31174-1 (644458), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

История щедра на парадоксы. Деспот, заливший кровью свою страну и в этом смысле, может быть, единственный в ней настоящий “враг народа”, вынужден ради сохранения своей жизни и власти нести знамя справедливой народной войны против еще более свирепого и безжалостного врага; деспот, которого успех в этой войне (добы­той еще большей, без счета и без жалости пролитой народной кровью) нарекает чуть ли не спасителем человеческого рода,— это ли не дьявольская гримаса истории, словно специально придуманная для того, чтобы окончательно спутать в нашем и без того заблу­дившемся сознании все понятия о добре и зле! Можно понять добро­совестных сталинистов, тех, чье отношение к Сталину не замешано на корыстной заинтересованности в сохранении социально-должно­стной пирамиды и командных методов руководства: во всем этом, действительно, не так-то просто разобраться. До сих пор непро­сто, не говоря уже о былых временах. И все же сегодня, в отличие от тех времен, мы, повторим еще опыта, которым мы тогда располагали.

Пока в нашем распоряжении был только опыт “периода культа этичности”, естественно было на первых порах полагать, что все зло — в этом культе и в самой личности тирана. И стоит его развен­чать, стоит отменить наиболее драконовские его указы, открыть ворота лагерей, провозгласить “восстановление ленинских норм”, как, все действительно и придет в норму. Правда, уже тогда — и чем дальше, тем тверже—раздавались голоса о необходимости углублять крити­ческое осмысление проблемы. Передовая общественная мысль допыты­валась, как же стало возможным все то, что теперь законно ставилось в вину сталинскому руководству, и что же в таком случае сталось с партией, Советами, марксизмом-ленинизмом, с самим социализмом. наконец. Но, во-первых, тогдашние “силы торможения” клеили ярлык “ревизионизма” уже на одну постановку подобных вопросов, а во-вторых, нужно признать, что в целом, как общество, к подлинному их разрешению мы в тот момент еще не были готовы. Нужно было увидеть сталинское в самом' Хрущеве, в его методах руководства тогдашней хозяйственной и политической перестройкой, а главное — нужно было пережить все, что будет потом, при Брежневе и его преем­никах, когда даже такая ограниченная перестройка окажется затоп­тана и наступит долгая, глухая “эпоха застоя”, чтобы окончательно отдать себе отчет: суть не в лицах и даже не в тех конкретных формах, которые может принимать выкованная Сталиным система бюрократической диктатуры,— суть в самой этой системе. Она может быть по-сталински жесткой или по-брежневски “либеральной”, но в любом своем варианте она античеловечна, в любых своих моди­фикациях означает для общества паралич и тупик.

Конечно, можно назвать достаточно много существенных призна­ков, по которым “эпоха Брежнева” отличалась от “эпохи Сталина”. Но столь же реально и внутреннее их родство и преемственность едва ли не по всем основным, системообразующим показателям. Правда, в 70-е годы был застой и не было массовых репрессий. Однако “не­массовые” все же были, и их просто-напросто оказалось достаточно для решения задачи, типологически сходной с той, для которой Стали­ну в 30-е годы потребовалась ежовщина, а в послевоенные — бериев­щина. Что же касается застоя, то все его главные предпосылки сло­жились как раз при Сталине. Именно тогда, “в буднях великих строек, в веселом грохоте, огнях и звоне”, одновременно с Магниткой, Днеп­рогэсом, Турксибом и как бы в тени этого всеми раз, уже имеем в руках некую ариаднину нить, позволяющую выпутаться из этих противоречий и логических ловушек. Бескомпромиссное отвержение сталинской системы естественно приводит к столь же твердому взгляду и на автора данной системы, к вполне однозначной нравственной и по­литической оценке его личности, деятельности и исторической роли.

Итак, новый взгляд на Сталина, обусловленный новым пониманием созданной под его руководством системы общественных отношений. Но тогда следующий вопрос: а оно-то почему стало возможным только теперь? Почему не сформировалось еще четверть века назад, в рам­ках первой критической волны, той. что была поднята XX съездом партии?

Отчасти, быть может, по краткости срока между 1956 годом и брежневско-сусловской победой в октябре 1964 года, после которой критическое осмысление сталинской эпохи стало целенаправленно

В этом отношении чрезвычайно знаменательным представляется мне развитие сталинской темы у Твардовского —-Наиболее глубокого исторического мыслителя в нашей поэзии. Если в конце 50-х годов, когда писалась глава о Сталине из поэмы “За далью — даль”, ее ав­тор как бы взвешивал на весах своей души то злое и доброе, что для него заключало в себе это имя в мучительном для мысли и совести единстве:

Своей крутой, своей жестокой

Неправоты

И правоты,--

то в написанной всего несколькими годами позже поэме “По праву памяти” (1966—1969) нет уже и следа подобной двойственности чувства. Лукавые ухищрения эпохи, когда

Забыть, забыть велят безмолвно.

Хотят в забвенье утопить

Живую боль.—

произвели на поэта действие, прямо противоположное тому, на какое рассчитывали инициаторы и проводники нового идеологического курса: они помогли ему прийти к однозначному и бескомпромиссному отвержению сталинщины. А ведь Твардовский застал лишь самые первые годы “брежневской эпохи”. Тем, у кого она перед глазами вся цели­ком,— куда проще. Вот почему все более тверды и “недиалектичны” наши сегодняшние оценки общего смысла деятельности Сталина, и вот почему историческая объективность заключена именно в них, а не в прежних мнимо справедливых “с одной стороны” — “с другой стороны”, на которых нас и теперь “кое-кто” пытается удержать. Одни — по инерции старых представлений, другие — что также доста­точно очевидно — из вполне современной политической корысти.

