31193-1 (668103), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Возвращаясь к очерченным нами моделям реакции на западное вторжение, надо сказать, что последняя форма — перенятие артефактов при значительном сохранении старых структур - имела наибольшие перспективы. Однако в первый период азиатской истории XX в. ее доминирование еще было совершенно неочевидно.
Как мы уже сказали выше, главным историческим содержанием XX в. была трансформация азиатских обществ, однако не per se, a именно благодаря исключительно влиянию Запада. Если беспрецедентные трансформации России, Германии, Австро-Венгрии и т.д. были порождены именно эндемичными причинами, то перемены в Японии, Китае, Индии, других странах Азии были вызваны не их циклически стабильным на протяжении столетий развитием, а приходом Запада. Это можно продемонстрировать хотя бы на примере Тибета. Изолированный практически от всего мира и лишь условно входивший в сферу влияния Поднебесной империи, Тибет к XX в. неожиданно стал местом международного взаимодействия. Англия и отчасти Россия начали примеряться к Тибету. Воспользовавшись смутой в Китае, Тибет обрел полную независимость. Западное влияние не успело затронуть основ тибетского общества; Тибет продолжал оставаться святая святых Азии - самым сокровенным, закрытым от Запада ее местом. Но проникновение Запада породило в Китае мощное коммунистическое эсхатологическое движение, которое, придя в 1949 г. к власти, немедленно покорило Тибет, ликвидировав его de facto независимый статус;
Тибет вошел в эпоху беспросветного коммунистического тоталитаризма. Одна азиатская культура (китайская) стала уничтожать другую азиатскую культуру (тибетскую). Беспрецедентное явление; раньше китайцы были абсолютно веротерпимы. Однако Запад привнес в Китай новые бытийные структуры. Концепция "прогресса" требовала максимально возможной государственной экспансии и ликвидации "отсталости", в том числе Тибета, который, сохранившись в неприкосновенности, выглядел как вызов для китайской культуры, на время отказавшейся от своего прошлого.
В чем же заключались основные итоги трансформации Азии в первой половине XX в.? Как представляется, определенным рубежом явился конец второй мировой войны на тихоокеанском театре военных действий. Основные феномены трансформации сводились к следующему.
Авторитарно-военная модель потерпела крах в Японии под ударами союзников. Это не было простым поражением режима в войне; устрашенные последствиями бесконтрольной трансформации азиатского общества, американцы взяли дело в свои руки. Послевоенная трансформация Японии стала уже развиваться под контролем американцев. Пока же первая ступень приспособления к Западу рухнула. Япония не была чистым листом: опыт перенесения западных артефактов насчитывал уже 80 лет; правда, в прошлом это было перенятие военных артефактов. Однако на этом опыте предстояло строить новую модель.
В Китае, напротив, победили две имеющиеся модели - коммунистическая эсхатологическая и национальная, заимствующая артефакты. Первая победила с установлением Китайской Народной Республики; вторая утвердилась на Тайване (можно, конечно, говорить о том, что Тайвань был скорее бастионом гоминьдана, чем полем эксперимента; однако даже в этом бастионе тем не менее, общество стало развиваться по какой-то определенной модели). Обе модели, выношенные в утробе смуты, в 1949 г. появились на свет в качестве осей государственности.
Индия получила независимость именно в рамках национальной модели, заимствующей артефакты. (При этом традиционные структуры дали о себе знать разделением бывшей колонии на две части - индуистскую собственно Индию и мусульманский Пакистан.)
Страны Юго-Восточной Азии вошли в решающую фазу антиколониальной борьбы. При этом трансформация опять-таки происходила под воздействием западных идей - не в последнюю очередь марксизма и вообще левого движения. Революционный эсхатологизм в это время преобладал, хотя Филиппины получили независимость из рук американцев после многолетних цивилизаторских усилий последних.
Мы можем датировать конец первого периода трансформации Азии примерно началом 50-х годов, когда сложился послевоенный политический миропорядок, и сложный конгломерат феноменов, подытоживающих включение Азии в мировой цивилизационный поток, устоялся в какую-то логическую общность.
