79818 (763765), страница 5
Текст из файла (страница 5)
Еще один важный мотив, от которого протягиваются нити в сторону утопического социализма, – это мотив «страсти». Все «Село Степанчиково» представляет собой постоянную игру и целую бурю страстей. Между тем благонамеренный Опискин в заключительных главах непрестанно предупреждает Ростанева: « – если в сердце вашем осталась хотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И если тлетворный яд еще не охватил всего здания, то, по возможности, потушите пожар!», « – Умерьте страсти, – продолжал Фома тем же торжественным тоном, как будто и не слыхав восклицания дяди, – побеждайте себя. Я молился за вас целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его, ибо счастье заключается в добродетели...» (3, 137). Ростанев вполне соглашается с тем, что говорят о нем Опискин и «маменька» и надеется исправиться: « – Да, вы-таки эгоист! – замечает удовлетворенный Фома Фомич. – Да уж я и сам понимаю теперь, что эгоист! Нет, шабаш! исправлюсь и буду добрее» (3, 17), « – Нет, нет, брат, и не говори! А просто-запросто все это от испорченности моей природы, оттого, что я мрачный и сластолюбивый эгоист и без удержу отдаюсь страстям моим. Так и Фома говорит» (3, 160; выделено мной – С.К.). При этом категория «страстей» оказывается связанной в представлении Ростанева с понятием «эгоизма».
Это еще раз доказывает чуждость Опискина кругу идей утопических социалистов и, напротив, обнаруживает в Ростаневе человека, представляющего собой своего рода воплощение некоторых их представлений. Так, например, фурьеристы были решительно убеждены в невозможности подавить человеческие страсти: «Натолкнувшись на препятствие в одной точке, они производят извержение в другой, идут к своей цели разрушительными путями вместо того, чтобы идти к ней путями благодетельными». [lxxxviii] «– Ты, быть может, полюбил бы ее тоже… но тогда я убил бы тебя!..» – восклицает в романе Кабе Вальмор. И слышит в ответ ироническую ремарку героя-рассказчика: «Как однако икариец-мудрец, философ умеет укрощать свои страсти!». [lxxxix] Поскольку на практике это оказывается невозможным, задача заключается не в том, чтобы подавить, а чтобы использовать человеческие страсти как движущую силу к развитию. «Привычки, созданные старыми учреждениями, – отмечал А.Сен-Симон, – представляют большие препятствия к установлению действительно нового строя. Подобное установление требует великих философских трудов и больших денежных жертв. Одна лишь страсть может побудить людей к великим усилиям». [xc]
Страсть к собственному благу из соображений выгоды или «самолюбия» - вот один из оселков, вокруг которого все вращается в доме Ростанева. Она объясняет поведение и Мизинчикова, и Обноскина и Опискина, который в свою очередь приписывает все эти пороки Ростаневу: « – Полковник! я, может быть, ошибался, но я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие…» (3, 147). Между тем этими же словами самого Опискина характеризует Мизинчиков: «Это, я вам скажу, такая кислятина, такая слезливая размазня, и все это при самом неограниченном самолюбии!» (3, 94). Даже поведение Сергея Настя объясняет именно его самолюбием: «Я уверена, что вы и добрый, и милый, и умный, и, право, я искренно говорю это! Но ... вы только очень самолюбивы» (3, 78; выделено мной – С.К.).
Рассуждая о том, что «Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного, но вместе с тем самолюбия особенного, именно: случающегося при самом полном ничтожестве, и, как обыкновенно бывает в таком случае, самолюбия оскорбленного, подавленного тяжкими прежними неудачами, загноившегося давно-давно и с тех пор выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой удаче» (3, 11), повествователь задается вопросом: «Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного достоинства, оскорбленного в первый раз еще, может, в детстве гнетом, бедностью, грязью, оплеванного в первый раз еще, может, в детстве гнетом, бедностью, грязью, оплеванного, может быть, еще в лице родителей будущего скитальца, на его же глазах?» (3, 12; выделено мной – С.К.). Мотив этот, как и «Село Степанчиково» в целом, также тесно связан с участием Достоевского в собраниях Петрашевского, а именно с одним из двух выступлений писателя на них. Сам Достоевский в своих показаниях Следственной комиссии рассказывал об этом выступлении следующим образом: «Что же касается второй темы: о личности и эгоизме, то в ней я хотел доказать, что между нами более амбиции, чем настоящего человеческого достоинства, что мы сами впадаем в самоумаление, в размельчение личности от мелкого самолюбия, от эгоизма и от бесцельности занятий. Это тема чисто психологическая (18, 129).
