79600 (763649), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Таким "романом воспитания" являются "Белая гвардия" и продолжающая ее пьеса "Дни Турбиных", где белый офицер Мышлаевский, в конце пьесы собирающийся служить, подобно Рощину Алексея Толстого, в Красной Армии, делает свой конечный вывод из жестоких уроков истории, говоря о России: "Прежней не будет, новая будет". В "Театральном романе" та же художественная, далекая от прямой дидактики педагогика: писатель Максудов (и мы вместе с ним) понял, что такое литература и что такое театр, и никакая история литературы и театра заменить эти свидетельства очевидца не смогут. И даже "последний закатный роман", как называл Булгаков "Мастера и Маргариту", через блистательную фантастику дает поучительную картину сложнейшей механики текущей жизни, вечной борьбы в ней сил созидания и разложения.
В нашей критической литературе уже было высказано правильное предположение, что роман этот более всего обращен к прозревшему Иванушке Бездомному-Поныреву: "Едва ли не для него разыгралась вся эта история Мастера и Маргариты"11. Верно, по важна и судьба самого Мастера, ни в косм случае не равного Булгакову. За ним нет никакой вины, и потому его тема - не тема искупления. И все же Мастер не заслужил свет, он получил только покой. Значит, и в этой судьбе была ошибка, над которой стоит задуматься. По всей видимости, ошибка эта в слабодушии, в отказе от борьбы за истину и любовь. Сам Булгаков жил по иным этическим мерам: "Писатель должен быть стойким, как бы ни было ему трудно. Без этого литературы не существует"12.
Принципы булгаковского понимания истории явственно определены в рассказе "Ханский огонь" (1924). Казалось, поело "Белой гвардии" о судьбах старого мира, былой культуры говорить было трудно. Однако Булгаков к этой теме возвращается, и именно в "малом" жанре рассказа.
В "Ханском огне" поражают тщательность и точность выбора деталей. Булгаков, вычеркивая все лишнее в отобранной ситуации и характерах, создает вещь на редкость емкую и глубоко символичную, запечатлевает целую эпоху русской жизни.
Здесь, в "Ханском огне", встретились два мира. Один - во всем блеске многовековой рафинированной культуры, красоты совершенных вещей и произведений искусства, собранных в Ханской ставке князьями Тугай-Бегами. А мир товарища Антонова Семена Ивановича, посетившего переданное народу богатое имение Тугасв вместе с замаскированным бывшим хозяином, подчеркнуто беден, здесь нет еще ни вещей, ни предания, и даже склеенное сургучом пенсне и ремень с бляхой "1-е реальное училище" взяты взаймы у старого мира.
Казалось бы, тут и выбирать нечего. По в рассказе Булгакова возникает еще один образ - образ Времени: "Плыла полная тишина, и сам Тугай слышал, как в жилете его неуклонно шли, откусывая минуты, часы". Время становится бестрепетным судьей в жестоком споре двух миров, и старый мир постепенно вытесняется им в прошлое, становится музейной, исторической ценностью и перед смертью с особенной ясностью понимает, что властно вторгающееся в жизнь новое при всей его внешней бедности и простоте жизнеспособнее и устойчивее красивых, но мертвых вещей и мыслей. Ясно и то, что далеко не все погибает в обновляющем мир пламени революционного пожара; многое рождается заново и переходит к теперешним хозяевам.
И, как всегда у Булгакова, поразительна сама точка зрения автора, спокойно вглядывающегося в разлом истории и видящего все достоинства и недостатки обоих миров, то есть глубинную логику истории. Тут нет места эмоциям, способным лишь затемнить творческое сознание. Уже говорилось, что Булгаков - лирик, самые романы его суть лирические, но короткий рассказ "Ханский огонь" существенно эпичен, ибо в его тесном внутреннем пространстве автор через беспощадное отрицание мертвой, музейной красоты приходит к искреннему и убедительному в своей несомненной художественности утверждению нового мира, повой России.
Возникает естественный вопрос: почему же судьба Михаила Булгакова была столь трудной?
Представляется, что дело не только в глубине булгаковского таланта, далеко не всем тогда понятного и не всеми принятого, но и в том особом положении, которое занимал автор "Мастера и Маргариты" в отечественной литературе его времени. Впоследствии некоторые исследователи думали сделать Булгакову комплимент, говоря, что он учился у Б. Пильняка (которого, кстати, на самом деле считал писателем косноязычным, не русским), а в таланте своем равен В. Катаеву, М. Зощенко и Ю. Олеше. Нисколько не желая умалить значение этих талантливых писателей, подчеркнем тем не менее, что Михаил Булгаков был человеком другого поколения и иных культурных корней, он лучше видел
необходимость преемственности в судьбах страны, ее великой культуры, творческой интеллигенции.
