referat (719797), страница 6

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 6)

П омимо териоморфной символики в этом повествовании интересен тот факт, что функция знания и интуиции представлена верховыми животными. Тем самым говорится, что достоянием духа можно также овладеть. Так, трёхногая сивая кобыла является сначала собственностью охотника, а четырёхногая — собственностью ведьмы. Здесь дух — отчасти функция, которая, как вещь, может менять владельца (лошадь), отчасти же — автономный субъект (колдун в качестве владельца лошади). Заработав четырёхногую кобылу у ведьмы, юноша освобождает дух, или мысль особого вида, от господства бессознательного. Ведьма здесь означает, как и в других местах, mater natura, соответственно первоначальное, так сказать, «матриархальное» состояние бессознательного. Тем самым возвещается о таком психическом устроении, в котором бессознательному противостоит лишь слабое и несамостоятельное сознание. Четырёхногая сивая кобыла оказывается превосходящей трёхногую, так как может ею повелевать. Так как четверица есть символ целостности, а целостность играет значительную роль в образном мире бессознательного¹, то победа четырёхножия над трёхножием не кажется такой уж неожиданной. Что должна означать

¹ В отношении четверицы Юнг ссылается на его более ранние работы, в особенности на Psychologie und Religion и Psychologie und Alchemie.

противоположность между троичностью и четверичностью — это то же, что означает троичность в противоположность целостности. В алхимии эта проблема звалась аксиомой Марии и сопутствовала этой философии более чем тысячелетие, а затем вновь была подхвачена в Фаусте (сцены с кабирами). Самое раннее литературное изложение этой проблемы обнаруживается во вступительном слове к Тимею¹, о чем вновь нам напоминает Гёте. У алхимиков мы можем явственно видеть: тройственности божества соответствует низшая хтоническая троичность (наподобие трёхглавого черта у Данте). В троичности заключен принцип, который своей символикой обнаруживает родство со злом, при этом отнюдь не бесспорно, что троичность выражает только лишь зло. Напротив, все указывает на то, что зло и, соответственно, его употребительный символ, принадлежат к роду тех фигур, которые описывают тёмное, ночное, нижнее, хтоническое. Нижнее относится к верхнему, согласно данной символике, как эквивалент, ставший противоположностью²; другими словами, зло выражается также троичностью.

Тройка, как мужское число, совершенно логично идентифицируется здесь со злым охотником, которого, вероятно, следовало бы понимать (алхимически) как «нижнюю троичность». Четвёрка же, как женское число, определённо указывает на старуху. Обе лошади — говорящие и всезнающие чудища, а потому они представляют бессознательный дух, который, однако, в одном случае подчинен злому колдуну, а в другом — ведьме.

Т аким образом, между троичностью и четверичностью, прежде всего, сохраняется противоположность мужского – женского, но при этом четверичность является символом целостности, а троичность – нет. Ведь одна троичность всегда предполагает другую (на такое противоположение указывается в алхимии): верх предполагает низ, свет — тьму, добро — зло. С энергетической точки зрения противоположность предполагает потенциал, а там, где имеется потенциал, есть возможность события (ведь напряжение противоположностей стремится к уравниванию). Если представить себе четверичность в виде квадрата и разделить его диагональю на две половины, то

¹ Самое древнее из известных Юнгу представлений этой проблемы – это повествование о четырёх сыновьях Гора, из которых три, соответственно, представлены с головами животных, а один – с человеческой. Хронологически это примыкает к видению четырёх лиц и Иезекииля. Эти облики потом ещё раз повторяются в четырёх атрибутах Евангелистов. Как известно, трое имеют голову животных, и один – человеческую (ангел).

² Согласно Tabula Smaragdina: Quod est inferius, est sicut quod est superius. [Что внизу, подобно тому, что наверху]. P. 2.