Второй период трансформации Азии:
начало 50-х - рубеж 80-90-х годов
Каковы были основные цивилизационные феномены второго периода?
Очевидно, их можно свести к трем группам. Первая группа - строительство небывалой, невиданной цивилизации на основах коммунистического эсхатологизма. Именно эта группа явилась определяющей для Азии. Да, экономический скачок Японии имел место; более того, если сегодня мы стоим, по сути, на руинах социалистического мира, то феномен Японии устойчив, и японский путь в отличие от социалистического доказал свою жизненность. Социалистическая же цивилизация как феномен остается в прошлом. Но если посмотреть, что составляло ось развития Азии во второй период трансформации в XX в., то со всей определенностью можно сказать, что это было социалистическое цивилизаторство и противодействие ему; перенесение западной (некоммунистической) цивилизации в Азию имело смысл не только само по себе, но и во многом как противовес революционному эсхатологизму.
Начавшись с грандиозной победы революции в Китае, радикально изменившей не только мировой баланс сил, но и мировой цивилизационный баланс, коммунистический эсхатологизм перекинулся в Северную Корею и Индокитай, причем последние его успехи выражались в транснациональном социализме в Индокитае, начиная с конца 70-х годов, когда Вьетнам на короткий период практически объединил Индокитай. При этом практически все страны Азии испытали на себе значительное влияние социалистической идеи; ряд стран - Индия, Индонезия, Бирма, Сингапур - в разное время играли с ней, так, впрочем, и, не переходя грань декларативности и не допуская деструктивные силы социализма до сути своего внутреннего развития.
Важно отметить, что при этом социалистическое строительство в Азии было достаточно автономным феноменом. Да, оно было индуцировано цивилизационным всплеском социализма в России в 1917 г., да, организационно оно поддерживалось и направлялось сначала Коминтерном, затем ЦК КПСС, но никогда социалистические страны Азии не были в той мере послушны и управляемы, как восточноевропейские. Правда, не стоит, и преувеличивать неавтономность социализма в Восточной Европе: не говоря уже о Югославии и Албании, даже страны Варшавского Договора, как показывают появившиеся в последнее время источники, не всегда были в полной мере послушны Москве. Но все равно между большинством восточноевропейских стран и азиатскими была колоссальная разница: в восточноевропейские страны (опять же за исключением Югославии и Албании, и это показательно) социализм был практически привнесен на штыках Советской Армии. В Азии социализм был выпестован антиколониальной борьбой, переварен будущей коммунистической элитой в ходе войн; в течение длительного времени компартии действовали независимо от Москвы. Они наследовали эсхатологические модели трансформации Азии и оказались трудноуправляемы, а в случае с Китаем - и неуправляемы вовсе.
Социализм в Азии принял, пожалуй, еще более совершенные формы, чем в Европе. Дело здесь отнюдь не в числе "жертв социализма", а в его тотальности: масштабы его разрушительной деятельности в Азии были несравненно шире. Мао Цзедуну, Ким Ир Сену, Пол Поту удалось добиться в полном смысле слова абсолютного контроля над обществом, построить социализм действительно по его пятому классику - Орвеллу, создать не только тотальный репрессивный аппарат, но и общество тотального социализма, которое преследовало не просто "врагов народа", но и за недостаток социалистической истерии. В европейских социалистических странах всегда существовал какой-то островок суверенности (во внутреннем мире личности и даже в социуме), несмотря на все усилия репрессивного аппарата. В Азии такого островка не было.
Не случайно, что именно в Азии имели место многочисленные вооруженные агрессии соцстран - Кореи в 1950 г., Вьетнама в 1975 и 1978 гг., Китая в 1979 г. Можно возразить на это, что и Советский Союз вторгался в Венгрию и Чехословакию; но это качественно иной вид агрессии: вводить войска в страну-сателлита. Это, строго говоря, не агрессия, а реинтервенция, подтверждение своего господства, достигнутого в результате второй мировой войны. В Азии же было другое — именно агрессия, именно расширение своей сферы влияния наново. Пожалуй, единственный аналог этого в западном социалистическом мире - интервенция СССР в Афганистане.
