КонфЭмоции21 (854277), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Для лапушки автор приводит толкование, принадлежащее Я. Автамонову (1902), который сближает лапушка как ласкательное обращение с диалектным названием клевера ― лапушка, оно приводится в словаре Даля и присутствует в Словаре русских народных говоров. Название растения, цветка, казалось бы, укладывается в логику положительного образа. Но Одинцов отмечает, что в разных диалектах для слова лапушка отмечены разные соответствия, не только клевер, но и лопушник, и мать и мачеха, а также просто круглый лист растения. И важно то, что более распространены формы лапýшка (с отмеченным ударением на у), чем лáпушка. Это заставляет Одинцова усомниться в версии Автамонова. Другой не менее веский аргумент ― отсутствие осознаваемого символического значения, связанного с цветком или растением. Параллель с обращениями голубушка, голубчик, которую приводит Автамонов, кажется неубедительной: хотя они и употребляются без всякой мысли о голубях, однако, как замечает Одинцов, символика образа сохраняется (например, ощущается связь с образом «сизый голубочек» фольклорных текстов). А в лапушке все же ощущается родство с лапой.
«Допуская образование лапушка из лапа, слова, звучащего применительно к людям с оттенком неприязни, следует иметь в виду, что рассматриваемое ласкательное обращение всегда употребляется с тем или иным диминутивным суффиксом», пишет автор [Одинцов 1974: 125]. Причем для формы лапонька в диалектах нет значения растения. Все это побуждает автора отвергнуть версию Автамонова о клевере, с чем вполне можно согласиться. И далее Г. Ф. Одинцов приходит к выводу: «В связи с этим нет оснований не считать лапушка и другие приведенные уменьшительные формы производными от лапа. Перенос названия при этом происходит метонимически, от части к целому (‘рука’ –> ‘милая, милый’). Во внешнем проявлении человеческого доброжелательства и ласки рука занимает едва ли не ведущее место, и такое толкование вполне естественно» [Одинцов 1974: 126]. При этом автор допускает, что в некоторых говорах в уменьшительных производных от лопух или лапа (о листе), употребляемых порой по отношению к людям, может осознаваться связь с растением (Фасмер показывает и связь лопух с литовским lapas ― ‘лист’ [Фасмер 1967: 520]).
Такое объяснение не кажется вполне убедительным: все же лапа и рука ― не одно и то же. Метонимический перенос слова рука дает иные контексты: помощи, надежности, напр. Он ― моя правая рука. Перенос названия части тела животного на человека не связывается очевидным образом с передачей значения доброжелательства и ласки. И хотя руку можно иногда назвать лапой или лапкой, смысл данной замены остается необъяснимым.
Нам видятся иные возможные пути происхождения ласкового обращения лапушка/лапочка.
Один из них связан с созвучием с финским lapsi ― ‘ребенок, дитя’ (уменьшит. разговорное ― lapsukka). Рассматриваемые русские обращения часто употреблялись именно по отношению к детям. Можно предположить здесь влияние финского субстрата, контактное заимствование слова, обращенного к ребенку. Известно, что в русском языке прижилось пай (пай-мальчик), паинька, заимствованное из финского pai ― ‘хороший, милый’ [Фасмер 1971: 187], ср. также финский глагол paijata ― ‘гладить, погладить’; paijata (jkn) päätä ― ‘(по)гладить (кого-л.) по голове’, а также ‘баловать, лелеять’. Как говорит финская пословица, известная и у русских, ― «у любимого дитяти много имен». Услышанное в местных финноязычных говорах название могло легко встроиться в русскую систему и оформиться в соответствующем русскому языку диминутивном варианте, в котором уже присутствовали похожие структуры (ср. ладушка). Впрочем, доказать факт устного заимствования в ситуации исторического контакта вряд ли возможно.
Другой путь основывается на собственном значении слова лапа в русском языке и положительном образе мягкой лапки ― но не кошачьей с когтями, а заячьей, широко использовавшейся в крестьянском быту. Отголоски этого и сейчас можно встретить в воспоминаниях старшего поколения хозяек:
(17) Девочки, не поверите, но у меня мама смазывала противни … заячьей лапкой (отец охотник, поэтому этого добра было завались), потом купила кисточку и стала как все цивилизованные хозяйки. А бабушка моя смазывала противни чьим-то крылом //https://www.babyblog. ru/community/post/cookingbook/548330.
Есть упоминание о подобном обычае и в литературе:
(18) Во всех палатках и под навесами плещут на сковородки душистую блинную опару ― шипит-скворчит! ― подмазывают «кошачьей лапкой », ― Домна Панферовна смеется. А кто говорит ― что заячьей. А нам перышками подмазывали, Горкин доглядывал, а то заячьей лапкой ― грех ([И. С. Шмелев. Богомолье (1930―1931)).
Заячья лапка в доме охотника или в крестьянской избе могла служить инструментом хозяйке и забавой ребятишкам:
(19) Исправник Дмитрий Петрович Кобылин, большой охотник с собаками, давал мне заячьи лапки, а красавица его жена Пелагея Ивановна давала мне много пряников и леденцов; у них не было детей; меня очень ласкали; Кобылины были богаты, и это были аристократы Можайска (Э. И. Стогов. Записки (1870―1880)).
