73764 (702230), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

"Что, в сущности, и есть автопортрет.

Шаг в сторону от собственного тела.

Итак, автопортрет:

Способность не страшиться процедуры

небытия - как формы своего

отсутствия, списав его с натуры".

Принцип отстраняющей дистанции в описании автопортрета преломляется новым углом зрения, новым взглядом - "с точки зрения времени", что например, помогает Бродскому надеть маски некоторых мифических и исторических личностей: "современный Орфей", "безвестный Гефест", Тезей, Эней, Одиссей, "новый Гоголь", "Новый Данте".

Мастер контрастов и парадоксов, Бродский примеряет к себе не только тунику Орфея и мантию Данте, но и "костюм шута: "я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державы", "я, певец дребедени, лишних мыслей, ломаных линий". Это уже не "слепок с горестного дара", а автопортрет, нарисованный в "ироническом ключе", далеко не лестный и выход за пределы поэтической традиции: "Я пасынок державы дикой с разбитой мордой"; "усталый раб - из той породы, что зрим все чаще"; "отщепенец, стервец, вне закона". Детали внешней характеристики автопортрета банальны, уничижительны, антиромантичны:

"Я, прячущий во рту

развалины почище Парфенона,

шпион, лазутчик, пятая колонна

гнилой цивилизации - в быту

профессор красноречья".

Все это - отказ Бродского от того романтического образа поэта, каким он предстает перед нами на протяжении веков. Быть убедительным, нейтральным и объективным - один из эстетических принципов Бродского. В описании автопортрета этот принцип реализуется определенной системой снижений, например, аналогией поэтического "я" с вещами: "я теперь тоже профиль, верно не отличим от какой-нибудь латки, складки трико паяца"; с пылью: "пусть я последняя равнина, пыль под забором"; с сухостью: "тронь меня - и тронешь сухой репей"; с математическими понятиями: "я - круг в сеченьи"; "кому, как не мне, катету, незриму"; с абстрактными категориями: "не отличим от … доли величин, следствий и причин".

В изображении лирического субъекта прослеживается предпочтении Бродским части целому: "мы только части крупного целого"; "И зрачок о Фонтанку слепя, я дроблю себя на сто, Пятерней по лицу провожу. И в мозгу, как в лесу, оседание наста"; "И кружится сознание, как лопасть, вокруг своей негнущейся оси"; "лицо растекается, как по сковороде яйцо". Следующий шаг - ассоциация "я" с осколком, отбросом, огрызком, обрубком:

"Огрызок цезаря, отлета,

певца тем паче

есть вариант автопортрета"

Используемые приемы приближают Бродского к типу имперсонального поэта, т.к. происходит почти полное вытеснение лирического "я" из стихотворения, его аннигиляция, что на языковом уровне достигается путем замещения лирического субъекта и ситуации, в которой он существует негативными местоимениями к наречиями: "совершенно никто"; "Ниоткуда с любовью"; "не ваш, но и ничей верный друг"; "Зимний вечер с вином в нигде". Этим самым Бродский демонстрирует, что ему не чуждо представление Паскаля о человеке как о чем-то "средним между всем и ничем".

Человек, не зависящий, отстраненный от внешних обстоятельств, мелочей, привязанностей, чувств, беспокойства, тревоги, обретает не покой, но состояние внутренней свободы и, опьяненный этой свободой неизменно погружается в глубины собственного Я.

По своему психологическому складу Бродский - ярко выраженный интроверт, что находит отражение в лирическом герое. Внутреннее созерцание и проникновение в глубинные слои собственного мироощущения развиты у Бродского до такой степени, что превращают некоторые его сочинения в своеобразный катехизис, в котором, однако, вопросы и ответы слиты воедино, в одну структуру. Это не просто стихи, но в определенном смысле серьезные трактаты, изложенные в стихотворной форме; тем не менее в них всегда присутствует нечто, не позволяющее усомниться в том, что это все-таки поэзия. Мышление Бродского в высшей степени ассоциативно и управляемо лишь поэтической интуицией, но именно отсюда возникает гармонизация, часто весьма усложненная, основной темы или идеи и колористика звукового ряда. Так возникает поэзия нового, более высокого измерения:

"Точка всегда обозрима в конце прямой.

