55604 (670841), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Как и большинство князей того времени, Юрий отнюдь не был беспринципным властолюбцем, готовым на все ради достижения своей цели. И хотя на этот раз именно он становился виновником войны, он, по-видимому, не готов был переступить определенную черту, по собственной воле начать сражение, исходом которого могла стать гибель того или иного князя, его родича по крови и по служению Русской земле. Эту границу — едва ли уловимую для нас — русские князья того времени ощущали вполне отчетливо. Одно дело для них было разорить или сжечь тот или иной город, увести в полон челядь; и совсем другое — навести на себя обвинение в братоубийстве, уподобиться окаянному Святополку, князю-извергу и злодею, убийце святых братьев Бориса и Глеба. Юрий выражал готовность к миру, шел на серьезные уступки — и тем самым в глазах русского общества снимал с себя вину за готовящуюся пролиться кровь.
Но в его речи, обращенной к племяннику, различимы еще два нюанса, также весьма значимые в представлениях того времени. Юрий именует Изяслава "царем", или "цесарем", — титулом, применимым только к византийским василевсам, но неофициально используемым и русскими князьями еще со времен Ярослава Мудрого. Слова о "царствовании" в Киеве, несомненно, должны были польстить самолюбию Изяслава Мстиславича. Но тут же Юрий демонстративно называл племянника не только "братом", как это было принято между князьями равными по своему статусу (независимо от возраста), но "братом и сыном". А это подчеркивало его действительное — так сказать, физическое — "старейшинство" по отношению к племяннику.
Изяслав же, кажется, увидел в его предложении проявление слабости и нерешительности. Он отказался от переговоров: "того не улюби, ни посла того пусти". На следующий день, когда князь отстоял молебен в кафедральном соборе Архангела Михаила в Переяславле, епископ Евфимий попытался уговорить его. "Княже, умирися с стрыем своим, — умолял он его со слезами на глазах. — Много спасение примеши от Бога и землю свою избавиши от великия беды". Но Изяслав оставался непреклонен, "надеяся на множество вои", по замечанию летописца. "Добыл есми головою своею Киева и Переяславля", — отвечал он епископу, имея в виду, что не собирается отступаться от завоеванного с таким трудом и в честной борьбе.
Изяслава можно понять. Предложение Юрия только с виду казалось приемлемым для него. На самом деле оно таило в себе серьезную угрозу и разрушало всю ту политическую систему, которая была выстроена его дедом Мономахом, отцом Мстиславом и им самим. Утверждение в Переяславле Юрьева сына неизбежно привело бы к вытеснению Мстиславичей из Южной Руси. ("Я Киев и Переяславль достал головою моею, ныне же для чего дам сыну Юрьеву Переяславль и посажу врага подле боку моего", — передает смысл речи Изяслава Мстиславича В. Н. Татищев.) Заметим, что Юрий уже не собирался княжить в Переяславле сам, а намеревался передать город своему старшему сыну Ростиславу. А это значило, что Переяславль не соответствовал его теперешним амбициям, казался ему не вполне достойным его. Юрию нужен был Киев. И, следовательно, признание прав на Киев "моложшего" Изяслава Мстиславича могло быть с его стороны только временным. Что же касается сыновей и младших братьев Изяслава Мстиславича, то им предложенная Юрием политическая конструкция, по-видимому, вообще не оставляла места в Южной Руси.
Итак, Изяслав не принял мирных предложений своего дяди. Но в глазах русского общества этот его отказ означал, что теперь уже на него могла быть возложена ответственность за пролитую впоследствии кровь. И если он надеялся на "множество вои", то Юрий мог надеяться еще и на Божью правду, на заступничество небесных сил, всегда помогающих правому. "Сиа убо ему глаголющу, надеяся на множество воинства своего, — с укоризной комментирует действия Изяслава Мстиславича позднейший московский летописец, — а помощь от Бога есть, егоже хощет смиряет, и егоже хощет высит, возставляет от земля нища, и от гноища воздвизает убога, посадит его с силными людми и на престоле славы наследствуя его; смиренным бо благодать дает Господь Бог, гордым же противляется". Ибо "не в силе Бог, но в правде", как всегда считали в средневековой Руси.
***
Сражение у Переяславля произошло 23 августа, во вторник. Юрий со своими сыновьями и князьями Святославом Ольговичем и Святославом Всеволодовичем стоял за Янчиным сельцом. Изяслав же с братьями Ростиславом, Святополком и Владимиром, а также черниговским князем Изяславом Давыдовичем, сыном Мстиславом и племянником Владимиром Андреевичем расположился на противоположной стороне Трубежа.
Утром в день битвы Изяслав созвал своих бояр и старшую дружину "и нача думати с ними". Обсуждался единственный вопрос: переправляться ли с войском через Трубеж или оставаться на месте? Мнения на этот счет разделились. Одни советовали князю не торопиться, ожидая, что Юрий, не получив ответ на свои мирные предложения, уйдет сам: "Не езди по нем: отъяти перешел земли, а трудился, а сде пришед, не успел ничтоже, а то уже поворотися прочь, а на ночь отъидеть, а ты, княже, не езди по нем". Другие "понуживали" к более решительным действиям: "Поеди, княже, привел ти Бог, не упустим его прочь". Совет последних Изяславу оказался ближе; он "исполчил" войско и повелел переправляться через реку. Полки встали на лугах, напротив Кузнечьих ворот.
