14632-1 (Идеология русского радикализма. Дворянско-разночинский этап), страница 2

Герцен обстоятельно останавливается на выяснении характера и содержания монархии и республики. Абсолютную монархию он считает формой государства, выражающей меру народного несовершеннолетия, неспособности трудящихся масс к самоуправлению. Она держится на божественном праве, выставляя себя «добрым пастырем», а людей - «послушным стадом».

Что касается конституционной монархии с ее «всеобщей подачей голосов» и «нелепым разделением властей... при религиозном понятии и представительстве, при полицейской централизации всего государства в руках министерства», то это «такой же оптический обман, как равенство, которое проповедовало христианство».

Не менее строг Герцен к республиканской системе. Хотя ей «присущ элемент движения, перемены и, следственно, - надежды», тем не менее она никогда не бывает прочной и «всегда может сделаться монархией или, еще лучше, подпасть под деспотическую власть шута или солдата, под самовластие предательского, но самодержавного собрания, под гнет продажного министерства и его агентов». И это тем вероятнее, что республика есть «гражданское устройство, защищающее только собственность», ради которого готово «спустить курок по первой команде».

Однако само движение народов от монархии к республике, по мнению Герцена, доказывает, что «государство как рабство идет к самоуничтожению», что это - «форма преходящая», зависящая от «известного возраста», «совершеннолетия большинства». А что оно не за горами, что «совершеннолетие» народа все более проявляется в истории - об этом свидетельствуют «общественные перевороты» и революции Запада. На очереди - пробуждение русских «хлеборобов», крестьянства. «И это будет настоящая революция народных масс. Всего вероятнее, что действительная борьба богатого меньшинства и бедного большинства будет иметь характер резко коммунистический», - высказывает предположение Герцен.

Другим подтверждением начавшегося «разрушения государства» он считает повсеместное распространение социалистических идей. На его взгляд, в настоящее время коммунизм и социализм находятся в том лее положении, в каком было первоначально христианство: «Они предтечи нового общественного мира». Но в какой социальной форме, какой реальный вид примет учение социализма - это пока Герцену неведомо. Лишь после встречи с бароном А.Гакстгаузеном, известным исследователем русских поземельных отношений, он, хотя и не сразу, находит ответ на мучивший его вопрос, правда, не для всего мира, а только применительно к условиям России: опорой социализма должна стать крестьянская община.

Впервые идею «русского социализма» Герцен формулирует в статье «Россия» (1849). Народы Западной Европы, рассуждает он, в процессе своего исторического развития «доработались» до положительных социальных идеалов. Однако практически они отстоят от них дальше, чем Россия, ибо общественный быт русского народа сходен с этими идеалами. «То, что является для Запада, - пишет Герцен, -только надеждой, к которой устремлены его усилия, - для нас уже действительный факт, с которого мы начинаем». Таким фактом, по его мнению, служит сельская община, нуждающаяся, правда, в определенном изменении и совершенствовании, но далее в своем настоящем виде представляющая собой непосредственное воплощение идеальных принципов западноевропейских социалистических теорий.

Развивая далее свои идеи, Герцен акцентирует внимание на следующих моментах: во-первых, русская сельская община существует с незапамятных времен и схожие с ней формы встречаются у всех славянских народов; там же, «где ее нет, она пала под германским влиянием»; во-вторых, земля, принадлежащая общине, распределяется между ее членами, и каждый из них обладает «неотъемлемым правом» иметь столько земли, сколько ее имеет любой другой член той же общины; «эта земля представлена ему в пожизненное владение, он не может да и не имеет надобности передавать ее по наследству»; в-третьих, вследствие такой формы землевладения, «сельский пролетариат - вещь невозможная», и если принять во внимание еще, с одной стороны, обязанность всякого русского, за исключением горожанина и дворянина, быть приписанным к общине, а с другой - чрезвычайно ограниченное число городских жителей в России, то «невозможность многочисленного пролетариата становится очевидностью». «Итак, - резюмирует Герцен, - элементы, вносимые русским крестьянским миром, - элементы стародавние, но теперь приходящие к сознанию и встречающиеся с западным стремлением экономического переворота, - состоят из трех начал, из: 1) права каждого на землю, 2) общинного владения ею, 3) мирского управления. На этих началах, и только на них, может развиться будущая Русь».

Герцену кажется, что если Запад, разочаровавшись в своей капиталистической действительности, начинает мечтать о социалистических преобразованиях, то России больше нет никакой надобности думать о повторении пройденного им пути. Он замыкает ее существование пределами крестьянского быта, отказываясь от состояния урбанизированной цивилизации. Все это очень напоминает политологические фантазии Щербатова, которого он так любовно популяризирует в своих заграничных изданиях.

3. Теория минования капиталистической формации: Н.Г. Чернышевский (1828-1889). Из герценовского социализма следовало, что для определенных стран возможно минование капиталистической стадии развития. Эту идею поддерживает также Чернышевский, признававший наличие общины достаточным основанием для пропуска «вторичного», т.е., собственно, буржуазного состояния.

