57642 (672032), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Падение американской монополии на ядерное оружие еще не означало крах или конец «ядерной дипломатии». Под знаком такой дипломатии в последующие полвека с лишним то со стороны США, то от лица СССР проводилась военно-политическая стратегия как с открытой, так и с негласной угрозой применения ядерного оружия.
В условиях острого идеологического противоборства политика противника неизбежно демонизировалась, и разрушительный потенциал ядерного оружия как нельзя лучше подходил для того, чтобы приписать врагу все мыслимые и немыслимые грехи. Кошмары ядерных ударов напрямую увязывались со свойствами «угнетательской» социальной системы, «человеконенавистнической идеологии» и «агрессивной по самой своей природе» государственной политики противника. Этот лейтмотив был характерен как для советской, так и для американской пропаганды (например, в таком же духе западная пресса освещала кампанию ракетно-ядерного блефа СССР под руководством Никиты Хрущева) [6 с.24].
Так гонка ядерных вооружений стала неразрывно ассоциироваться с «холодной войной», идеологическим противоборством и геополитическим соперничеством США и СССР с конца 40-х до конца 80-х годов XX века. По логике вещей, окончание «холодной войны» на пороге 1990-х годов, распад советской империи и развал самого Советского Союза должны были бы привести и к концу гонки ядерных вооружений. Но этого не случилось. Правда, стратегические ядерные арсеналы США и СССР за последние десять лет сократились примерно на 50 процентов (а тактические — еще больше), программы их модернизации были существенно замедлены и сужены. Но две ядерные сверхдержавы и третьи ядерные державы намерены сохранять и совершенствовать ЯО в составе своих вооруженных сил в течение всего обозримого будущего, и параллельно всё новые страны явно или тайно приобщаются к ядерному клубу или активно работают в этом направлении.
Окончание «холодной войны» само по себе не могло прекратить гонку ядерных вооружений и повлечь ядерное разоружение без огромных усилий ведущих стран по сокращению и ликвидации таких вооружений, а также по переустройству всей системы безопасности, основывавшейся до той поры на военно-стратегическом балансе сил Востока и Запада. Без этого прекращение «холодной войны» не могло автоматически повлечь ядерное разоружение.
Но такие усилия в 1990-е годы не были предприняты. Чуть больше десятилетия спустя после окончания «холодной войны» в общественном восприятии этой проблемы воцарились глубокое разочарование и растущая тревога, а «ядерный фактор» вновь выходит на авансцену мировой политики, пусть и в существенно измененном виде.
В мае 2002-го США официально вышли из Договора по ПРО 1972 года, который на протяжении последних тридцати лет был краеугольным камнем всего процесса и режима центрального ядерного разоружения. Вместо него был подписан документ общего характера о сотрудничестве РФ и США в области создания стратегической системы ПРО, который пока никак не нашел практического и технического воплощения в жизнь. Вместе с Договором по ПРО пали Договор СНВ-2 и рамочная договоренность об СНВ-3. А вместо них новый договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов (СНП), подписанный в Москве в 2002 году, намечает их снижение за десять лет до 1700—2200 боезарядов (столько имелось накануне переговоров об СНВ в конце 1960-х). Но этот договор скорее представляет собой соглашение о намерениях, поскольку не содержит ни правил зачета боезарядов, ни графика сокращений, ни процедур ликвидации вооружений, ни системы проверки и контроля. К тому же его срок действия истекает одновременно со сроком сокращений.
При всех официальных декларациях Вашингтона о том, что Россия и США больше не противники, его действительные оперативные планы и списки целей для применения ядерного оружия по объектам на территории России остались практически неизменными, что ставит пределы перспективам сокращения этих средств. Более того, США разрабатывают новые ядерные боеприпасы малой мощности, по официальной версии, для проникновения глубоко под землю и разрушения складов и бункеров террористов и режимов-«изгоев», ради чего Вашингтон отказался ратифицировать Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ от 1996 года) и ведет подготовку к их возможному возобновлению в Неваде.
Что касается Москвы, то в отличие от времен «холодной войны», когда официальная советская пропаганда призывала к ядерному разоружению, в демократической России, строящей рыночную экономику по западному образцу и рассчитывающей на крупные зарубежные инвестиции, поддержание внушительного ядерного потенциала, нацеленного, прежде всего, на тот же Запад, пользуется единодушной публичной поддержкой правительства, политической и стратегической элиты и всего народа. Причем, в отличие от декларации СССР от 1982 года об отказе от применения ядерного оружия первым, краеугольным камнем российской военной доктрины стал принцип применения ядерного оружия в чрезвычайных обстоятельствах [6 с.26].