получится два треугольника, вершины которых смотрят в противоположные стороны. Поэтому, метафорически говоря, если разделить целостность, символизируемую посредством четверичности, на равные половины, то возникают две троичности противоположного направления. Как только на основании этого простого соображения мы выводим троичность из четверичности, то проясняется смысл и охотника, похитителя принцессы, и почему его сивая кобыла стала из четырёхногой трёхногой (после того, как 12 волков отгрызли ей ногу). Трёхножие сивая кобыла заполучила в результате несчастного случая, который произошел с ней в тот момент, когда она намеревалась покинуть царство тёмной матери. Выражаясь психологическим языком, это, скорее всего, означает, что в тот момент, когда бессознательная целостность становится очевидной, т. е. покидает пределы бессознательного и переходит в область сознания, «одно» из «четырёх» отстаёт и затаивается — horror vacui — в боящемся пустоты бессознательном. Благодаря этому возникает троичность, которой соответствует — как мы знаем не только из сказки, но и из истории символа — противоположная троичность¹, т. е. возникают напряжение и конфликт. Здесь можно было бы вместе с Сократом спросить: «Один, два, три, а где же четвертый, из тех, что вчера были нашими гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу» ². Он остался в царстве темной матери, задержанный волчьей жадностью бессознательного, которое, будь на то его воля, ничего бы не отпустило из сферы своего влияния. Разве что только в том случае, если за это будет принесена соответствующая жертва.

О хотник (он же старый колдун) и ведьма соответствуют негативным родительским имаго в магическом мире бессознательного. Охотник в рассказе встречается сначала в образе черного ворона. Он похитил принцессу и держит её в заточении. Она называет его «чёртом». Однако, как ни странно, его самого заперли в какой-то запретной комнате дворца и приковали там к стене тремя гвоздями, то есть всё равно, что распяли. Он пойман, как и всякий тюремный надзиратель, и сам предан анафеме, как всякий, кто проклинает. Тюрьмой для обоих является волшебный замок на вершине гигантского дерева, а именно: мирового древа. Принцесса принадлежит светлому миру перигелия. Именно тогда, когда она заключена под стражу на мировом древе, она является чем-то вроде anima mundi, которая очутилась во власти тьмы.

¹ Ср. Psychologie und Alchemie. (Der Geist Mercurius.).

² Это непонятное место хотели списать на «насмешливый нрав» Платона.

Однако последней эта добыча, кажется, не пошла на пользу, потому что тот же самый ворон оказался распятым, и именно тремя гвоздями. Распятие означает, очевидно, мучительную связанность и подвешенность, наказание за безрассудство, за то, что осмелился сунуться, подобно Прометею, в сферу принципа противоположностей. Сделал этот дерзновенный проступок ворон (который идентичен с охотником), когда выкрал из светлого мира драгоценную душу, за это его в наказание пригвоздили к стене в верхнем мире, или в сверхмире. То, что здесь речь идёт о перевернутом отражении христианского праобраза, по-видимому, является совершенно несомненным. Спаситель, который освободил душу человечества от господства дольнего мира, распят на кресте внизу, в подлинном мире; так же и лукавый ворон — за превышение своих полномочий — был пригвождён к стене на небесной вершине мирового древа. Своеобразной путеводной нитью для понимания смысла проклятия в нашей сказке является троичность гвоздей. В сказке не говорится, кто заключил ворона в тюрьму. Похоже, будто дело здесь было в проклятии Триединым Именем.

Героический малый, тот, который взобрался на мировое древо и проник в волшебный замок (из которого он должен освободить принцессу), имеет право заходить во все комнаты, кроме одной, а именно той, в которой находится ворон¹. Так же, как нельзя вкушать от древа познания в раю, не следует открывать комнату, а уж тем более заходить в неё: ничто не прельщает так внимание, как запрет. Это, так сказать, самый верный способ, чтобы вызвать непослушание. Очевидно, тайный умысел заключается в том, чтобы освободить не столько принцессу, сколько ворона. Как только герой узрел ворона, тот начал жалобно кричать и жаловаться на свою жажду², и юноша,

¹ В сказке братьев Гримм (I, Mr. 55: Marienkind) в запретной комнате находится «триединство», что мне кажется весьма примечательным.

² Уже Aelian (De nature animalium, I, 47) сообщает, что Аполлон приговорил воронов к жажде, так как один лукавый ворон слишком долго пребывал у водного источника. В немецком фольклоре говорится, что месяц червень, или август, ворон должен страдать от жажды. В качестве причины приводится следующее: он один не сокрушался о смерти Христа, или то, что когда он был послан Ноем искать сушу — то не возвратился. (Panzer. Zeitschrift ffir deutsche Mythologie II. P. 171, и Abhler. Kleinere Schriften zur Marchenforschung I, 3. О вороне как аллегории зла см. также исчерпывающее изложение у Rahner. Erdgeist und Himmelsgeist in der patristischen Theologie. С другой стороны, ворон находится в тесной связи с Аполлоном как исцелившее его животное. В Библии также упоминается о нем в положительном смысле: «Дает скоту пищу его и птенцам ворона, взывающим к Нему» (Пел. 146, 9); «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи» (Иов. 38, 41). Подобное в Лк. 12:24. Как подлинные «угодливые духи» встречаются они в Книге Царств (3 Цар. 17, 4:17, 6), где они ежедневно приносят Ахаву пищу.