Споря со славянофилами, полагавшими, будто общинное устройство является «прирожденною особенностью русского или славянского племени», он настаивает на органичности этой формы для всех народов в древнейшие периоды их исторической жизни. Общинное владение землей, отмечает автор, «было и у немцев, и у французов, и у предков англичан, и у предков итальянцев, словом сказать, у всех европейских народов», но впоследствии, с усложнением общественных отношений, «оно мало-помалу выходило из обычая, уступая место частной поземельной собственности». Стало быть, гордиться сохранением этого «остатка» первобытной древности нечего, ибо он «свидетельствует только о медленности и вялости исторического развития», «доказывает только, что мы жили гораздо меньше, чем другие народы».

Однако замедленность, вялость русской истории имеет и свое преимущество. В то время как Запад, опередивший Россию в экономическом развитии, переживает сложнейшие социальные потрясения и в поисках выхода вновь обращается к прошлому, Россия продолжает стабильное существование благодаря неизменности общинной системы. В этом Чернышевский находит подтверждение истинности гегелевской диалектики, согласно которой высшая стадия развития по форме сходна с его началом. Тем самым достигается возвышение и общинного владения. Развертывая далее аргументацию, он строит следующую триадическую схему.

«Первобытное состояние (начало развития). Общинное владение землею». На этом этапе человеческий труд связан с определенным участком земли и не требует затрат никаких особых капиталов.

«Вторичное состояние (усиление развития)». Теперь земледелие преобразуется в землевладение, земля становится частной собственностью. Вначале такая хозяйственная форма была вполне прогрессивной и служила «источником правильного дохода». (Примечательно, что идеи Чернышевского о миновании общинными странами капиталистического пути были восприняты классиками марксизма, внимательно изучавшими его политические и экономические сочинения. Община, по их мнению, могла бы действительно стать «исходным пунктом коммунистического развития», перехода к высшему типу социальных отношений, если в Западной Европе победила пролетарская революция, которая «предоставит русскому крестьянину необходимые условия для такого перехода, — в частности материальные средства, которые потребуются ему, чтобы произвести необходимо связанный с этим переворот во всей его системе земледелия». В 1881 г. Маркс, снова обращаясь к русской общине, пишет, что она «является точкой опоры социального возрождения России, однако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития». Отсюда правомерно заключение, что классики марксизма благодаря Чернышевскому склонились к признанию теории общинного социализма для стран, еще не перешедших на путь капиталистического развития.)

Но усиление промышленно-торговой деятельности, порождая «спекуляцию», приводит постепенно к сосредоточению земель и капиталов в немногих руках. А это сводит на нет и позитивную роль частной поземельной собственности. В обществе растет нищета, углубляется «язва пролетариатства».

Из недр «вторичного состояния» вырабатывается новое, высшее состояние, совпадающее по форме с начальным, первобытнообщинным. Общинное землевладение не только возвращает земледельческому классу благосостояние, но и упрочивает успех земледелия, оказываясь едва ли не единственным средством соединить выгоду земледельца с улучшением земли и методы производства с добросовестным исполнением работы. Словом, это и будет реальное воплощение социалистического идеала.

Такой представлялась Чернышевскому перспектива развития западноевропейских стран, достигших «вторичного состояния». Страны же, где этого еще нет, могут непосредственно перейти в высшее состояние и установить социалистические отношения. Как и Герцен, Чернышевский склоняется к мысли, что минование капитализма наиболее вероятно для России, сохранившей во всей полноте общинный быт крестьянства. Проблема лишь в том, чтобы освободить его от гнета помещиков и деспотизма власти.

С особенным вниманием Чернышевский исследует вопрос о крепостном праве, подвергая резкой критике крестьянскую реформу 1861 г. Для него официальная отмена «рабства» отнюдь не связана с «гуманными побуждениями» правительства; в его «несостоятельности» оно смогло убедиться само в период Крымской войны 1854-55 гг. Хотя «многочисленность наших войск была безмерна; храбрость их несомненна», Россия потерпела поражение, в полной мере выявившее «непригодность механизма, располагавшего нашими силами». Правительству не оставалось ничего другого, как обратиться «к заботам о реформах». Естественно, что они стали проводиться «под влиянием двух основных привычек власти: первая привычка состояла в бюрократическом характере действий, вторая - в пристрастии к дворянству». Люди, привлеченные к участию в реформах, больше думали не о возложенных на них обязанностях, а о «мнениях» вышестоящих лиц. Поэтому и формы отношений между помещиками и крестьянами, установленные ими, претерпели очень малое, почти незаметное изменение против прежних. По подсчетам Чернышевского даже выходило, что освобождаемым крестьянам придется платить помещикам больше, чем при крепостном праве. А значит, они неминуемо подталкивались к сопротивлению, бунтам. Между тем Чернышевский менее всего рассчитывает на ускорение народной революции. Ему близка радищевская озабоченность последствиями крестьянских выступлений. Адресуясь, по всей видимости, к Александру II, он пишет: «Мы думаем, народ невежествен, исполнен грубых предрассудков и слепой ненависти ко всем отказавшимся от его диких привычек; он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково; он не пощадит ни нашей науки, ни нашей поэзии, ни наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию».