Веко хватает пространство, как воздух - жабра.

Изо рта, сказавшего все, кроме "Боже мой",

вырывается с шумом абракадабра.

Вычитанье, начавшееся с юлы

и т.п., подбирается к внешним данным;

паутиной окованные углы

придают сходство комнаты с чемоданом.

Дальше ехать некуда. Дальше не

отличить златоуста от златоротца.

И будильник так тикает в тишине,

точно дом через десять минут взорвется".

Пространство и Время в интерпретации Бродского

В пространственно-временном строе лирики Бродского проявляется характерная для постмодернизма проекция нескольких временных пластов на пространственную ось координат. События, происходившие в разные исторические периоды воспринимаются одновременно и в настоящем, что создает эффект вневременности. Так, в "Конце прекрасной эпохи" доминируют темы завершенности, тупика, конца пространства и времени: "Грядущее настало, и оно переносимо…" но здесь же появляется и тема запредельного существования, преодоления границы во времени (цикл "Post aut detateni nostram"). Последнее стихотворение цикла посвящено попытке преодоления пространственной границы - переходу границы империи. Начинается оно словами: "Задумав перейти границу…", а заканчивается первым впечатлением от нового мира, открывшегося за границей, - мира без горизонта:

"… вставал навстречу

еловый гребень вместо горизонта".

Мир без горизонта - это мир без точки отсчета и точки опоры. Стихотворения первых эмигрантских лет пронизаны ощущением запредельности, в прямом смысле слова, заграничности. Это существование в вакууме, в пустоте: "Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря".

Вместо привычных характеристик пространства и времени здесь что-то чуждое и непонятное:

"Перемена империи связана с гулом слов

с лобачевской суммой чужих углов,

с возрастанием исподволь шансов встречи

параллельных линий, обычной на полосе…"

Для поэзии Бродского вообще характерно ораторское начало, обращение к определенному адресанту, однако если первоначально Бродский стремился фиксировать позицию автора, в то время как местонахождение адресата могло оставаться самым неопределенным (например: "Здесь, на земле…" ("Разговор с небожителем"), "Когда ты вспомнишь обо мне в краю чужом…" ("Пение без музыки"), то в зрелой лирике фиксируется, как правило, точка зрения адресанта, а местонахождение автора остается неопределенным, а подчас и неизвестным ему самому ("Ниоткуда с любовью"). Особенно характерно в этом отношении стихотворение "Одиссей Телемаху", написанное от лица потерявшего память Одиссея:

"…ведущая домой

дорога оказалось слишком длинной,

как будто Посейдон, пока мы там

теряли время, растянул пространство.

Мне неизвестно, где я нахожусь,

что передо мной".

"Лексическая дерзость" как определяющая черта поэтики

Одна из важнейших черт поэтики Бродского - дерзость в пользовании лексикой, проявляющаяся в недискриминированном словаре. По словам Я. Гордина, в очередной раз в русской культуре, в русском языке поэт очень многое соединил. Просто он осуществил тот же принцип, которым пользовался и Пушкин, и Пастернак - введение новых пластов на новом уровне.

Бродский, прибегнув к более изощренным построениям, более сложным композиционным структурам, жесткой системе рифмообразования, создал новую поэтическую музыкальность. Более глухая, гораздо менее бойкая, чем расхожий мотив, иногда почти исчезающая, она тем не менее, всегда присутствует в поэзии Бродского, чьи стихи являются как бы отголоском одной большой музыки мироздания.

Но если эта новая поэтическая музыкальность, неповторимая и сразу узнаваемая лексиса и архитектоника, необычная словесная инструментовка были присущи уже ранним стихотворениям Бродского, то в одно области - в просодии - можно наблюдать изменения, мучительные поиски новых путей и созвучий - то, что называют поэтической эволюцией.

Новаторство Бродского в замкнутости слова на себе, в его внепространственной, голосовой и звуковой самоопределенности и самодостаточности, управляемой временем языка и языком времени. Метафоры Бродского обнаруживают и демонстрируют волю самого языка к преображениям слов и форм.

"Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.

Зане не знаю я, в какую землю лягу.

Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу" ("Пятая годовщина").