Нельзя не сказать и о другом: социализм в Азии вообще оказался более социалистичным как формация, чем в Европе. Геноцид Пол Пота на порядок отличался от геноцида Сталина. Отношение Мао Цзедуна к ядерной войне было радикально другим, нежели не только Хрущева, но и Сталина (последние ядерной войны все же серьезно опасались).
Вряд ли можно объяснить все это случайным стечением обстоятельств. Скорее всего, здесь сказалась азиатская концепция личности - отсутствие ее суверенитета, интегрированность личности в государство, безусловный примат всех вышестоящих структур - семьи, производственной ячейки, партии, государства. Автору уже приходилось говорить о существовании так называемой "дилеммы Субботы", которую можно сформулировать на основе евангельского текста: что для чего - человек для Субботы (служившей в Евангелиях символом устоявшихся социальных структур и приоритетов) или Суббота для человека. Иначе говоря, что важнее - суверенность личности или подчинение личности интересам высших структур - семье, производственной ячейке, партии, национальности, конфессии, государству. В европейском сознании эта проблема так и осталась на уровне неразрешимой дилеммы, так или иначе присутствующей во всех основных учениях и в личном выборе человека. В Азии же, как представляется, дилемма Субботы была решена однозначно и именно в те времена, когда формировались циви-лизационные устои; при этом со всей определенностью было обозначено, что не Суббота для человека, а человек для Субботы. Если обратиться к Евангелиям, то мы обнаружим прелюбопытную вещь: судя по всему схожее решение дилеммы формировалось и в Иудее, но Иисус разбил примат высших структур над человеком, подчинив его только Богу. Если бы не христианство, возможно, в средиземноморском очаге цивилизации сформировались бы сходные с азиатскими концепции взаимоотношения личности и высших структур. Однако этого не произошло.
Азия же решила дилемму Субботы однозначно, и это сказалось решительно на всех моделях трансформации Азии в XX в., но, пожалуй, ни в одной так отчетливо, как в азиатской социалистической формации. Это легко объяснимо. Социализм по определению тоже решает дилемму Субботы в пользу Субботы - высших структур, в особенности партии и государства. Однако в средиземноморском ареале цивилизации его усилия нейтрализовались давней традицией выбора, двойственности решения, его вечной неопределенности. В Азии, напротив, традиция в этом смысле становилась на сторону социализма. Отсюда и орвеллианский социализм Азии.
Второй группой феноменов трансформации Азии было развитие по квазизападному пути - привнесение рыночных отношений, либеральных институтов, интеграция в мир. Наиболее крупных успехов здесь добилась, конечно, Япония, по практически большинство несоциалистических стран Азии в той или иной мере шло по этому пути. Однако это не включило их в цивилизационном смысле в западный мир; более того в цивилизационном отношении они сохранили близость скорее к соцстранам Азии. Объяснение этого лежит, очевидно, в плоскости той же самой дилеммы Субботы. Азиатские общества заимствовали институты и экономические механизмы Запада, но в итоге по-прежнему говорили с Западом на разных языках. Если в мировых экономических отношениях язык Азии был все же понятен Западу, то уже во внутриэкономическом развитии этих стран этот язык становился труднопонятен, и экономический скачок Японии, Южной Кореи или Сингапура объяснялся не только волшебной силой рынка, но и абсолютной подчиненностью личности интересам высших структур. Отношения японца или южнокорейца с его фирмой оставались за пределами понимания Запада: да, уход в "работу с головой был известен и Америке, и ФРГ, и Австралии, но нигде он не принимал таких абсолютных форм, как в Азии.
В годы "холодной войны" господствовало деление стран Азии на "своих" и "чужих", но это была условность. Во-первых, те страны, которые находились под американским военным зонтиком (в той или иной степени) или под политическим влиянием США, тем не менее, отличались от Запада по своим цивилизационным установкам. Во-вторых, существовала и ничейная земля - как в лице отдельных стран (Индия, Бирма), так и в лице отдельных бытийно-цивилизационных пластов в сознании формально верных союзников (Япония, Южная Корея). И это подводит нас к третьей группе феноменов, которая вовсе не обозначает отдельную группу стран, но которая присутствовала практически во всех странах Азии.