На первый взгляд, сходная мысль в ином виде ранее была вложена Достоевским в уста фельетониста в «Петербургской летописи» (1848): «Коль неудовлетворен человек, коль нет средств ему высказаться и проявить то, что получше в нем (не из самолюбия, а вследствие самой естественной необходимости человеческой сознать, осуществить и обусловить свое Я в действительной жизни), то сейчас же и впадет в какое-нибудь самое невероятное событие; то, с позволения сказать, сопьется то, наконец, с ума сойдет от амбиции, в то же самое время вполне про себя презирая амбицию и даже страдая тем, что пришлось страдать из-за таких пустяков, как амбиция. И смотришь, - невольно дойдешь до заключения что в нас мало сознания собственного достоинства» (18, 31). В Опискине, однако, «более амбиции, чем настоящего человеческого достоинства», несмотря на то, что все «средства высказаться» ему, казалось бы, предоставлены.
Как уже отмечалось, мысль Достоевского о том, что «при существующем порядке вещей чувство собственного достоинства подменяет и замещает амбиция – дурное искажение благих начал в дурно устроенном обществе» напоминает идею извращения страстей у Фурье. [xci] Разве что в «Селе Степанчикове» дело обстоит именно так не столько «при существующем порядке вещей», сколько независимо от него – просто потому что такова психологическая природа этого человека. Еще в «Бедных людях» Достоевский показал, что «амбиция любого человека (его честь и достоинство) на любой социальной ступени ведет его к желанию быть абсолютно свободным – т. е. только властвовать и никому не подчиняться согласно убеждению Достоевского, стремление к деспотизму – отнюдь не природное свойство. Оно воспитывается определенным порядком, и вопреки расхожему представлению, разводящему в разные стороны деспотизм (вершина пирамиды) и рабство (ее основание), Достоевский полагал, что они, как это ни кажется парадоксальным, спокойно уживаются (и даже обязаны уживаться) на любом социальном уровне и в каждой человеческой душе, добросовестно усвоившей уроки этого порядка. Уже в самых тесных рамках всего лишь одной “восприимчивой” души, где бы на социальной лестнице она ни обреталась, деспотизм в такой же мере называет рабство, в какой рабство вынашивает деспотизм, так как властолюбие – лишь извращенная (именно рабская) форма желания свободы». [xcii]
Эта «чисто психологическая тема», выражаясь словами самого Достоевского, в «Селе Степанчикове» также развивается не только и даже не столько в чисто имущественном аспекте, сколько связывается – в том числе и самими героями – с психологией отношений и с борьбой самолюбий: « – Но равны ли мы теперь между собою? Неужели вы не понимаете, что я, так сказать, раздавил вас своим благородством, а вы раздавили сами себя своим унизительным поступком? Вы раздавлены, а я вознесен. Где же равенство? А разве можно быть друзьями без такого равенства?» (3, 86). Парадоксальным образом именно Опискин учит Ростанева демократизму в общении с людьми, стоящими ниже его по общественной лестнице: « – Я именно хотел, чтоб вы не почитали впредь генералов самыми высшими светилами на всем земном шаре; хотел доказать вам, что чин – ничто без великодушия и что нечего радоваться приезду вашего генерала, когда, может быть, и возле вас стоят люди, озаренные добродетелью! Но вы так постоянно чванились передо мною своим чином полковника, что вам уже трудно было сказать мне "ваше превосходительство". Вся причина в том, что вы полковник, а я просто Фома...» (3, 87). Более того, он утверждает ущербность Ростанева не только по сравнению с ним самим, но и по сравнению со всеми другими обитателями Степанчикова: «– Полковник, – сказал он, – нельзя ли вас попросить – конечно, со всевозможною деликатностью - не мешать нам и позволить нам в покое докончить наш разговор. Вы не можете судить в нашем разговоре, не можете! Не расстроивайте же нашей приятной литературной беседы. Занимайтесь хозяйством, пейте чай, но... оставьте литературу в покое. Она от этого не проиграет, уверяю вас!» (3, 70).