В беллетризованных и оттого субъективных мемуарах Валентина Катаева это очевидное несходство воззрений и талантов отмечено с достаточной ясностью и подчеркнуто самим тоном рассказчика: "Синеглазый... был весьма консервативен, глубоко уважал все признанные дореволюционные авторитеты, терпеть не мог Командора (Маяковского), Мейерхольда и Татлина и никогда не позволял себе... "колебать мировые струны". А мы эти самые мировые струны колебали беспрерывно, низвергали авторитеты, не считались ни с какими общепринятыми истинами, что весьма коробило Синеглазого..."13 В этой примечательной сравнительной характеристике есть не только похвала себе и своим "передовым" друзьям-экспериментаторам, но и упрек "консерватору" Булгакову, всегда отстаивавшему традиции русской классической литературы и с полным правом унаследовавшему эти нестареющие традиции. На одном публичном диспуте Булгаков сказал: "После Толстого нельзя жить и работать в литературе так, словно не было никакого Толстого... То, что было явление Льва Николаевича Толстого, обязывает каждого русского писателя после Толстого, независимо от размеров его таланта, быть беспощадно строгим к себе. И к другим"14. Сейчас эти слова, полные уважения к великому писателю, звучат как очевидная истина. Но тогда они вызвали бурю возражений в среде молодых литераторов, не желавших считаться с традициями и авторитетами.
Вспомним, как описан писательский мир в "Театральном романс" и "Мастере и Маргарите" (где словцо "пилатчина" произведено по типу распространенного в критике той поры термина "булгаковщина"), и мы поймем, что среди писателей у Булгакова подлинных друзей было мало, хотя его высоко ценил Горький, поддерживали Вересаев и Л. Фадеев.
В театральном мире ему не могли простить, что он стал первым советским драматургом, чья пьеса "Дни Турбиных" была поставлена в Московском Художественном театре и стала для этого театра новой "Чайкой", возродила его. Не прибавил друзей и успех "Зойкиной квартиры". Поклонники же "левого" авангардизма и псевдореволюционной догматики, ставшие мишенью блистательной и изящной булгаковской сатиры, приходили в ярость при одном напоминании о том, как метко был описан в одобренной Горьким повести "Роковые яйца" "Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского "Бориса Годунова", когда обрушились трапеции с голыми боярами". Некоторые литераторы, всерьез считавшие бесформенность новой формой революционной литературы, говорили, что Булгаков - писатель слишком культурный, чванится своей интеллигентностью и мастерством.
Как видим, стрелы вражды и зависти летели в писателя со всех сторон. Друзья у него, повторяем, были, но их было мало, и большого влияния они не имели. И потому Булгаков всегда был благодарен за действенную поддержку и участие. "В половине января 1932 года... Правительство СССР отдало по МХТ замечательное распоряжение: пьесу "Дни Турбиных" возобновить. Для автора этой пьесы это значит, что ему - автору - возвращена часть его жизни"15. Булгакову помогали театры, и прежде всего МХАТ, где он работал режиссером-ассистентом, и Большой театр, где писатель был с 1936 года литературным консультантом, даже кино, мюзик-холл и оперетта. И все же в тридцатые годы его писательская судьба была тяжела и полна ежедневной борьбы за существование. Иногда эту судьбу называют трагической.
Однако вспомним, что тридцатые годы - пора расцвета писательского дарования Михаила Булгакова. Написаны блистательные, лучшие его произведения: биографический роман "Жизнь господина де Мольера", драмы "Кабала святош" и "Последние дни" ("Пушкин"), "Театральный роман", остроумнейшая комедия "Иван Васильевич" и, конечно же, "Мастер и Маргарита", роман, принесший автору посмертную мировую славу.
О "Мастере и Маргарите" сказано много, а будет написано еще больше, и международная библиография работ о Булгакове, выпущенная в США в 1976 году, давно устарела. Существует множество толкований знаменитого романа, и в том числе режиссерами театра и кинематографа16. Работы эти, иногда, безусловно, интересные и полезные, не должны заслонять исторического смысла и назначения булгаковской книги.
Есть данные, что Булгаков не питал и малейшей надежды на напечатание своего романа, однако он оставил восемь капитальных его редакций, нуждающихся во внимательном сопоставлении, ибо некоторые неопубликованные сцены в своей художественной силе и глубине отнюдь не уступают окончательному варианту текста, а иногда и проясняют и дополняют его.