Юрий стоял, не сходя с места. Согласно представлениям военных стратегов того времени, именно бездеятельность, пассивность (или, может быть, лучше сказать, выдержка?) чаще приносили победу, чем излишняя активность, наступательный порыв, стремление ускорить события. Несмотря на кажущуюся парадоксальность, логика здесь есть. Полководцы предпочитали полагаться на волю обстоятельств, действовать, "како Бог дасть", дожидаться, пока победа сама упадет им в руки, надеясь, что именно это обеспечит им поддержку свыше. Попытка же самому создать условия для активизации военных действий, резко изменить обстоятельства могла быть расценена как вмешательство в прерогативы Высшей силы, как проявление гордыни — одного из наиболее осуждаемых в средневековой Руси пороков. Так что пассивная тактика, избранная Юрием, была оправдана и вполне могла принести ему успех. Но и Изяслав не спешил начинать битву и сближаться с противником. Обе рати стояли на почтительном расстоянии друг от друга.
Около полудня от войска Юрия отделился некий перебежчик ("перескок"). За ним была устроена погоня. Выставленное Изяславом охранение переполошилось, решив, что сражение уже начинается. Изяслав Мстиславич двинул полки на исходные позиции. Так же поступил и Юрий с князьями Ольговичами. Они перешли через вал и остановились.
Теперь обе рати стояли в виду друг друга. Основные силы по-прежнему бездействовали, только "стрельцы" (передовые цепи воинов, вооруженных луками) перестреливались с обеих сторон. К вечеру Юрий повернул свои полки и стал отступать "в товары", то есть к обозам, на ночевку.
В этот момент Изяслав опять стал держать совет с союзными князьями. Он хотел преследовать Юрия, князья же отговаривали его: "Не езди по них, но пусти е в товары свои, уже ти есть верно". Однако киевский князь и на этот раз послушался не их, но других, не названных по имени советников, которые по-прежнему подстрекали его против Юрия: "Княже, бежати уже!" Именно их совет, как считал летописец, и стал причиной постигшей князя катастрофы. "Изяславу же то любо бысть, и поиде по них".
Увидев, что противник наступает, Юрий со своими войсками развернулся и двинулся ему навстречу. С правого крыла он поставил дружины своих сыновей, а слева — обоих Святославов, Ольговича и Всеволодовича. Сам же расположился посередине. На заходе солнца (5) полки сошлись, "и бысть сеча зла межи ими". Основной удар Юрий наносил с правого крыла, и именно здесь ему сопутствовал успех. Противник на своем левом фланге не выдержал натиска суздальских дружин и союзных им половцев. Первыми побежали поршане, за ними Изяслав Давыдович с черниговцами и киевляне. Решающий момент в сражении наступил тогда, когда на сторону Юрия перешли переяславцы. "И бысть лесть в переяславцех, — пишет киевский летописец, — рекуче: "Гюрги нам князь и свои, того было нам искати и-далече"". По свидетельству новгородского летописца, переяславцы "седоша на щите", то есть сдались, "научением" самого Юрия — как видим, его тайные переговоры с ними принесли свои плоды. Видя же измену переяславцев, обратились в бегство и союзные Мстиславичам половцы.
Сам Изяслав Мстиславич наступал на левое крыло Юрьева войска. Ему удалось смять и прорвать полк Святослава Ольговича и половину полка Юрия Долгорукого: "тако проеха сквозе них", по выражению летописца. Тогда-то Изяслав и увидел, что остальная часть его войска опрокинута и побеждена, что союзные ему половцы и "свои поганые" "вси побегли, и многы избиша, а другия ру[ка]ми изоимаша". Осознав безнадежность своего положения, Изяслав побежал и сам, причем большинство из тех, кто прорывался вместе с ним через полки Юрия, были либо перебиты, либо захвачены в плен. Только с двумя спутниками ("сам третии") он переправился через Днепр и укрылся в Каневе, откуда затем поспешил в Киев.
Победа Юрия оказалась полной. Однако он по-прежнему не торопил события. Теперь, когда его цель была почти достигнута и до Киева, что называется, оставалось рукой подать, он не потерял головы, не устремился, забыв обо всем, к городу, так долго бывшему предметом его вожделений. Юрий стремился как можно торжественнее обставить свое восшествие на "златой" киевский стол, всеми своими действиями показывал, что все происходящее есть торжество справедливости и проявление не его личной, а Божьей воли, а он лишь подчиняется обстоятельствам.
На утро следующего дня, 24 августа, он торжественно вступил в Переяславль. Это был и жест благодарности переяславцам, обеспечившим ему победу над Изяславом, и желание поклониться отеческим и дедовским святыням. Юрий вошел в город, "хваля и славя Бога… и поклонився Святому Михаилу, и пребысть у Переяславле три дни".
