69274 (763124), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Из других архитекторов-немцев петровской эпохи надо назвать еще Швертфегера, Матарнови, Гербеля и Ферстера.
Имя Швертфегера (Schwertfeger) встречается впервые в делах Канцелярии строений в 1723 году, когда его называют архитектором Александро-Невского монастыря. Трезини, составивший проект этого монастыря, заведовал только его первыми каменными постройками, все же остальное и самый собор – уже не первоначальный трезиниевский, а другой, по новому проекту, - строил Швертфегер10. Деятельность его, по-видимому, всецело ограничивалась стройкой монастыря, и только изредка его имя мелькает в документах Канцелярии строений по поводу составления разных экстренно понадобившихся проектов или участия в специальных заседаниях.
Матарнови – Georg Johann Mattarnowy, по-русски Иван Степанович Матерновий, - несмотря на свою почти по-итальянски звучащую фамилию, был чистокровнейшим немцем, притом, видимо, из северян. Он говорил и писал только по-немецки и по-немецки же пишет ему князь Черкасский, обер-комиссар канцелярии, адресуя: "Herr Architector Mattarnowy". Даже итальянец Трезини не находит ничего лучшего, как обращаться к нему русскими же письмами, снабженными только его итальянской подписью: "Иван Степанович мой государь и брат и кум здравствуй", пишет он ему обыкновенно. Матарнови появился в Петербурге в 1714 году, а в ноябре 1719 года уже умер11. Он построил так называемый второй Зимний дворец, перестроенный в 1726 году Трезини и стоявший на том месте, где находится угол Эрмитажного театра у моста. Ему же принадлежит проект первой каменной церкви Исаакия Далматского и проект "Кунсткамеры". Исаакиевская церковь была снесена перед постройкой собора по ринальдиевскому проекту при Екатерине II, а Кунсткамера цела до сих пор, хотя и в сильно изуродованном виде12. Это - здание библиотеки Академии наук. Его прежний вид сохранился в гравюрах, изданных Шумахером в 1741 году.
После смерти Матарнови все постройки, которые он вел, были переданы Николаю Фридриху – или, как его звали у нас, Николаю Федоровичу – Гербелю (Nicolaus Fridrich Härbel), родоначальнику столь известной впоследствии русской дворянской фамилии, давшей много выдающихся на разных поприщах представителей. Гербель был родом из немецкой Швейцарии – "архитектором швицейской земли", приехал в Петербург в 1717 году13 и умер здесь в 1724 году. В 1721 году он был так завален строительными делами, что обратился к Петру с длинным прошением, умоляя его дать ему помощников и больший комплект рабочих, без которых справиться ему со всеми делами нет никакой возможности. Из его многочисленных построек, перечисленных в этом документе, не сохранилось до нас ни одной, и только кое-что из них мы можем восстановить по гравюрам и случайным чертежам, снимавшимся по различным поводам в течение XVIII века и уцелевшим в архиве Министерства двора. В драгоценном альбоме рисунков петровского времени, хранящемся в Эрмитаже, есть его подписной проект какой-то церкви с колокольней, - по всей вероятности той, которую Петр хотел строить на Васильевском острове в 1723 году. Он велел тогда всем петербургским архитекторам сделать проекты, и такое приказание получил и Гербель. Архитектура этой церкви не говорит о большом даровании ее автора, повторяющего в общих чертах мысль Петропавловского собора, но сдобрившего ее множеством кудреватых украшений.
Еще один немец – Ферстер (Johann Christian Förster) фигурирует в 1720-х годах в роли архитектора "в сарском селе и на пудожьи у дела мелницы". Он редко подписывается архитектором, чаще же всего "мармулиром и архитектом". Это тот самый Ферстер, со слов которого Штелин записал свой анекдот и том, как императрица Екатерина Алексеевна, желая сделать Петру приятное, тайком от него во время его путешествия за границу в 1715 и 1716 годах велела выстроить на "Сарской мызе", подаренной ей супругом незадолго до того, "каменный увеселительный замок". Этот первый Царскосельский дворец строил, по словам Ферстера, именно он, и по возвращении Петра из-за границы присутствовал при осмотре его царем, изумленным столь неожиданным и приятным сюрпризом.
