79879 (763803)

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла

Юмор и сатира в поэзии графа А.К. Толстого

Ранчин А. М.

Комическое начало присутствует и в совершенно серьезных, не смеховых произведениях Толстого, лишь подсвеченных иронией.

Комические элементы в серьезных толстовских сочинениях восходят к романтической традиции: они несут в себе особый смысл, который не отрицает, не дискредитирует предметы и темы, подвергнутые иронии, а, напротив, утверждает их значимость и высоту. Ирония этого рода призвана указать не несовместимость изображаемого с миром заурядным, прозаичным, обыденным. Немецкие романтики на рубеже XVIII и XIX столетий назвали такой комизм «романтической иронией». Фридрих Шлегель в «Критических (ликейских) фрагментах» утверждал: «Ирония есть форма парадоксального. Парадоксально все, что одновременно хорошее и значительное» и признавал: «Остроумие самоценно, подобно любви, добродетели и искусству». По поводу ее варианта – «сократической иронии» — немецкий писатель и философ замечал: «В ней все должно быть шуткой и все должно быть всерьез, все простодушно откровенным и все глубоко притворным Нужно считать хорошим знаком, что гармонические пошляки не знают, как отнестись к этому постоянному самопародированию, когда попеременно нужно то верить, то не верить, покамест у них не начнется головокружение, шутку принимать всерьез, а серьезное принимать за шутку» (Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 52, 53, пер. нем. Г.М. Васильевой) У Алексея Толстого романтическая ирония несет на себе след воздействия поэзии позднего романтика Генриха Гейне.

Вот один из примеров – монолог Сатаны из драматической поэмы «Дон Жуан» (1859-1860), обращенный к духу — ангелу:

Превосходительный! Не стыдно ль так ругаться?

Припомни: в оный день, когда я вздумал сам

Владыкой сделаться вселенной

И на великий бой поднялся дерзновенно

Из бездны к небесам,

А ты, чтоб замыслам противостать свободным,

С негодованьем благородным,

Как ревностный жандарм, с небес навстречу мне

Пустился и меня шарахнул по спине,

Не я ль в той схватке благотворной

Тебе был точкою опорной?

Ты сверху напирал, я снизу дал отпор;

Потом вернулись мы - я вниз, ты в поднебесье, И во движенье сил всемирных с этих пор

Установилось равновесье.

Но если б не пришлось тебе меня сшибить

И, прыгнув сгоряча, ты мимо дал бы маху,

Куда, осмелюся спросить,

Ты сам бы полетел с размаху?

Неблагодарны вы, ей-ей,

Но это все дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой -

Кто вспомнит старое, того да лопнет око!

Комичны ироническое именование «превосходительный» (почти «Ваше превосходительство»), сравнение ангела, низвергнувшего отступника с небес, с жандармом, грубо-просторечное «шарахнул», литературная осведомленность нечистого духа, цитирующего «Руслана и Людмилу» («дела давно минувших дней, / Преданья старины глубокой») и поучающего христианскому всепрощению («Кто вспомнит старое, того да лопнет око!»). Дополнительный смеховой эффект происходит из-за столкновения просторечий и разговорной лексики («сшибить», «сгоряча», «дал бы маху», «ей-ей») с церковнославянизмами («благотворные», «око») и с синтаксическими конструкциями, характерными для высокого слога, такими как инверсия («Владыкой сделаться вселенной», «замыслам противостать свободным», «с негодованьем благородным», «сил всемирных»).

Сатана у Толстого, пострадавший от «рукоприкладства» светлого духа, одновременно по-прежнему дерзновенен и вместе с тем смешон в своей обиде на ангела. Он старый софист, пытающийся оправдать свершившееся с помощью логических экивоков и виляний.