Это стихотворение - прощание с прошлым, попытка избавиться от ностальгии, отказ от конкретики существования во имя "пространства в чистом виде" открывают пространство слова, где "за" и "против" сходятся в одном слове и его продолжении: "за-не не зна-ю я".

Столь же знаменательна игра лингвистического эха: "скрипи" и латинское scripto создают не эффект тавтологии, но стереофонии, актуализируется омонимический смысл словосочетания "переводи бумагу" - уничижительная характеристика преображается в образ проводника в бессмертие, переводчика с русского - на общий, с материи - на чистое время. Трёхстишие финальной строфы - как эпилог и Post scriptum, отделённый от общего текста, но таков вывод: прощание как прощение и вступление судьбы на простор экзистенциальной драмы. "Скрипи, перо, мой коготок, мой посох" - здесь "скрипи" созвучно "скреби", а это звук времени, который издаёт сама поэзия, ибо поэт "хуже мыши глодал петит родного словаря" ("Разговор с небожителем", 1970) и "был не лишним ртом, но лишним языком, подспудным грызуном словарного запаса" ("Письмо в оазис", 1991). Мышь, питающаяся словом, - ещё один образ времени, склоняющегося перед языком, отождествление лирического "я" со временем, уподобление ему - и это достижимей, чем отождествление себя с языком. Поэт может быть слугой, хранителем, тем, кем язык жив, т.е. голосом, "частью речи", но не выразителем целого, не соразмерной ему личностью.

Поэтическая речь у Бродского уподоблена подвижным превращениям облаков - текучей игре воды и воздуха, двух материй ассоциируемых со временем и бесконечностью, вечностью, пустотой:

"В вас мне ясна

рваность, бессвязность,

сумма и разность

речи и сна.

Это от вас

я научился верить не в числа -

в чистый отказ

от правоты

веса и меры

в пользу химеры

и лепоты!" ("Облака", 1989).

Это ещё одно определение собственной художественной системы: приоритет эстетики над этикой, бесконечного - над ограниченным, превращения несоединимого (химеры), победа духа над плотью.

Заключение

Слово в творчестве Иосифа Бродского, не столько многозначно, сколько многоуровнево и многопланово, поэтому лексико-семантический анализ не дает, зачастую, полной картины в интерпретации и понимании того или иного слова в его поэзии. С помощью слова, интуитивно или сознательно, Бродский создает поэтико-философский вариант эстетической картины мира, который базируется на всем общечеловеческом, общекультурном потенциале. Его творчество - это погружение в многомерный историко-языковой континуум, где диахронические и синхронические образы и события проецируются друг на друга и воспринимаются как реальность. Слово, таким образом, овладевая временем и оказываясь вне пространства, перестает быть прошлым, настоящим или будущим, оно становится постоянным, непрерывным, вездесущим, замыкается на себе, обнаруживает свое самостоятельное бытие, становится равным языку.

Список использованной литературы

1. Бетеа М. Дэвид. Мандельштам, Пастернак, Бродский: Иудаизм, христианство и создание модернистской поэтики. // Русская литература ХХ века. Исследования американских ученых. - СПб, 1993

2. Бруднэ-Уигли Е. Древняя стихия песни: Мужество певца и пророка в пафосе И. Бродского. // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. - Спб., 1998

3. Винокурова И. Бродский и русская поэтическая традиция. // Литература. - 1994

4. Ерофеев Е. Поэта далеко заводит речь. // Иностранная литература. - 1988

5. Иванов В. Вс. Бродский и метафизическая поэзия. // Звезда. - 1997.

6. Куллэ В. Структура авторского "Я" в стихотворении Иосифа Бродского "Ниоткуда с любовью". // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. - СПб, 1998

7. Полухина В., Перле Ю. Словарь тропов Бродского (на материале сб. "Часть речи") - Тарту, 1995

8. Раичин А.М. "Человек есть испытатель боли…" (Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенционализм). - Октябрь. - 1997

9. Раичин А.М. Философская традиция Иосифа Бродского. // Литературное обозрение. - 1993

10. Райчин А.М. Иосиф Бродский: поэтика цитаты. // Русская словесность - 1998

Характеристики

Список файлов реферата