Вот все немцы, которых мы видели в роли архитектора Петра Великого. Из голландцев был здесь только один Стефен Фан Звитен (Steven van Zwieten), появившийся, по-видимому, только в 1721 году и тогда же приступивший к постройке "палат противу Екатеринъгофа на острову" по собственному проекту. Это так называемый "подзорный дворец", стоявший на островке при слиянии Фонтанки с Невой, на взморье. Помощником его был фламандец Франсуа де Вааль (Françoy de Waal) – "палатных дел мастер", которому и принадлежат чертежи подзорного дворца, хранящиеся в петровском альбоме Эрмитажа. В 1724 году имя Фан Звитена еще встречается в делах Канцелярии строений, когда этот дворец достраивал уже де Вааль, а сам он был всецело занят постройкой загородного дворца в Дальних Дубках. Чертежи последнего также сохранились в эрмитажном альбоме. В сравнении с подзорным дворцом Дальнедубский гораздо проще, - одни гладкие стены, лишенные каких бы то ни было украшений. Подзорный дворец, напротив того, донельзя перегружен всяким вычурным убранством, очень испортившим его, в общем, благородные и стройные пропорции. Начиная с 1723 года, всей постройкой этого дворца заведовал один де Вааль, и возможно, что он именно внес в его строгую, чисто голландскую архитектуру всю эту забавную барочную чепуху, отдающую невероятной провинцией и лубком.
В 1716 году прибыл в Петербург нанятый для Петра Лефортом в Париже Леблон (Alexandre Jean Baptiste Leblond; 1679 – 1719).
Петербургским постройкам этого замечательного французского мастера – быть может, самого оригинального архитектурного дарования тогдашней Франции – суждено было разделить судьбу огромного большинства памятников петровского времени: они все либо погибли, либо сохранились в неузнаваемо искаженном виде, либо, наконец, - и таких больше всего – остались только в чертежах, в невыполненных и даже не начатых постройкою проектах, сохранившихся в собрании Эрмитажа.
Леблон успел – и то не совсем - построить только Большой Петергофский дворец, совершенно перестроенный позже Растрелли-сыном. В архиве Министерства двора сохранился проект этой прелестной леблоновской композиции, если не оригинал его, то, во всяком случае, копия одного из учеников, бывшая "в деле", как свидетельствуют многочисленные пометки, сделанные на чертеже рукою Петра Великого. Это типичная леблоновская архитектура, такая, какую мы знаем по его увражам и по нескольким уцелевшим еще в Париже зданиям. Гораздо грандиознее Петергофского дворца должен был быть Стрельнинский, которым Петр в 1715 – 1723 годах интересовался больше Петергофского. Он и за границей беспокоится, долго не получая проектов Стрельнинского дворца от Леблона, которому их заказал. "Зело сожалеем, что чертежи Леблоновы так замешкались, - пишет он Меншикову 3 марта 1717 года, - он хочет всей работе прислать, а надлежало б, прежде всего, Стрелинскому огороду". Вскоре Леблон отправил государю все чертежи дворца, но строить его ему уже не привелось. Он все время возился с разбивкой Петергофского и Стрельнинского садов, причем в Петергофе ему пришлось еще долго заниматься отводом грунтовых вод, мешавших всем дальнейшим работам. Одновременно шла стройка Петергофского дворца и работы в Летнем саду. За всеми этими хлопотами он так и не успел приступить к постройке Стрельнинского дворца и умер в 1719 году посреди кучи начатых дел.
Кроме его большого, превосходно сработанного проекта этого дворца, в Эрмитаже сохранился еще очаровательный проект грота, предполагавшегося для той же "Стрелиной мызы", а также проект какого-то грандиозного манежа. Все эти чертежи исполнены с изумительным мастерством и отличаются той скромной и в то же время изящной архитектурой, которая, вне всякого сомнения, породила бы целый стиль, совершенно иной, нежели мансаровский или блонделевский, если бы ранняя смерть не прервала жизнь этого гениального фантазера, сумевшего так увлечь самого Петра.