побуждаемый добродетельным состраданием, утоляет его не губкой, иссопом и уксусом, а освежающей водой. Вслед за этим тотчас падают три гвоздя, и ворон улетает через открытое окно. Тем самым злой дух опять оказывается на свободе, превращается в охотника, похищает принцессу вдругорядь и запирает её на сей раз на земле, в своей охотничьей хижине. Тайный умысел частично разоблачен: принцесса из сверхмира перенесена в человеческий мир, что без содействия злого духа и человеческого непослушания, очевидно, было бы невозможно.

Но так как и в человеческом мире, охотник за душой оказывается властелином принцессы, то герой должен вновь вмешаться, выманив хитростью (как мы уже знаем) четырёхногую лошадь у ведьмы и сокрушив, тем самым, силу колдуна. Именно троичностью заклят ворон, и одновременно она является силой злого духа. Но это — две разные троичности, которые имеют противоположную направленность.

Из совершенно другой области, а именно из области психологического опыта, мы знаем, что дифференцируются, т. е. могут стать сознательными три из четырёх функций сознания, однако одна функция остается связанной с родной почвой, с бессознательным, и называется она — низшей, соответственно, «неполноценной» функцией. Она-то и представляет собой ахиллесову пяту доблестного сознания. Где-нибудь сильный — слаб, разумный — глуп, хороший — плохи т. д.; и обратное так же верно. Согласно нашей сказке, троичность представляется как изувеченная четверичность. Если бы можно было приложить одну ногу к трём другим, то возникла бы целостность. Как гласит загадочная аксиома Марии¹: «из третьего становится Единое (как) четвертое». Вероятно, когда из третьего получается четвёртое, то тем самым одновременно возникает единство. Одна, пропавшая часть, которой обладают волки Великой матери, является только лишь четвертью, но она, однако, составляет вместе с тремя другими ту целостность, в которой снимается противоречие и разрешается конфликт.

К ак теперь объяснить, что одна четверть, как свидетельствует символика, является также и троичностью? Здесь символика сказки бросает нас на полный произвол, и мы вынуждены прибегнуть к помощи психологических фактов. Я прежде говорил, что три функции могут быть дифференцированы, и только одна пребывает в плену бессознательного. Это определение все же следует уточнить. Как показывает опыт, дифференциация, лишь приблизительная, удаётся одной функции, которая вследствие этого называется высшей, или главной функцией; она составляет (наряду с

¹ Ср. Psychologie und Alchemie.

экстра- и интроверсией) тип сознательной установки. Этой функции пособляют одна или две, более или менее дифференцированные вспомогательные функции, которые, однако, почти никогда не достигают такой же степени дифференциации, или пригодности к произвольному использованию. Поэтому они обладают более высокой степенью спонтанности по сравнению с главной функцией, которая в значительной степени оказывается надёжной и уступчивой по отношению к нашему намерению. Четвёртая, низшая функция, оказывается недоступной для нашей воли. То она предстает как кобольд, вызывающий забавные неполадки, то как deux ex machina. Всегда, однако, она является и действует sua sponte. Из этого изложения следует, что даже дифференцированные функции лишь отчасти освободились от укоренённости в бессознательном, в остальном же они прочно в нем засели и действуют под его господством. Трём дифференцированным функциям, которые находятся в распоряжении Я, соответствуют три бессознательные части, ещё не оторвавшиеся от бессознательного¹. И так же, как трем сознательным и дифференцированным частям функций противостоит четвёртая, недифференцированная функция как более или менее мучительный и мешающий фактор — точно так же высшая функция представляется злейшим врагом в отношении к бессознательному. Нельзя обойти молчанием особую уловку: как чёрт любит рядиться в ангела, так и низшая функция — тайным и коварным образом — оказывает влияние по преимуществу на главную функцию, так как последняя больше всего её подавляет².

Характеристики

Список файлов реферата