Таким образом, мысль Чернышевского раздваивается, он ищет выхода, надеясь совместить крайности: крестьянскую общину как средоточие социализма и цивилизацию как общее благо человечества. Видя их разобщенность, неслиянность в сознании русского крестьянства, он «изменяет народу», отдавая предпочтение не революции, а просвещению, духовному воспитанию масс.

Из других идеологов народничества схожих взглядов придерживается П.Л.Лавров (1823-1900). Его цель также - общинный социализм, но при этом он считает, что первоначально необходимо «доведение» большинства народа «до ясного понимания и сознания» социалистических принципов. Это должно быть делом «критически мыслящих личностей». Идеи Лаврова имели немало своих адептов, однако в 70-е гг. они начинают уступать более радикальным теориям бакунизма и ткачевизма.

4. Анархизм: М.А.Бакунин (1814-1876). Сомнение в действенности крестьянской общины и вера в стихийный революционаризм и антиэтатизм народа составляет сущность русского анархизма. Его главным пропагандистом был Бакунин, человек неуемного темперамента и яркого политического таланта.

В крестьянской общине он выделяет как положительные, так и отрицательные черты. К первым относятся принадлежность земли миру и общинное самоуправление. Но они, на его взгляд, «омрачены» такими негативными чертами, как патриархальность, поглощение лица миром и вера в царя. Сюда же он причисляет «христианскую веру, официально-православную или сектаторскую», считая ее, как и всякую религию, порождением «невыносимой жизненной тесноты». «...Церковь, - пишет Бакунин, - представляет для народа род небесного кабака, точно так же как кабак представляет нечто вроде церкви небесной на земле; в церкви, так и в кабаке он забывает хоть на одну минуту свой голод, свой гнет, свое унижение, старается успокоить память о своей ежедневной беде - один раз в безумной вере, а другой раз в вине. Одно опьянение стоит другого».

Однако корень всего «народного зла», с которым необходимо «бороться всеми силами» - патриархальность. С ней связаны и деспотизм общины, и вера в царя. Общинное устройство жизни не позволяет народу понять, что царь - это и есть государство, заставляя его видеть сущность последнего только в режиме военно-полицейской и судебной администрации, которая постоянно довлеет над его жизнью. Отделяя от нее власть царя, «народ наш, - заявляет Бакунин, - глубоко и страстно ненавидит государство», и всегда готов на всеобщий бунт, революцию. Единственное препятствие - это «замкнутость общин, уединение и разъединение крестьянских миров». Помочь делу должна «социально-революционная молодежь», которая призвана стать «приуготовителем, т.е. организатором народной революции». Она свяжет между собой разрозненные общины, сплотит их живым током свободной мысли и равенства. Но ей категорически возбраняется действовать вопреки анархическим инстинктам в народе; в противном случае, это означало бы «хотеть поработить его новому государству». В лице организаторов народной революции Бакунин не хочет видеть даже «временный или переходный» тип власти, какой бы «распререволюционной» она не была. Народ должен «самоопределиться на основании полнейшего равенства и полнейшей и всесторонней свободы... без всякого государственного посредничества».

Чтобы избежать возможного огосударствления действий революционеров-заговорщиков, Бакунин в уставе «тайной организации» предусматривает ряд превентивных мер. Во-первых, они не создают никакой политической идеологии опираются лишь на принцип «взаимной братской веры». Далее, «вступая в общество, всякий член обрекает себя навсегда на общественную неизвестность и незначительность»; «личный разум каждого теряется, как река в море, в разуме коллективном, и все члены повинуются безусловно решениям последнего». Общество из своей среды избирает исполнительный комитет из трех или пяти членов, который, руководствуясь единой программой и общим планом действий, направляет деятельность всех «разветвлений общества», разбросанных «посреди... всенародной анархии». Этот комитет избирается бессрочно (хотя общество может в случае неудовлетворительной работы сменить его) и называется народным братством. Нижестоящие комитеты образуют соответственно областные и уездные братства. Члены областных и уездных братств знают друг друга, но «не знают существования народного братства». Таким образом, но мнению Бакунина, тайное общество не сможет превратиться в орган «официально признанной власти» и будет только «силою мысли» воздействовать на сознание темных масс. Такую « коллективную диктатуру тайной организации» он находит вполне приемлемой и не противоречащей «свободному развитию и самоопределению народа», т.е. идеалу анархии.

Неясным, однако, остается вопрос: куда должно деваться тайное общество после установления анархии - свободной федерации крестьянских общин? Вероятно, Бакунину он казался преждевременным, и он оставлял его решение на будущее.