Правда, поскольку ядерное оружие имеет колоссальную, практически безграничную, разрушительную мощь и грозит страшными вторичными последствиями применения, оно все еще рассматривается главным образом не как средство ведения войны, а как инструмент политического давления, сдерживания или устрашения других стран. В этом качестве ЯО считается весьма эффективным орудием обеспечения национальной безопасности и национальных интересов в широком смысле слова.
Но при этом, соответственно, у неядерных государств, при определенных обстоятельствах, возникает стремление тоже приобщиться к этому виду оружия, которое, конечно, качественно превосходит все другое, что до сих пор создано человеком для уничтожения себе подобных. Таким образом, ядерное сдерживание постоянно и неизменно питает ядерное распространение. Такова диалектическая взаимосвязь этих двух важных факторов ядерной проблематики в мировой политике.
Как никогда раньше, ядерное сдерживание выглядит сейчас фактором, который останется навечно в международной политике (во всяком случае до тех пор, пока не придумано еще более разрушительное оружие), причем не просто из-за всех трудностей достижения полного ядерного разоружения, а ввиду предположительно присущих ядерному оружию значительных достоинств в качестве средства обеспечения безопасности и «цивилизующего» воздействия на международные отношения, побуждающего к сдержанности в применении силы.
Между тем исторический опыт и стратегический анализ рисуют весьма противоречивую картину.
В идеале ядерное сдерживание означает, что ядерное оружие — это не средство ведения войны, а политический инструмент, прежде всего гарантирующий, что ядерное оружие не будет применено на практике: ни в контексте преднамеренного нападения, ни как результат эскалации неядерного конфликта между ядерными державами. Сейчас, на шестом десятке ядерной эры, это положение воспринимается как само собой разумеющееся. Однако исторически это не всегда и не во всем было так, и в будущем все тоже может сложиться по-другому.
Чтобы ядерное оружие использовалось как средство психологического давления в целях сдерживания противника, нужно было создать целую военно-политическую теорию. Это произошло не сразу. Когда атомная бомба была создана в Соединенных Штатах, она рассматривалась просто как новое, гораздо более разрушительное, чем прежде, оружие, которое можно использовать в войне, что и было сделано в Хиросиме и Нагасаки.
На протяжении 1940-х и 1950-х годов атомные и водородные боезаряды в виде авиабомб и ракетных боеголовок наращивались Соединенными Штатами в огромных масштабах и рассматривались, в основном, как средство тотального разрушения городов противника, если СССР нападет на американских союзников в Европе или Азии (стратегия «массированного возмездия»). Сдерживание если и присутствовало в этой стратегии, то скорее как побочный продукт, а не основная цель военной политики и военного строительства США. И только через 10—15 лет накапливания ЯО и, главное, после наращивания арсеналов аналогичного оружия и средств его доставки Советским Союзом концепция сдерживания вышла на передний план американской военно-политической стратегии.
Примерно к концу 1950-х годов руководство Соединенных Штатов стало склоняться к пониманию того обстоятельства, что ядерное оружие неиспользуемо в прямом военном плане. «Только безумец способен усмотреть победу в тотальном уничтожении человечества», — заметил президент Эйзенхауэр. Количество ЯО достигло многих тысяч ядерных бомб, начали поступать на вооружение и планировались к массовому развертыванию наземные и морские баллистические ракеты. В США стратегическую теорию развивали не генералы, а в основном, гражданские специалисты, в том числе ученые-естественники и ученые-гуманитарии. Трудами таких теоретиков, как Киссинджер, Броуди, Шеллинг, Кистяковский, Кеннан и другие, родилась теория, в соответствии с которой ядерное оружие — это не просто более разрушительное средство войны, а качественно новое оружие, которое может уничтожить весь мир и не оставить победителей. Поэтому был сделан эпохальный вывод, что ядерное оружие надо использовать не для того, чтобы победить противника в войне, а чтобы не допустить этой войны, точнее — не допустить таких действий предполагаемого противника, которые могут привести к войне.
В Советском Союзе к такому выводу пришли значительно позже, потому что там ни ученые-гуманитарии, ни ученые-естественники, ни тем более военные просто не могли свободно обсуждать подобные темы. Все должны были неукоснительно следовать догмам марксизма-ленинизма и весьма убогих военных доктрин. На идеологическом уровне теорию сдерживания клеймили как прислужницу «агрессивной политики империализма», которой противопоставлялся «миролюбивый курс СССР». (Все это, кстати, имело место на фоне истеричного ракетного блефа Хрущева, который тоже был своеобразным вариантом «наступательного сдерживания», точнее — «устрашения» Запада в ходе Суэцкого, Берлинского и Карибского кризисов.) А на военно-стратегическом уровне ЯО рассматривалось в классических канонах ведения мировой войны и достижения в ней победы.