Другой пример — это самоирония автора, отождествляющего себя с героем в поэме «Портрет» (1872-1873, опубл. в 1874). Поэма — полушутливое и воспоминание об отроческих годах персонажа, влюбившегося в красавицу на старинном портрете, с трепетом ожидавшего свидания и увидевшего ее во сне ожившею и сошедшую с холста. По мнению Д. Святополк-Мирского, это «самая оригинальная и прелестная из его поэм , романтическая юмористическая поэма в октавах, в стиле пропущенного через Лермонтова байроновского Дон Жуана, рассказывающая о любви восемнадцатилетнего поэта к портрету дамы восемнадцатого века. Смесь юмора и полумистической романтики замечательно удачна, и чувство иронической и мечтательной тоски по дальней стороне выражено с восхитительным изяществом (Мирский Д. С. История русской литературы с древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. London, 1992. С. 354-355).

Поэма содержит ернические выпады против «реализма» — нигилизма и современной журналистики (например, это упоминание имени М.М. Стасюлевича — издателя влиятельного журнала «Вестник Европы», в который и была отослана поэма автором для публикации):

Все ж из меня не вышел реалист -

Да извинит мне Стасюлевич это!

Недаром свой мне посвящала свист

Уж не одна реальная газета.

Я ж незлобив: пусть виноградный лист

Прикроет им небрежность туалета

И пусть Зевес, чья сила велика,

Их русского сподобит языка!

Шутливо, забавным слогом поэт высказывает задушевные мысли о благотворности классического образования, ревностным поборником которого был тезка-«омоним» граф Д.А. Толстой:

Да, классик я - но до известной меры:

Я б не хотел, чтоб почерком пера

Присуждены все были землемеры,

Механики, купцы, кондуктора

Вергилия долбить или Гомера;

Избави бог! Не та теперь пора;

Для разных нужд и выгод матерьяльных

Желаю нам поболе школ реальных.

Но я скажу: не паровозов дым

И не реторты движут просвещенье -

Свою к нему способность изощрим

Лишь строгой мы гимнастикой мышленья,

И мне сдается: прав мой омоним,

Что классицизму дал он предпочтенье,

Которого так прочно тяжкий плуг

Взрывает новь под семена наук.

Но эта ангажированность и разговорная непритязательность, «домашность» тона соседствуют с волнующими возвышенными строками, полными и традиционных поэтизмов («томно»), и уже архаичных церковнославянизмов («вежды»), и хрестоматийных метафор, обновленных оксюмороном («сдержанный огонь» глаз):

Он весь сиял, как будто от луны;

Малейшие подробности одежды,

Черты лица все были мне видны,

И томно так приподымались вежды,

И так глаза казалися полны

Любви и слез, и грусти и надежды,

Таким горели сдержанным огнем,

Как я еще не видывал их днем.

Однако в финале поэмы тема романтической влюбленности оборачивается мотивом болезни, которую подозревают у героя. Медицинские диагнозы («лунатик» и «мозговая горячка»), произнесенные на латыни,

Меж тем родные - слышу их как нынe -

Вопрос решали: чем я занемог?

Мать думала - то корь. На скарлатине

Настаивали тетки. Педагог

С врачом упорно спорил по-латыне,

И в толках их, как я расслышать мог,

Два выраженья часто повторялись:

Somnambulus и febris cerebralis...

Комическое завершение произведения нимало не снимает серьезности отроческого чувства. Такое сочетание самоиронии и возвышенности у Толстого унаследует философ и поэт Владимир Соловьев, создавший полукомическую и мистическую поэму «Три свидания».

На противоположном полюсе толстовской поэзии — тексты, исполненные самоценного, игрового комизма, строящиеся по «логике» абсурда. Таково, например, шуточное стихотворение «Угораздило кофейник…» (1868):

Угораздило кофейник

С вилкой в роще погулять.

Набрели на муравейник;

Вилка ну его пырять!

Расходилась: я храбра-де!

Тычет вдоль и поперек.

Муравьи, спасенья ради,

Поползли куда кто мог;

А кофейнику потеха:

Руки в боки, кверху нос,

Надседается от смеха:

"Исполати! Аксиос!

Веселися, храбрый росс!"