В Петровском альбоме Эрмитажа сохранился план Летнего сада с нанесенными на нем "с птичьего полета" постройками. На месте нынешнего Инженерного замка, там, где некогда стоял дворец императрицы Екатерины I, виден уже небольшой дом с садом, поверх которого наклеен новый, - очевидно, предполагавшийся к постройке, - дворец царицы. Возможно, что Леблон, посылая к царю за границу план всего Летнего сада, перерисовал свой готовый уже проект "с птичьего полета" и приклеил его на место старого домика. Архитектура его чисто леблоновская, со строгими, почти палладианскими формами.
Однако все это осталось только на бумаге и не оказало никакого влияния на дальнейшее развитие петербургской архитектуры. Только фасад Петергофского дворца, очутившийся, хотя и в измененном виде, в центре позднейшей растреллиевской композиции, косвенно повлиял на общий характер этого дворца.
Из итальянцев, кроме Трезини, были в Петербурге петровского времени еще только двое: Киавери и Микетти. Гаэтано Киавери (Gaetano Chiaveri; род. в 1689 году в Риме, ум. В 1770 году в Фолиньо) поступил на русскую службу в 1718 году. Он строил дом царицы Прасковьи Федорвны, стоявший рядом с Кунсткамерой с правой стороны, на том месте, где теперь помещается Зоологический музей. После смерти Матарнови он достраивал Кунсткамеру и Библиотеку, и ему принадлежит, по-видимому, знаменитый колонный зал Библиотеки, известный по изданной Шумахером гравюре. В 1721 году он отпросился съездить к себе на родину, но в следующем году уже вернулся и в 1723 занимается внутренней отделкой Кунсткамеры и окончательной отделкой дома царицы Прасковьи Федоровны. Зимой 1726 года он еще в Петербурге, но в следующем году его имя нам не приходилось уже встречать в делах Городовой канцелярии. Вскоре мы его уже видим в Варшаве в службе польского короля, а позже и в Дрездене, где он построил в 1737 – 1754 годах знаменитую придворную церковь, считающуюся одним из величайших шедевров барокко. В делах Гофф-Интендантской конторы сохранились три чертежа Киавери различных деталей Кунсткамеры, сделанные умелой и твердой рукой. Вернувшись из поездки в Рим, он в ноябре 1723 года состоит также "у дела модели церкви апостола Петра против манера как зделана в Риме". Перед отъездом в Рим, в мае он строит еще церковь в Коростине. "В прошлом 721 году в мае месяце определен я нижайши в вотчину Государыни императрицы Екатерины Алексеевны в село Коростину для дела церкви". Существует ли эта церковь, мы сказать не можем14.
Другой итальянец, бывший одновременно с ним в русской службе, - Николо Микетти (Nicolo Michetti). Нам не удалось найти ни года его рождения, ни года его смерти15, которых нет ни в одном из специальных словарей, и только из одного документа Государственного архива можно извлечь о нем кое-какие данные. Кологривов, которому Петр поручил устроить в Риме первых русских пансионеров-архитекторов и велел, при случае, сыскать итальянца "поискуснее", прислал в 1718 году следующее письмо, помеченное 3 апреля: "Всемилостивейший Государь. По указу вашего Величества Архитектора нанял, называется Николай Микети, которому было приказано (т.е. поручено строить) здание святого Михаила, по смерти кавалера Фонтаны, однако же оной Архитектор Микети с фундаменту зачел быв товарищем с помянутым Фонтаною, какой величины и сколко покоев все наши знают кто был в риме, а паче вручено было ему то здание за ево искуство в механике ибо ради разных мануфактур художеств которыя делают в том доме нужны машины и мельницы, и кроме того что он доброй Архитектор и искусной в механике, пишет живописное гораздо нехудо, а паче перспективу, сколко мог о нем осведомился; спрашивал кардиналов, Сакрипаития И оттобония и оне не толко меня уверили о его добром состоянии но еще хотят донести вашему Величеству о его искусстве, и понеже он был Папской Архитектор в других (местах) здания строил с чего имел довольный доход того ради с великим трудом уговорился с ним за четыре тысячи Ефимков и дом свободной, чтоже умедлил по се поры договорится с ним, с великою трудностию жена склонилася чтобы он ехал, и по договоре не может прежде убратся шестаго надесяти числа апреля ибо многия монастыри и домы строил, и еще болше… Из Рима апреля 7 1718 Юрья Кологривов". Как видно из письма Кологривова от 18 мая Микетти вследствие болезни выехать не мог, потом боялся ехать один и, в конце концов, ему удалось уломать его ехать вместе с его русским учеником, пансионером Федором Исаковым, с которым он в том же году и прибыл в Петербург.
