1625915765-10265c828a2dac4cd4984028f3c799e0 (840123), страница 2
Текст из файла (страница 2)
У субъекта высказывания есть возраст и пол, он наделен социальными характеристиками (образование, цвет кожи, место в отношениях господства и подчинения). Отвлекаясь от его местоположенности, т.е. от ситуации, в которой производится то или иное высказывание или система высказываний, мы отвлекаемся от важнейшего вопроса о том, кто говорит. Мы делаем вид, что тот, кто говорит, есть субъект вообще, субъект как таковой, затушевывая тем самым реальную вовлеченность всякого говорения в отношении власти (власть здесь следует понимать в максимально широком, а не в узкополитическом, инструментальным смысле).
«шизоанализ» и критика классического психоанализа.
Если дерридианская программа деконструкции имеет своим предметом текстовую сферу, т.е. запечатленную в текстах культуру, то объект Делеза и гваттари – сфера социального действия. Здесь также очевидно резко полемическое отношение к философской традиции. Если последняя исходит из таких инвариантов, как личность и цель (общественно-исторический мир есть результат личностного и коллективного целеполагания), то французские мыслители понимают общество как потом сил, смешение безличных силовых полей и силовых волн.
Иными словами, у социального действия («социальной машинерии», как его называют Делез и Гваттари) нет субъекта. Субъект в его классическом понимании (как центральная инстанция управления действием) о смерти которого возвестил Фуко еще раз похоронен.
В отличие от Фуко, преимущественным объект полемики которого составляла история идей, и от деррида, нацеленного на критику метафизики присутствия, главный пункт отмежевания от классического наследия в случае Делеза и Кваттари – фрейдовский психоанализ.
Симулякр
Переход от обмена вещами к обмену знаками – эпохальное событие в жизни (пост)современного общества. Именно это обстоятельство и подвергают социльно0философскому осмыслению французский социолог Жан Бдрийар и американский философ и литературовед Ф. Джеймисон.
Характеризуя постмодерновую ситуацию, Бодрийар заостряет вниманием на специфике социального пространства развитых (или есть угодно, сверхразвитых) обществ. Эту специфику он описывает с помощью понятий «симулякр» и «симуляция».
Симулякры – это копии, или подобия, вытесняющие собой оригинал, тем самым становясь важнее оригинала. Объект рекламы, например, имеет весьма отдаленное отношение к «реальному» предмету, продать который пытается коммерсант. Покупая его, мы покупаем не столько сам предмет, сколько его образ. Объекты наших стремлений имеют весьма отдаленное отношение к нашим реальным потребностям. Обмен, в которым мы участвует, перестает быть обменом потребительными стоимостями, становясь обменом знаками.
Статус знаков при этом принципиально меняется по отношению к тому, какой они имели в индустриальном 9не вступившем «пост»-стадию) обществе. Следствием активного включения в жизнь общества высоких технологий (наукоемкие производства) и средств массовой коммуникации ( от телевидения и видео до персональных компьютеров) явилось то, что знаки перестали быть репрезентацией некой внешней им реальности. Они делаются самодостаточнами, автореферентными (т.е. не отсылают ни к какому предмету как своему референту) Мир в которым живет (пост)свеременный человек, есть мир бесконечной циркуляции знакоов, где за тем или иным «означающим» нельзя закрепить определенное «означаемое».
Там, где Бодрийар говорит об «исчезновении социального» Ф. Джеймисон говорит об ином («постсовременном») типе социальности. Постмодернизм, по джеймисону, представляет собой одновременно и особую стадию в развитии общества и рефлекцию на эту стадию, а потом может и должен быть осмыслен как проявление «культурной логики» позднего капитализма.
Развитые западные страны ежедневно поставляют подтверждения постмодернисткому диагнозу. Такие, например, феномены, как преступность, политика, сексуальность, настолько прочно вписаны в реальность, создаваемую массмедиа что отделить здесь «вымысел» от «действительности» то, что обязано своими существованием «самой жизни» от того, что существует «только на экране», почти невозможно. Показ того или иного явления конститутивен для самого этого явления. Оно только в процессе показа и обретает бытие, вне показа его нет.
Например, наша озабоченность уровнем преступности или экологией прямо связаны с тем, в каком объеме эти темы затрагиваются СМИ, прежде всего телевидением. Наше представление о значимости некоторого события, т.е. о его «событийности», опять-таки возникает благодаря его демонстрации центральными телеканалами. В этом смысле телевидение «делает» саму политику. Это не следует понимать в вульгарно-инструментальном ключе – будто функции власти перераспределяются в пользу обладателей контрольных пакетов акций ведущих телекомпаний. Дело в другом в изначальной включенности политики в демонстрационное пространство. Нет политики, с одной стороны и ее «отражения» телевидением – с другой Политика с самого начала неотрывная от способов её демонстрации