, кроме зря, отроком своим:"Схороните"". Отроки прислуживают князю, но наряду с этим являются и его ближайшим вооруженным окружением. Сама по себе служба отроков есть признак рабской зависимости.

Весьма симптоматично, что в старославянском, чешском и словацком языках слово "отрок" означало раб.

Этимология этого слова приподнимает завесу над происхождением рабства отроков. По мнению лингвистов, оно, будучи общеславянским, образовано с помощью отрицательного префикса от- («не») от рок, «говорящий». Отсюда отрок - неговорящий, бессловесный." Обычно данное значение истолковывают как не говорящий, т.е. «не имеющий права речи, права голоса в жизни рода или племени, не имеющий права говорить на вече». Однако можно предположить и другое. Вполне возможно, что в древности отроками славяне называли не только детей, но и тех, кто не умел говорить на славянском наречии - пленников из чужих, неславянских земель. В этой догадке мы опираемся на мнение выдающегося знатока славянских древностей Любомира Нидерле, который писал: «Слово отрок (otrok) первоначально означало того, кто не умеет говорить, и отсюда легко объяснить, почему им назывались и дети и иноплеменные пленные". Еще раз возвращаясь к данной теме, Л.Нидерле отмечал, что поначалу отроками называли тех, "кто не умел говорить, то есть и детей и чужеземных работников». Отроки, стало быть, составляя разряд военных слуг князя, свою родословную вели от рабов-пленников. Они, конечно, не являлись новообразованием X в. Их появление при восточнославянских князьях надо, вероятно, связывать с возникновением в IX в. постоянных княжеских дружин.

Полагаем, что сказанного вполне достаточно, чтобы заключить о наличии у восточных славян обращенных в рабство пленников, используемых в военном деле.