Юрий явно предпочитал, чтобы ситуация в Киеве разрешилась сама собой и город сдался ему без боя. Так и произошло. Когда Изяслав и Ростислав Мстиславичи явились в Киев, они обратились к горожанам с вопросом: "Можете ли ся за наю бити?" Киевляне ответили отказом. Они по-прежнему благоволили Мстиславичам, но биться против Юрия не только не хотели, но уже и не могли: "Господина наю князя (двойственное число. — А. К.), не погубита нас до конца. Се ны отци наши, и братья наша, и сынови наши на полку они изоимани, а друзии избьени и оружие снято. А ныне ать не возмуть нас на полон. Поедита в свои волости, а вы ведаета, оже нам с Гюргем не ужити. Аже по сих днех кде узрим стягы ваю, ту мы готовы ваю есмы (то есть готовы перейти на вашу сторону. — А. К.)". Киевляне не стали лишний раз бередить Изяславу раны, напоминать о том совете, который они давали князю накануне сражения. Но и без того было ясно, что в потере Киева Изяслав должен был винить только самого себя, свое нежелание примириться с дядей с позиции силы, когда это было еще возможно.
Братьям ничего не оставалось, как покинуть Киев. Ростислав отправился в Смоленск, а Изяслав — во Владимир-Волынский. В этом городе он княжил прежде, и теперь этот город должен был стать его главным оплотом для борьбы с Юрием. Отказываться от Киева Изяслав, конечно же, был не намерен. Тем более после того, как киевляне пообещали поддержать его в будущей войне. С собой Изяслав увез жену и детей, а кроме того — что особо отметил летописец, — митрополита Климента Смолятича. Последнему оставаться в Киеве при Юрии Долгоруком не было никакой возможности — в противном случае его ждало заточение в одном из монастырских "порубов".
***
Спустя три дня Юрий подошел к Киеву. Он остановился на лугах, напротив киевского Выдубицкого Михайловского монастыря, построенного еще его дедом Всеволодом Ярославичем. Казалось символичным, что первый поклон он отдал обители святого Михаила — общего покровителя всех потомков князя Всеволода.
Вступление в Киев, по-видимому, было приурочено к 28 августа, воскресенью. "Гюрги же поеха у Киев, и множество народа вы[и]де противу ему с радостью великою, и седе на столе отца своего, хваля и славя Бога", — свидетельствует киевский летописец. Примечательно, что запись о начале княжения Юрия Долгорукого дает первый по времени образец пышной и велеречивой формулы вступления на киевский стол нового князя, которая затем будет часто встречаться в летописи: "Начало княжения в Киеве князя великаго Дюргя, сына Володимеря Мономаха, внука Всеволожа, правнука Ярославля, пращюра великаго Володимира, хрестившаго всю землю Рускую".
Заняв киевский стол, Юрий должен был сразу же взяться за решение первоочередных задач: укрепить свое влияние в Киеве и ближних к Киеву городах, обезопасить себя от нападения со стороны Чернигова, вознаградить за помощь своего главного союзника Святослава Ольговича.
Так, он сумел примириться с черниговским князем Владимиром Давыдовичем, который хотя и поддерживал Изяслава Мстиславича, но не принимал непосредственного участия в только что завершившейся войне. Владимир лично приехал в Киев и "поклонися" Юрию. На правах великого князя Юрий рассудил его спор со Святославом Ольговичем. Тот обвинял Давыдовичей в том, что они держат его "отчину", то есть часть земель, отобранных у него еще осенью 1146 года. В первую очередь, речь шла о так называемой "Сновской тысяче" — области по реке Сновь с городами Сновском (современный Седнев в Черниговской области) и Стародубом. Этими землями, равно как и Курском с Посемьем, по соглашению с Изяславом Мстиславичем владел брат Владимира Изяслав Давыдович. Юрий отобрал их у него и отдал своему союзнику. Отказ от Посемья, когда-то переданного самим Святославом Ольговичем сыновьям Юрия, стал платой за помощь, оказанную северским князем. Юрий уже не нуждался в этих территориях. Он мог предоставить своим сыновьям куда более значимые княжеские столы. Кроме того, Святослав Ольгович получил от Юрия Слуцк, Клецк и всю Дреговичскую область — важную часть Турово-Пинского княжества (территория нынешней Белоруссии). Чернигов же остался за Давыдовичами. "И тако ся уладивше и разъехашася".
В ближайшие к Киеву города Юрий посадил на княжение своих сыновей: в Переяславль — Ростислава, в Вышгород — Андрея, в Белгород — Бориса, в Канев — Глеба. Названные города-крепости окружали Киев со всех сторон и служили надежной защитой на случай нападения со стороны Дикого поля, Смоленска, Чернигова или Волыни. Одного из своих младших сыновей, родившихся во втором браке, а именно Василька, Юрий оставил на княжении в Суздале. При нем находился и престарелый "дядька" самого Юрия, ростовский тысяцкий Георгий Шимонович — человек, которому новый киевский князь мог доверять, как никому другому.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