Горделиво-самонадеянное веселье приводит к печальному исходу. Хохотун кофейник наказан муравьиными укусами:

Тут с него свалилась крышка,

Муравьев взяла одышка,

Все отчаялись - и вот -

Наползли к нему в живот.

Как тут быть? Оно не шутки:

Насекомые в желудке!

Он, схватившись за бока,

Пляшет с боли трепака.

В стихотворении абсурд на абсурде сидит и абсурдом погоняет. Противоестественна сама ситуация лесной прогулки двух предметов кухонной утвари; она усугублена немотивированной агрессией вилки в отношении обитателей муравейника и весельем ее товарища, возглашающего церковную хвалу из службы при архиерее («Исполати») и произносящего слово из службы возведения в епископский сан («Аксиос»). Не менее дико выглядит цитата из державинского «Гром победы, раздавайся…», бывшего на рубеже XVIII и XIX вв. почти официальным российским гимном. «Муравьев взяла одышка» — но отчего эти маленькие-маленькие насекомые вдруг чувствуют «одышку»?

Как пишет Ю.М. Лотман, «текст строится по законам бессмыслицы. Несмотря на соблюдение норм грамматико-синтаксического построения, семантически текст выглядит как неотмеченный: каждое слово представляет самостоятельный сегмент, на основании которого почти невозможно предсказать следующий. Наибольшей предсказуемостью здесь обладают рифмы. Не случайно текст приближается в шуточной имитации буриме — любительских стихотворений на заданные рифмы, в которых смысловые связи уступают место рифмованным созвучиям » (Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 207-208).

В концовке же содержится мораль:

Поделом тебе, кофейник!

Впредь не суйся в муравейник,

Нe ходи как ротозей,

Умеряй характер пылкий,

Избирай своих друзей

И не связывайся с вилкой!

Абсурдистское стихотворение превращается в пародию на басню.

В комических произведениях Толстого обитают не только муравьи, но и прочие насекомые, как во втором тексте из цикла «Медицинские стихотворения» (1868):

Навозный жук, навозный жук,

Зачем, среди вечерней тени,

Смущает доктора твой звук?

Зачем дрожат его колени?

Несчастный доктор избран Толстым в комические персонажи не случайно: фигура «непоэтическая», ассоциирующаяся с миром физиологии и ставшая одним из символов претившего поэту нигилизма.

O врач, скажи, твоя мечта

Теперь какую слышит повесть?

Какого ропот живота

Тебе на ум приводит совесть?

Банальная рифма «повесть – совесть» до Толстого встречалась в разных стихотворных контекстах, но преимущественно в серьезном и драматическом, Такова она в пушкинских «Братьях-разбойниках»:

У всякого своя есть повесть,

Всяк хвалит меткий свой кистень.

Шум, крик. В их сердце дремлет совесть:

Она проснется в черный день.

В «Евгении Онегине» эта рифма встречается в лирическом серьезном контексте — в рассказе об исповеди Ленского Онегину:

Поэт высказывал себя;

Свою доверчивую совесть

Он простодушно обнажал.

Евгений без труда узнал

Его любви младую повесть

Такой же характер она имеет и в лирике Лермонтова:

Я не хочу, чтоб свет узнал

Мою таинственную повесть;

Как я любил, за что страдал,

Тому судья лишь бог да совесть!..

Или у него же:

И как-то весело и больно

Тревожить язвы старых ран...

Тогда пишу. Диктует совесть,

Пером сердитый водит ум:

То соблазнительная повесть

Сокрытых дел и тайных дум…

(«Журналист, читатель и писатель»)

Но у Лермонтова однажды эта рифма встречается и в поэме «Сашка» — тексте скабрезно-шутливого характера.

В толстовской стихотворной шутке возвышенная «повесть» души оказалась рядом с не менее поэтическим «ропотом», но — «ропотом живота». Словесному оксюморону соответствует неожиданная образная метаморфоза: навозный жук — и насекомое с не очень неприличным названием — оказывается воплощением души погубленной доктором пациентки:

Лукавый врач, лукавый врач!