Булгаков писал "Мастера и Маргариту" как исторически и психологически достоверную книгу о своем времени и его людях, и потому роман стал уникальным человеческим документом той примечательной эпохи. И в то же время это многосмысленное повествование обращено в будущее, является книгой на все времена, чему способствует ее высочайшая художественность. Есть основания предположить, что автор мало рассчитывал на понимание и признание его романа современниками. Приведем одно только воспоминание об авторских чтениях глав "Мастера и Маргариты": "Он (Булгаков. - В. С.) не искал советов и замечаний, но жадно и чутко ловил производимое впечатление... Я помню лица слушателей, выражение их глаз и отчетливое ощущение, будто хочется вскочить, броситься куда то вперед, что-то догнать и в чем-то убедиться"17.
Да, творческая мысль Михаила Булгакова опередила свое время, и по сей день нам приходится ее "догонять" и убеждаться в ее самобытности и глубине, что подтверждается и непрекращающимся потоком книг и статей о писателе.
Воспоминания о Михаиле Булгакове сохранили для нас облик человека подлинно интеллигентного, мужественного, полного со знания своего достоинства. "Мне помнится очень гармонично созданный природой человек - стройный, широкоплечий, выше среднего роста. Светлые волосы зачесаны назад, высокий лоб, серо-голубые глаза, хорошее, мужественное, выразительное лицо, привлекающее внимание"18, - говорила одна современница, знавшая Булгакова в тридцатые годы. И в так называемой "частной" жизни писатель отнюдь не был мрачным отшельником, он любил веселое общество друзей и очаровательных женщин, шумные застолья, домашние остроумные сценки и розыгрыши и терпеть не мог кухонного фрондерства, писательских кукишей в кармане, именуемых им "подкусыванием Советской власти под одеялом"19. При всей своей душевной ранимости Михаил Булгаков неизменно сохранял сдержанность, спокойную иронию, облик его был изящен и рыцарствен. Он всегда был верен себе, своей судьбе, оставался русским писателем классической школы.
Сохранилась интереснейшая булгаковская мысль: "Мы должны оценить человека во всей совокупности его существа, человека как человека, даже если он грешен, несимпатичен, озлоблен или заносчив. Нужно искать сердцевину, самое глубокое средоточие человеческого в этом человеке"20. Ведь это, в сущности, великий завет Достоевского, всей русской классической литературы от Пушкина до Чехова - "при полном реализме найти в человеке человека". Михаил Булгаков всегда пребывал верен этому завету. Именно таковы историческое назначение и смысл требовательного булгаковского гуманизма. Таковы итоги и уроки этой незаурядной и поучительной писательской судьбы.
Список литературы
Шереметьева Е. Из театральной жизни Ленинграда. - Звезда, 1976, N 12, с. 199.
Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1976 год. - Л., Наука, 1978, с. 69.
Вопросы литературы. 1966, N9. с. 139.
Булгаков М.Л. Письма к родным (1921-1922 годы). - Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1976, т. 35, вып. 5, с. 453.
Булгаков М.Л. Трактат о жилище. М. -Л., Земля и фабрика, 1920. с. 4-5.
Описанную в романе "Белая гвардия".
Булгаков М.А. Письма к родным, с. 455.
Об этом очень точно сказал И. Ф. Бэлла в статье "К вопросу о пушкинских традициях в отечественной литературе (на примере произведений М. А. Булгакова)". (Контекст - 1980. М., Наука, 1981).
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч., т. VIII. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1952, с. 384.
Записки отдела рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, вып. 37. М., Книга, 1976, с. 71. В образе Феси очень много взято у тогдашних литературоведов-формалистов, о которых Булгаков говорил саркастически: "Они пишут друг для друга" (Ермолинский С. А. Драматические сочинения. М., Искусство. 1982, с. 640).
Палиевский И.В. Литература и теория. М., Сов. Россия, 1979, с. 270.
Ермолинский С.Л. Драматические сочинения, с. 586.
Катаев В.П. Алмазный мой венец. - Новый мир, 1978, N 6 с. 42.
Миндлин Э.Л. Необыкновенные собеседники. М., Сов. писатель, 1979, с. 171.
Советские писатели. Автобиографии, т. III. M., Худож. лит., 1966, с. 97.
См.: Бэлза И.Ф. Генеалогия "Мастера и Маргариты". - В кн.: Контекст. -1978. М., 1978.
Файко А.М. Записки старого театральщика. М., Искусство. 1978, с. 239.
Шереметьева К. Из театральной жизни Ленинграда, с. 197.
Ермолинский С.А. Драматические сочинения, с. 604.
Файко А.М. Записки старого театральщика, с. 243.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.russofile.ru
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
