55604 (670841), страница 6
Текст из файла (страница 6)
Будущий реформатор Северо-Восточной Руси, князь Андрей Юрьевич Боголюбский в молодые годы отличался какой-то безудержной отвагой. Не раз и не два оказывался он буквально на волосок от смерти, рисковал жизнью — иногда бездумно, иногда оправданно, с точки зрения тогдашних представлений о княжеской чести. Эпизод у Муравицы — лишь один из многих в ходе войн Юрия Долгорукого, в которых Андрей проявлял чудеса храбрости.
Продолжать путь к Луцку князья все же не решились и отступили немного назад, к городу Дубну, где и остановились, поджидая отца. Но тот следовал к Луцку своим путем. Получилось так, что Юрий с основным войском опередил их: когда братья наконец приблизились к Луцку — а это случилось 8 февраля 1150 года, на память святого мученика Феодора Стратилата, — они увидели у города отцовские стяги.
Оказалось, что сражение уже началось: пешцы Владимира Мстиславича выступили из города и начали перестреливаться с наступающим противником. В этот момент Андрей Юрьевич вновь явил пример личной храбрости. Он замыслил с ходу ударить по лучанам ("ткнути на пешие"), однако его братья — Ростислав, Борис и Мстислав — не поняли его замысла и не поддержали его. По словам летописца, их ввело в заблуждение то, что Андрей "не възволоче", то есть не развернул, свой стяг; Андрей, пишет автор летописи, "не величался", выезжая "на ратный чин", "но похвалы ищючи от единого Бога". Так, "пособием Божием, и силою хрестьною, и молитвою деда своего (Мономаха. — А. К.) въеха переже всих в противныя, и дружина его по нем ехаша, изломи Андреи копие свое в супротивне своем". Противник, не выдержав стремительного удара, бежал в город "по гребли" (оборонительному валу). Андрей один, оторвавшись от дружины, устремился за ним и оказался в окружении врагов. Из всей дружины его порыв поддержали только двое "менших детьских" (младших дружинников), бросившихся к нему на выручку. Во время этой лихой схватки конь Андрея был ранен двумя копьями, третье воткнулось в переднюю луку седла. "А с города, яко дождь, камение метаху на нь (на Андрея. — А. К.), един же от немчичь (немецких наемников, служивших Изяславу Мстиславичу. — А. К.), ведев и, хоте просунути рогатиною, но Бог сблюде". Князь Андрей уже готовился проститься с жизнью, однако сумел спастись; правда, один из "детских", защищая его, погиб. "И вынзе мечь свои, — пишет о князе Андрее летописец, — и призва на помочь собе святаго мученика Федора (память которого отмечалась в тот день. — А. К.), и по вере его избави Бог и святыи Феодор без вреда". Израненный же конь, который вынес князя из схватки, умер. "Жалуя комоньства его", Андрей повелел похоронить его на высоком берегу Стыри.
Этот подвиг князя Андрея был оценен современниками, почему и попал в летопись. "Отець же его Дюрги, стрыи Вячеслав и братия его вся радовахуся, видевше жива, и мужи отьни (отцовская дружина. — А. К.) похвалу ему даша велику, зане мужьскы створи паче бывших всих ту", — пишет летописец.
Началась осада Луцка, которая продолжалась три недели: "стоящим же им около города, и не дадущим ни воды почерети", — свидетельствует летописец. Всего же войска простояли у города почти полтора месяца — 6 недель (очевидно, включая то время, в течение которого шли переговоры о мире). Отрезанные от воды лучане вместе со своим князем Владимиром Мстиславичем терпели крайнюю нужду. Однако именно их стойкость не дала возможности Юрию завершить поход победой и, можно сказать, спасла Изяслава Мстиславича.
Сам Изяслав, собрав войска, намеревался было выступить к Луцку на помощь брату, однако этого ему не позволил сделать князь Владимирко Галицкий. Он со своими полками вступил на территорию Волынского княжества и встал "на Полоной" — "межи Володимером (Волынским. — А. К.) и Луческом". При этом галицкий князь не начинал военных действий, не разорял чужой волости и вообще вел себя подчеркнуто миролюбиво, лишь преграждая путь Изяславу к Луцку ("розъеха е", по выражению летописца). Именно в связи с этими событиями автор Киевской летописи и дал восторженный отзыв о "добром князе Владимирке", который "братолюбием светяся": "не хотя никому зла", он именно "того деля межи ими ста, хотя е уладити".
Изяславу Мстиславичу так и не удалось прорваться к Луцку. Пришлось обращаться к Владимирку — теперь уже его прося о посредничестве в переговорах с Юрием. "Уведи мя в любовь к строеви моему и своему свату Дюргеви, — с такими словами Изяслав послал к галицкому князю. — Яз в всем виноват перед Богом и пред ним".