Трепещешь ты не без причины -

Припомни стон, припомни плач

Тобой убитой Адольфины!

Твои уста, твой взгляд, твой нос

Ее жестоко обманули,

Когда с улыбкой ты поднес

Ей каломельные пилюли...

Назревает самый «патетический» момент стихотворения — речь автора переходит в инвективу самой печальной Адольфины, обращенную к врачу-убийце:

Свершилось! Памятен мне день -

Закат пылал на небе грозном -

С тех пор моя летает тень

Вокруг тебя жуком навозным...

Трепещет врач - навозный жук

Вокруг него, в вечерней тени,

Чертит круги - а с ним недуг,

И подгибаются колени...

Мотив мести жертвы убийцы, явление призрака — излюбленные романтические мотивы, пародически трактованные Толстым.

В еще одном стихотворении из «медицинского» цикла — «Берестовой будочке» (между 1868 и 1870) — доктор представлен в роли музыканта, своей нехитрой игрою зачаровывающего птиц:

В берестовой сидя будочке,

Ногу на ногу скрестив,

Врач наигрывал на дудочке

Бессознательный мотив.

Мечты врача комически вмещают рядом медицинские материи и любовь и красоту («Венеру» и «граций»):

Он мечтал об операциях,

О бинтах, о ревене,

О Венере и о грациях...

Птицы пели в вышине.

Птицы пели и на тополе,

Хоть не ведали о чем,

И внезапно все захлопали,

Восхищенные врачом.

Заканчивается стихотворение неожиданным монологом «скворца завистливого», напоминающего восхищенным слушателям, что «песни есть и мелодичнее, / Да и дудочка слаба».

Обращение Толстого к миру насекомых и птиц, живущему своей особенной жизнью и способному судить о человеке, напоминает об опытах русской поэзии ХХ в. — о поэзии Николая Заболоцкого, особенно ранней, периода ОБЭРИУ, и о стихах близкого к обэриутам Николая Олейникова. Для Толстого его энтомологическая и орнитологическая поэзия была не более чем литературной забавой, явлением маргинальным. Прошло немногим более полувека, и границы периферии и центра сместились. В поэзии Олейникова ничтожные насекомые или рыба карась становятся вызывающими любопытство и сочувствие героями, ставшим трагическими жертвами жестокого мира. «Эта коллизия животно-человеческих персонажей Олейникова: блохи Петровой, карася, таракана, теленка . Сквозь искривленные маски, буффонаду, галантерейный язык, с его духовным убожеством, пробивалось очищенное от “тары” слово о любви и смерти, о жалости и жестокости» (Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. С. 503).

Пародическое начало — отличительная черта многих стихотворений Толстого. Иногда оно имеет самоценный игровой характер, как в комическом продолжении пушкинского стихотворения — надписи (эпиграммы) «Царскосельская статуя». Первая строфа — пушкинская, вторая — толстовская:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Характеристики

Тип файла документ

Документы такого типа открываются такими программами, как Microsoft Office Word на компьютерах Windows, Apple Pages на компьютерах Mac, Open Office - бесплатная альтернатива на различных платформах, в том числе Linux. Наиболее простым и современным решением будут Google документы, так как открываются онлайн без скачивания прямо в браузере на любой платформе. Существуют российские качественные аналоги, например от Яндекса.

Будьте внимательны на мобильных устройствах, так как там используются упрощённый функционал даже в официальном приложении от Microsoft, поэтому для просмотра скачивайте PDF-версию. А если нужно редактировать файл, то используйте оригинальный файл.

Файлы такого типа обычно разбиты на страницы, а текст может быть форматированным (жирный, курсив, выбор шрифта, таблицы и т.п.), а также в него можно добавлять изображения. Формат идеально подходит для рефератов, докладов и РПЗ курсовых проектов, которые необходимо распечатать. Кстати перед печатью также сохраняйте файл в PDF, так как принтер может начудить со шрифтами.

Список файлов статьи