Бесконечная уступчивость Ростанева приводит к тому, что и положение других близких ему людей в его доме оказывается ущемленным: «Что ж делать! Фома Фомич немножко... ну уж и маменька, вслед за ним. Вообще будь осторожен, почтителен, не противоречь, а главное, почтителен...» (3, 37), «Можешь делать все, что тебе угодно, ходить по всем комнатам и в саду, и даже при гостях, – словом, все, что угодно; но только под одним условием, что ты ничего не будешь завтра сам говорить при маменьке и при Фоме Фомиче, – это непременное условие, то есть решительно ни полслова, – я уж обещался за тебя, – а только будешь слушать, что старшие... то есть я хотел сказать, что другие будут говорить» (3, 106). Эгоизм, крайнее самолюбие и даже деспотизм Опискина также изображены Достоевским с оглядкой на французских утопических социалистов. Так, Сен-Симон в «Письмах к американцу» указывал, что «пролетарии», то есть несобственники, вдохновляемые страстью к равенству, захватив в свои руки власть, показали, что может быть нечто худшее, чем старый режим». [xciii] Не отсюда ли – в ряду других источников – и главная мысль «Села Степанчикова»? [xciv]
Подводя итог всему выше сказанному, важно подчеркнуть, что криптопародийная сторона «Села Степанчикова», которая выражается в ряде довольно конкретных черт личного облика и конкретных элементов из круга идей русских и французских социалистов, отразившихся в повести преимущественно в образах Ростанева и Сергея, имеет в основном такой же типизированный характер, как и явная и даже бросающаяся в глаза пародия на Гоголя и других консервативных литераторов сороковых годов, которую мы ощущаем в образе Опискина. Наделив в то же время Опискина некоторыми – впрочем, второстепенными – деталями личного облика Петрашевского, Белинского и, следовательно, социалиста вообще, а также Рудина и «лишнего человека», Достоевский вскрыл в нем то общее, что было свойственно «людям сороковых годов» в целом, независимо от их политических убеждений. Это позволило писателю выразить все своеобразие своей общественной и литературной позиции 1850-х годов, обнаруживавшее себя в его существенных расхождениях как с либеральными и социалистическими, так и с консервативными кругами, через выявление эстетических, социально-политических и моральных противоречий как тех, так и других.
[i] Ф.М.Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1935. С.525.
[ii] Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 198-226.
[iii] Виноградов В.В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. С.239-240.
[iv] Михайловский Н.К. Жестокий талант // Ф.М.Достоевский в русской критике. М., 1956. С. 327.
[v] Захаров В.Н. Провинциальная хроника // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. М., 1991. Т. II. С. 751. См. также: Захаров В.Н. Комический шедевр Достоевского // Достоевский Ф.М. Село Степанчиково и его обитатели. Петрозаводск, 1981. С.206-213. Автопародийность «Села Степанчикова» впоследствии отстаивал В.Алекин (Алекин В. Об одном из прототипов Фомы Опискина // Достоевский и мировая культура. Альманах № 10. М., 1998. С. 243-247).
[vi] Левинсон А. О Достоевском. Париж, 1931; Гроссман Л.П. История создания и публикации “Села Степанчикова” // Достоевский Ф.М. Село Степанчиково и его обитатели. Из записок неизвестного. Ред. Л.П.Гроссмана. М., 1935. С. 221-222. В характере и поведении Фомы Опискина усматривались даже черты Ивана Грозного и других самодержцев. См.: Виролайнен М.Н. Фома Опискин и Иван Грозный // Pro memoria. Памяти академика Георгия Михайловича Фридлендера (1915-1995). СПб., 2003. С. 136-144. Высказывалась также мысль о том, что в нем могли отразиться некоторые черты П.Я.Чаадаева. См.: Волгин И.П. Возвращение билета. Парадоксы национального самосознания. М., 2004. С. 335. Впрочем, все, что касается Ивана Грозного, Наполеона, П.Я.Чаадаева и т.п., можно считать лишь отрывочными биографическими чертами и деталями, которые, возможно, также отозвались в образе Опискина.
[vii] Лотман Л.М. «Село Степанчиково» в контексте литературы второй половины XIX в. // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1987. Вып. 7. С. 161.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