Вот и более современный пример:
(20) Через какой-нибудь час девушка обнаруживала, что им обоим нравится одна и та же музыка, одни и те же писатели, что они любят один и тот же цвет моря в ветреную погоду, что оба в детстве любили сосать лед и клали на ночь под подушку один ― беличий хвостик, другая ― заячью лапу (Николай Крыщук. Расписание // «Звезда», 2001).
Такая лапка в руках у ребенка могла бы послужить прообразом доступной мягкой игрушки, и уже игрушка ассоциировалась бы с ребенком, к которому и перешли метонимически (а отчасти и метафорически) наименования лапочка, лапонька и лапушка. Ведь и сейчас нередко называют ребенка и куклой, и зайкой, заинькой. В русском фольклоре заяц-плутишка осознается как существо симпатичное, хотя слабое и трусоватое. А мягкий мех заячьей лапки не вызывает негативных ассоциаций, связанных ни со словом лапа, ни с образом лапки насекомого. Заметим, что существовало и мужское прозвище Лапка (под которым был известен Петр Аврамович Лопухин (в Дневных записках И. А. Желябужского 1682―1709 гг., по данным НКРЯ). Подобное символическое наполнение не противоречит семантическим признакам слов лапушка/лапонька как уменьшительным от лапа (а лапочка, возможно, как вторичный диминутив от лапка), к которым можно отнести ‘малый размер’, ‘мягкость и пушистость, приятную на ощупь’, а также, возможно, ‘слабость и податливость’, ‘желание ухватиться, держаться’, характерные для ребенка. Естественные движения, возникающие у взрослого по отношению к милому ребенку, ―– погладить по головке и взять за ручку.
Этот возможный семантический переход предположительно показывает конкретный образ лапки ― лапушки/лапочки и его символическое наполнение в сфере положительных коннотаций, однако и он остается гипотетическим.
Более доказательными в лингвистическом отношении могли бы быть регулярные семантические переходы подобного типа. И действительно, по отношению к ребенку можно найти и другие широко используемые номинации, образованные с помощью диминутивных суффиксов от (нейтральных) обозначений частей тела животного, причем варианты без суффикса в отношении человека имеют отчетливые отрицательные коннотации: морда ― мордашка, хвост ― хвостик (о бегающем за мамой ребенке). В первом случае происходит просто метафорический переход на основе внешнего подобия, во втором к нему добавляется и синекдоха ― называние целого по части. В этот ряд встраиваются и лапы ― лапки ― лапушка/лапочка; причем с двойным переходом: метафорическим (детская ладошка уподобляется лапке по признакам малости, мягкости, цепкости) и метонимическим переносом от части к целому. Можно отметить и тот момент, что лапушка встречается в литературе также и как называние животного, и как его кличка ― т.е. и здесь присутствует метонимический переход. (Очевиден и тот факт, что дети часто получают ласковые именования по названиям маленьких животных или их детенышей: цыпленок, котенок, заинька и проч., а в идиоме к маме под крылышко «птичья» метафора захватывает и маму с ребенком). Интересен и дальнейший переход: от именования ребенка к именованию взрослого, причем, по-видимому, уже безотносительно к исходному образу и без идеи уподобления ребенку, а лишь с коннотацией ласки и любования, особенно в оценочном употреблении:
(21) Не тетей она хочет быть вашей… ― снова лукаво улыбнулась Даша, ― а лебедушкой вашей, лапушкой (Н. Э. Гейнце. Людоедка (1898)).
Именно так и сейчас нередко используют слово лапочка (см. также примеры 1, 13).
(22) Он ― такая лапочка и, кажется, влюблен по уши (Татьяна Сахарова. Добрая фея с острыми зубками (2005)).
И наконец, предположим еще один путь происхождения ласкового именования. Он заключается в совмещении названных гипотез. Заимствованное из финского имя lapsi/lapsukka могло переосмыслиться на основе сближения с русским словом ― обозначало ли оно бытовую игрушку ― заячью лапку, или детскую ладошку, наполнив не вполне расслышанное звукосочетание понятным смыслом.
Высказанные идеи не могут, очевидно, являться вполне доказательными гипотезами происхождения распространенных сейчас ласковых наименований. Но отметим в заключение, что и лапочка-дочка отсылает к образу зайца-папы в упомянутом детском мультфильме, ласковым жестом лапки изображающего маленькую дочку; возможно, выбор персонажа и здесь не случаен.
Сокращения
БТС — Большой толковый словарь русского языка. Ред. С. А. Кузнецов. Санкт-Петербург: Норинт, 2002 (авторская редакция 2014 года на сайте gramota.ru).
Литература
Одинцов Г. Ф. Русские зазноба, залётка, лапушка // Этимология 1974. Институт русского языка АН СССР. М: Наука, 1976. С. 117—126.
Пеньковский А. Б. Лексикографические пометы терминов субъективной оценки // Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 73—83.
Русская грамматика. Т.1. М.: Наука, 1982.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М.: Прогресс, 1967.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М.: Прогресс, 1971.
Федорова Л. Л. Обращения душенька и голубчик в художественных текстах (по данным НКРЯ) // Вежливость и антивежливость в языке и коммуникации. М.: Политическая энциклопедия, 2018. С. 264—276.