Итак, Изяслав Мстиславич признавал себя виноватым перед дядей. Показательно, однако, что от "новгородских даней" он так и не отказался!
Владимирко охотно взял на себя роль миротворца и обратился к свату, "молящюся о Изяславе". Очевидно, полная победа Юрия и его утверждение на Волыни не входили в планы галицкого князя, который по-прежнему противился объединению Киева и Волыни в одних руках. Но Юрий на мир согласился не сразу. По летописи, его враждебность к племяннику разжигали все тот же злой "советник" Юрий Ярославич и старший сын Ростислав. Последний, очевидно, не мог простить Изяславу Мстиславичу обиду, которую тот нанес ему в Киеве, и превратился в его наиболее непримиримого врага.
На счастье Изяслава, на его защиту встал другой сын Юрия Долгорукого Андрей. Его и в молодости отличали не только безрассудная отвага, но и миролюбие — качества, редко уживающиеся друг с другом. "Сущю бо ему милостиву на свои род, паче же на крестьяны", — пишет об Андрее летописец. Андрей стал уговаривать отца не слушать Юрия Ярославича: "Примири сыновца к собе, не губи отцины своея". А далее повторил формулу, к которой всегда прибегали князья, желая остановить войну: "Мир стоит до рати, а рать до мира". Любопытно, что в речи Андрея (текст которой в летописи, к сожалению, дошел до нас не полностью, но с существенными пропусками) были повторены те слова библейского псалма, которые когда-то цитировал князь Владимир Всеволодович Мономах в своем знаменитом письме Олегу Черниговскому: "Отце господине, помяни слово писаное: "Се коль добро [и коль красно], еже жити братие вкупе!" (ср.: Пс. 132, 1)". Возможно, Андрей ссылался не на одну только Псалтирь царя Давида, но и на письмо своего великого деда.
Свой голос в пользу мирного разрешения конфликта присоединил и Владимирко Галицкий, направлявший в те дни послания как Изяславу, так и Юрию с Вячеславом. Князья словно соревновались друг с другом в красноречии, находя все более и более убедительные аргументы и все более и более яркие цитаты. "Бог поставил нас волостели в месть злодеем и в добродетель благочестивым, — назидательно писал Владимирко Юрию и Вячеславу. — То како можем молитися к Създавшему нас?! Отце нашь остави нам прегрешения наша, якоже мы оставляем прегрешения наша. Сыновец ваю Изяслав (в тексте ошибочно: Святослав. — А. К.), акы от ваю рожен, перед вами не творится прав, но кланяеться и милости ваю хочеть. Аз же не прост есмь, не прост ходатаи межи вами! Ангела Бог не сослеть (то есть не пришлет с небес. — А. К.), а пророка в наше дни нетуть, ни апостола". (В "Истории" В. Н. Татищева окончание речи Владимирка звучит так: "…Ангела бо Бог не пошлет, пророков и апостолов во дни наши нет, но учение их с нами; того должны мы слушать и закон хранить, не думая о себе неподсудным быть Богу".) Очевидно, именно пророком, возвещающим истину, и ощущал себя сам Владимирко.
Особенно сильное впечатление это письмо произвело на Вячеслава Владимировича. "Незлобивый сердцем", он "послуша брата своего и свата Володимира, прием в сердци слова его, потъкнуся к ряду и к любви", то есть склонился к заключению мира. Впрочем, последующая речь Вячеслава к брату показывает, что это его стремление диктовалось не одним только братолюбием, но и опасением за судьбу собственной волости, слишком близко расположенной к владениям племянника. "Брате, мирися! — требовал Вячеслав от Юрия. — Хочеши ли не уладивъся поити прочь, то ты ся прочь, а Изяслав мою волость пожьжеть".
Юрий также не мог не прислушаться к словам свата. Союз с Владимирком был основным условием успешного продолжения его войны с племянником, и если галицкий князь настоятельно требовал мириться, то приходилось подчиняться. К тому же приближалась весна с ее всегдашней распутицей, никак не способствовавшей ведению боевых действий.
Судя по показаниям летописца, переговоры между князьями начались в конце февраля, спустя три недели после установления осады, — вероятно, с началом Великого поста (27 февраля), и продолжались еще три недели — до 20-х чисел марта. Тогда и был заключен мир. По условиям этого мира, Киев оставался за Юрием, а Владимир-Волынский — за Изяславом; Юрий возвращал своему племяннику и "все дани" новгородские, на чем тот так отчаянно настаивал. "И тако уладившеся, разъехашася, и целова крест, и весне приспевши, мир створиша".