По приезде в Петербург Микетти был ласково принят Петром, а с 1719 года, после смерти Леблона, он занял положение, каким пользовался тот, и получал те же 5000 р., - которые на наши нынешние деньги составляли огромную сумму, - и был таким же главным архитектором всех строительных работ в Петербурге и его окрестностях. Он оказал Петру много услуг по выписке из Италии различных художественных произведений, особенно мраморных статуй, которых надобно было множество для только что заведенных дворцов, парков и садов. В 1723 году он взялся лично съездить по поручению царя на свою родину и отправился, взяв свыше трех тысяч рублей на первые расходы, но с тех пор так и не возвращался обратно. Таким образом, Микетти пробыл в Петербурге, самое большое, пять лет. Из его построек одна сохранилась целиком, это – Екатеринентальский дворец в Ревеле16, который он, впрочем, только начал, поручив его достраивать своему ученику Земцову, так как сам был, как водится, завален петербургскими делами. Здесь он "ликвидировал" архитектурное наследство Леблона, оканчивая и изменяя то, что было им начато, и делая совершенно новые проекты для построек, оставшихся после Леблона только на бумаге. Между прочим, проект Екатеринентальского дворца был первым, который пришлось сделать Микетти. Он должен был засесть за него тотчас же по приезде из Италии, так как 22 июля Петр уже осматривает с ним в Ревеле место и "размеривает фундаменты". Начиная с весны 1721 года, всю постройку ведет один Земцов, который ее и довел до конца.
В Петербурге Микетти всецело был занят постройкой дворца в Стрельне. Сначала он еще доделывает кое-что в Летнем саду17 и в Петергофе18, но затем окончательно погружается в "Стрелинскую мызу", достроить которой ему так и не пришлось. Тот большой дворец, который существует там в настоящее время, совершенно перестроен в конце XVIII и еще раз в XIX веке, и только общий план его остался прежний. Трудно сказать, чем воспользовался Микетти из существовавших уже до него проектов других архитекторов и насколько только ему единолично принадлежит тот вид дворца, который сохранился до нас в многочисленных чертежах Эрмитажа и Архива Министерства двора. Несомненно лишь одно: начат существующий доныне дворец Микетти в 1720 году, притом по плану, ничего общего с леблоновским не имеющему. Бывший в этом году в Петербурге польский путешественник записал в своем дневнике о поездке в Стрельну: "Пошли туда, где закладывают весьма большой дворец: первый камень положил царь, второй посол, и мы, бывшие там, тоже положили камни. Царь провозгласил тост за скорое окончание постройки". Начиная с этого года и, особенно в течение двух ближайших лет здесь, судя по документам Канцелярии строений, идет непрерывная работа, которою все время руководил сам Микетти19. Однако уже к осени 1721 года Петр, видимо, охладел к Стрельне, которую до того любил больше всех своих загородных дворцов. "Царь, как я слышал, даже сожалеет, что начал строить Стрельну-мызу, которая только для того и была задумана им, чтоб иметь где-нибудь много фонтанов и гротов", - заносит в свой дневник Берхгольц в августе 1721 года. Весьма возможно, что это охлаждение Петра к самой грандиозной из всех построек, какие до того были осуществлены, заставило Микетти вернуться снова в Италию. И действительно, после него дворец был совершенно запущен, и только в половине XVIII века принялись его доделывать. В эрмитажном собрании сохранилось несколько чертежей и набросков Микетти, между которыми есть и проект церкви для Петербурга, вероятно, той самой Василеостровской, которую делал и Гербель. Она очень своеобразна по своей внешности, представляя неожиданную комбинацию какого-то пантеона, убранного фантазией барочного художника. План ее очень ясен, формы определенны и выразительны. С этими крупными массами и решительными делениями стен огромными вертикальными выступами, идущими кругом всей ротонды, очень пикантно контрастируют тоненькие "факелы" и вазочки, которыми унизана вся церковь.