Эту группу феноменов можно назвать поисками своего традиционного лица в новом цивилизационном потоке. Азия уже долгое время существовала в новой цивилизационной среде; каждая культура выдавала свою реакцию на эту среду, и среда деформировала культуры, местами снимая с них значительные пласты. Сложилась видимость цивилизационной победы Запада над Азией; реальностью была определенная фрустрация национальных азиатских "я", "я" периода трансформаций под влиянием Запада. Но ядро культур сохранялось, и вот пришло время, когда начались поиски своего нового "я". "Я" не могли застыть надолго в состоянии ущербности, фрустрации. Они могли манифестировать только в выявлении своей уникальности, своеобычности, своего национального, наконец, того, что могло противостоять обезличенному новому "трансформированному" облику. Если можно использовать здесь термины психологии, это была борьба с мучительной деперсонализацией, вызванной новым цивилизационным потоком.
Ни одна страна не осталась в стороне от этих процессов. Так, социалистическая трансформация Китая сопровождалась хаотичными поисками своего национального "я" и была чисто формально выражена в лозунге "строительства социализма с китайской спецификой". Ни одна страна по сию пору еще не нашла своего "я". Больше всего вопросов в этой связи вызывает Япония, самостоятельная внешняя политика которой до сих пор сводится фактически к проблеме "северных территорий" и отчасти политическому проникновению в Юго-Восточную Азию. Принимая во внимание огромный экономический потенциал Японии, понятно, что XXI век во многом зависит именно от того, каким будет новообретенное "я" японцев.
Есть и еще одно обстоятельство, о котором в настоящем контексте необходимо сказать. Новое "я" сложно найти даже гомогенным японцам. Для подавляющего же большинства стран Азии эта задача усложняется безмерно, поскольку они состоят из нескольких, а во многих случаях и из множества национальностей. Индия в поисках своего "я" уже разделилась в 1947 г. на две части; позднее Восточный Пакистан продолжил процесс обособления национальных "я". Сегодня Индию раздирают национальные противоречия. Поиски своего "я" делаются безмерно трудными. Мало того, что приходится находить свое место в цивилизационном потоке, приходится строить небывалое наднациональное "я" нескольких национальностей. За небольшим исключением страны современной Азии до колонизации не были устойчивыми государственными образованиями (это относится хотя бы к гиганту Азии -Индии). Поэтому "простое" (!) возвращение к старому "я" для них хотя бы уже поэтому невозможно. Создание же нового "я" - задача не для одного поколения. Рассмотрим в качестве примера Сингапур. Около 80% населения - этнические китайцы, выходцы из южных провинций Китая. Два главных национальных меньшинства - малайцы (ближайшие соседи с севера) и тамилы (выходцы из Южной Индии). В этом государстве, созданном практически с нуля англичанами на вдохновенной волне колониальной трансформации Азии, на незаселенном острове, оставшимся бы просто оконечностью Малайского полуострова, островом джунглей и мангров, трансформация Азии, инспирированная Западом, фактически создала социум, состоящий ныне из представителей не просто трех национальностей, но и трех культур - конфуцианско-буддийской, мусульманской и индуистской - с сильным христианским влиянием. Строить новое "я" на культурной основе большинства - значит провоцировать раскол и смуту; до последнего времени сингапурские лидеры удачно балансировали искусственным шестом "сингапурской нации", испытывая все время сильнейшее беспокойство, особенно в отношении малайцев-мусульман, опасаясь возникновения фундаментализма, особенно в силу близости двух исламских стран — Малайзии и Индонезии. Однако знамением времени становится тот процесс, который А.Д. Богатуров удачно назвал "обнажением традиционных структур"4 и который в глобальном мировом контексте может быть охарактеризован как борьба против цивилизаторской деперсонализации Запада, будь то в социалистической или в либерально-рыночной системе координат. Как будут в этой связи развиваться поиски Азией своего "я", сказать невозможно. Ясно только, что обозначенная выше третья группа феноменов будет становиться все более значимой - и, пожалуй, в этом едва ли не основной итог второго периода трансформации Азии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