Юрий и Вячеслав вернулись в Пересопницу. Туда же к дядьям приехал и Изяслав Мстиславич. В Пересопнице переговоры продолжились: теперь князья обсуждали более конкретные вопросы, и в частности условия возвращения пленников и добычи, захваченных Юрием в битве у Переяславля в августе предыдущего года. Решено было добычу и челядь вернуть прежним владельцам — в том случае, если они опознают свое. Изяслав Мстиславич должен был прислать в Киев своих тиунов для того, чтобы отобрать принадлежавшее ему добро среди трофеев, захваченных в битве ("своего деля товара и своих деля стад, его же бе отшел"); соответственно, и бояре бывшего киевского князя должны были поехать сами или прислать своих тиунов с той же целью. После этого Изяслав вернулся во Владимир-Волынский, а Юрий с Вячеславом отправились в Киев.
***
Рассказывая о событиях этого времени, автор поздней Никоновской летописи сообщает о нападении половцев на Торческ — город на реке Рось, населенный торками. Половцы захватили город, "и власти и села повоеваша и пожгоша".
Обитатели Поросья — торки, берендеи, печенеги и другие "свои поганые" — издавна были союзниками переяславских и киевских князей. Последние предоствили им значительную автономию и по возможности старались не вмешиваться в их дела. Как раз в том же 1150 году в землях "черных клобуков" побывал арабский путешественник и дипломат Абу Хамид ал-Гарнати, направлявшийся из Волжской Болгарии через Русь в Венгрию. "И прибыл я в город страны славян (вероятно, Торческ? — А. К.)… А в нем тысячи "магрибинцев", по виду тюрков, говорящих на тюркском языке и стрелы мечущих, как тюрки. И известны они в этой стране под именем беджнак (печенегов. — А. К.)".
"Черные клобуки" были врагами половцев. Половецкий набег 1150 года — если, конечно, сведения о нем Никоновской летописи точны — оказался совсем некстати для нового киевского князя. То, что он не сумел защитить торков от их всегдашних врагов, очень скоро будет поставлено ему в вину. По сведениям (или догадке?) В. Н. Татищева, именно это станет причиной вражды к Юрию обитателей Поросья. "Юрий, по некоей клевете гневаяся на черных клобуков, якобы они Изяславу доброхотствуют, — читаем в "Истории Российской", — в помочь им войск не послал, за что они, вельми оскорбясь, послали тайно ко Изяславу говорить, чтоб, собрав войско, шел ко Киеву, а они обесчались ему по крайней возможности не токмо сами помогать, но и других к тому склонять". Юрий рассорился и с берендеями — ближайшими родичами торков: "слыша в берендеях недовольство и великое на себя роптание, — продолжает историк XVIII века, — начал их бояться, також и черниговским не верил, ведая, что они Изяславу тайно приятели, и боялся, чтоб сии, согласясь, его Киева не лишили".
Так "черные клобуки" стали еще одними противниками Юрия. До тех пор, пока он сохранял мир с Изяславом Мстиславичем, это было не так уж страшно для него. Но в том-то и дело, что условия заключенного в Пересопнице мира не устраивали ни самого Юрия, ни его брата Вячеслава, ни тем более их племянника Изяслава, отнюдь не смирившегося с потерей Киева.
Примечания
1. Настоящая статья представляет собой фрагмент из книги: Карпов А. Ю. Юрий Долгорукий. М., 2006 (серия ЖЗЛ).
2. В Ипатьевской летописи слова Юрия переданы чуть иначе: "Тако ли мне части нету в Рускои земли и моим детем?!"
3. Львовская летопись называет другую дату — 24 июня. Ее иногда считают более точной, чем та, что названа авторами Лаврентьевской и Ипатьевской летописей.
4. Во всех списках Ипатьевской летописи, а также в Лаврентьевской, Радзивиловской и Академической в связи с этими событиями упоминается брат Изяслава Ярополк Мстиславич. Однако более такой сын Мстислава Великого в источниках не упоминается. Я склоняюсь к тому, чтобы принять поправку А. Ф. Бычкова, предлагавшего читать (в тексте издаваемой им Лаврентьевской летописи) вместо "Ярополк": "Святополк".
5. Так в Лаврентьевской летописи: "яко солнцю заходящю". В Ипатьевской (возможно, ошибочно?) наоборот: "яко солнцю въсходящю".
6. Впрочем, в литературе было высказано предположение, что Послание св. Феодосия князю Изяславу "о вере христианской и о латынской" (равно как и соседствующее с ним в рукописях Посание князю Изяславу "о неделе") принадлежит печерскому игумену Феодосию II Греку и адресовано князю Изяславу Мстсилавичу. Если принять это предположение, то Послание можно было бы прямо связать с активной польской и венгерской политикой Изяслава Мстиславича, его "заигрываниями" с латинским миром. Однако в тексте Послания Феодосий прямо называется "святым", а предшествующее ему Послание "о неделе" именует его адресата Изяслава Ярославичем.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