Западная стратегическая теория была основана на тесной привязке политики к военной стратегии и обратной связи стратегии с политикой, чему способствовали свободная дискуссия политологов и военных экспертов и открытость военной информации, а также регулярное перемещение гражданских и военных между государственными постами и академическим миром.
Для СССР же, напротив, были характерны «водонепроницаемое» разделение политики и стратегии, гражданских и военных специалистов, полная оборонная секретность. Отсюда и фундаментальный тезис советской военной доктрины: политика СССР миролюбивая, но если начнется война — армия и народ «под мудрым руководством КПСС» добьются разгрома врага и одержат победу. К такой победе должны готовиться ядерные и обычные вооруженные силы страны, для чего необходимо всемерно добиваться превосходства над противником и ориентироваться на наступательные действия. Мысль о том, что сами подобные приготовления ставят под сомнение «миролюбивость» советской политики и толкают другую сторону на контрмеры, расценивалась как чудовищная ересь и вплоть до начала 1980-х годов могла повлечь служебные и даже уголовные «последствия».
Конечно, в 1990-е годы ситуация в России коренным образом изменилась в смысле большей доступности военной информации, общения и перемещения по работе военных и гражданских специалистов, свободы мнений и оценок. Но во многом советское наследие не изжито и поныне: недостаточная открытость информации, кулуарный характер принятия решений по военным вопросам и, главное, устойчивый стереотип мышления, согласно которому военные вопросы — дело военных, а политические — политиков и политологов. Отсюда во многом проистекает противоречивость и непоследовательность российской внешней и военной политики.
В Советском Союзе только в начале 1970-х годов официальная линия с большими оговорками и двусмысленностями приняла идею недостижимости победы в ядерной войне из-за ее тотальных разрушительных последствий и, соответственно, восприняла взгляд на ядерное оружие как средство «сдерживания империалистической агрессии». При этом большую роль сыграл идеологический спор с КНР, руководство которой открыто провозглашало возможность победы коммунизма через всеобщую ядерную войну. А в 1982 году Москвой был сделан символический, но политически важный шаг в закреплении стратегии сдерживания — обязательство не применять ядерное оружие первыми.
Впрочем на практике взаимоотношения двух принципиальных взглядов на ЯО (как на средство сдерживания или средство ведения войны) весьма противоречивы. В общепринятой интерпретации сдерживание подразумевает, что ядерный потенциал сдерживает вероятного противника от ядерного нападения. Эту функцию называют «минимальное» или «конечное сдерживание» (finite deterrence), и она по логике вещей подразумевает способность и вероятность нанесения достаточно неуязвимыми силами ответного удара по наиболее ценным административно-промышленным объектам агрессора [6 c.28].
Силы и концепции «минимального сдерживания», в каких бы терминах его ни формулировали страны на официальном уровне, по сути, поддерживались Советским Союзом против США до середины 1990-х годов, Великобританией, Францией и Израилем с прицелом на СССР до конца 1980-х (после чего потенциал первых двух резко вырос с развертыванием ракет с разделяющимися головными частями (РГЧ), а средства последнего оказались вне досягаемости целей с распадом СССР), а также Китаем в отношении Советского Союза до начала 1990-х годов и против США — в непосредственном будущем.
Однако ЯО зачастую предназначается для сдерживания не только ядерного нападения оппонента, но и его других нежелательных действий: агрессии с использованием других видов оружия массового уничтожения (ОМУ) или сил общего назначения, а также иных силовых и политических акций, способных повлечь вооруженный конфликт. Этот вариант называется «расширенное сдерживание» (enhanced deterrence), и его кардинальная особенность состоит в том, что оно предполагает применение ЯО первыми.
Следует отметить, что такой вариант сдерживания гораздо более распространен, чем принято считать, подразумевая под сдерживанием вариант «минимального сдерживания». Те, кто с легкостью трактует сдерживание в расширенном смысле, не всегда отдают себе отчет, что в таком контексте имеют в виду первый ядерный удар, то есть развязывание ядерной войны.
США после завершения Второй мировой войны изначально опирались на «расширенное сдерживание», чтобы предотвратить наступление превосходящих армий СССР и Варшавского Договора на своих союзников по НАТО, а в Азии — нападение СССР и (или) Китая и КНДР на своих партнеров в западной части Тихого океана. Вашингтон никогда не отказывался от такого вида сдерживания и всегда подразумевал свою готовность к применению ЯО первым. В последнее время это относится к странам-«изгоям», если они применят против США химическое и бактериологическое оружие или в иных случаях, для чего есть планы создания ядерных зарядов малой мощности, способных проникать глубоко под землю для разрушения командных бункеров и хранилищ ОМУ.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