Сейчас порой раздаются раздраженные голоса: “Ну сколько же можно — все Сталин да Сталин! Нашли неисчерпаемую тему и вот себе тешатся разрешенной смелостью, упражняются в стрельбе по покойнику”.

В подобных замечаниях, даже если они принадлежат ярым стали­нистам (хотя, конечно, не только им), есть определенный резон. Дей­ствительно, наша пресса куда смелее и откровеннее судит о прошлом, чем, скажем, о ходе перестройки и о деятельности нынешнего партий­но-государственного руководства. Пока это так, мы все еще остаемся в рамках сложившихся в сталинскую эпоху общественных норм, и соот­ветственно наше моральное право на критику Сталина выглядит в из­вестной мере условным. Это во-первых. Во-вторых, верно и то, что многие печатные выступления о Сталине и его времени не вводят в обо­рот сколько-нибудь значительных массивов нового фактического мате­риала. Останавливая внимание читателя на отдельных вопиющих фактах сталинского беззакония, жестокости, коварства, подобные пуб­ликации еще и еще раз обжигают наши чувства (что действительно заг­лушаться. Но главное, думается, все-таки в другом. В недостатке исторического видимого индустриаль­но-культурного подъема, создавалась (и успела полностью сформи­роваться) система, которая, провозглашая лозунги движения “вперед и выше”, в сфере экономических и социальных отношений фактически ориентировалась на нерушимую стабильность и неизменность. Система принципиально статическая, сознательно отключившая все двигатели социального саморазвития и столь же последовательно подчинившая все свои подсистемы и институты — от механизма управления народным хозяйством до школы, прессы, Союза писателей — задаче вос­производства и увековечения наличного состояния общества. И в ре­зультате действительно обладающая той инерцией и способностью к регенерации, той страшной силой сопротивления любым преобразова­ниям (даже если они исходят сверху), которая в 60-е годы обусловила неуспех начинаний Хрущева и предпринятой было экономической ре­формы, а в наши дни сказывается очевидным для всех торможением перестроечного процесса.

С полной убедительностью показав, что и в наиболее “мягком”, ненасильственном своем варианте сталинская система столь же по­рочна, губительна и бесперспективна, как и в первоначально жестком, брежневский опыт как бы дорисовал для нас эту систему и тем самым фигуру самого Сталина, его объективно-историческую роль необходимо, чтобы преодолеть, взорвать столь характерную для современного человека эмоциональную пассивность и глухоту), но, за сравнительно редкими исключениями, дают мало пищи уму, поли­тическому и историческому сознанию общества. Тем более, что Сталин предстает в них обычно лишь как явление прошлого, не имеющее пря­мого отношения к современному положению страны, ее проблемам и перспективам. Если так, то и в самом деле не пора ли ему уходить на страницы специальных исторических журналов и книг. очищая пло­щадку массовой печати для чего-то более злободневного?

Если бы так... Но. к сожалению, это совсем не так. И, признавая за упомянутыми голосами долю истины, хочется, однако, ответить им с полным убеждением: Сталин — тема остро актуальная, сегодняш­няя. Не для одних специалистов — для общества в целом. Он — насущная проблема нашего настоящего и нашего будущего, от того или иного разрешения которой это будущее непосредственно зависит. И настоящий разговор о нем еще только-только начинается.

Что же делает тему Сталина столь важной для человека наших дней? Разумеется, не столько он сам, хотя загадки (подчас мрачные тайны) его личности и биографии, лишь отчасти приоткрытые, еще, вероятно, долгое время будут занимать наше воображение. И даже не столько его политическая и государственная деятельность, хотя в ней есть немало такого, что и до сих пор многие благоразумные наши обществоведы предпочитают обходить, как столб с надписью: “Не влезай! Убьет!” Наиболее актуальным, непосредственно участвую­щим в современной жизни остается для нас наследие Сталина. Прежде всего в виде той системы общественных отношений, которая создана была в СССР под его руководством, устояла в потрясениях 50—60-х годов, заново стабилизировалась в “эпоху застоя” и, таким образом, с известными модификациями дожила до перестройки, а зна­чит, и до сегодняшнего дня.

Перед нами стоит задача преодоления этой системы, превращения ее в нечто принципиально от нее отличное. Задача поистине невероят­ная по своей трудности, и сейчас, на старте, она, может быть, особенно жестко испытывает нас. Испытывает нашу волю к переменам, серьез­ность наших намерений, истинную меру нашей внутренней свободы, готовность обсуждать (а затем и решать) свои проблемы действительно безбоязненно, не ограничивая себя привычными запретами: этого ка­саться еще нельзя, это еще не сказал Горбачев, а это он (или Ле­нин) сказал иначе... Если подобные запреты для нас остаются в силе — значит нам не стоит и браться за дело, мы его только погубим — и притом обязательно — своей половинчатостью и трусостью. Зато если мы и в самом деле созрели для серьезного разговора о том, что есть и чего мы хотим, тогда он сам собою будет и свободным от лозун­говой крикливости, и ответственным, искренним, конструктивным.

Давайте же обратимся непосредственно к личности Сталина и выясним, каким он был и почему таким стал. Для достижения этой цели просмотрим его биографию: кто были его родители, каким он был в детстве, в юности и т. д.

2. В нескольких десятках километров от столицы Гру­зии Тифлиса (ныне Тбилиси) находится городок Гори. В конце прошлого века он представлял собой поселение с одноэтажными домами, с пыльными улочками кварта­лов бедноты. Гори расположен на берегах Куры в жи­вописной местности. На холмах вокруг города под горя­чим кавказским солнцем издавна произрастал виноград, из которого жители делали отличное вино. В древние времена, согласно греческой мифологии, Ясон и арго­навты именно на черноморских берегах Грузии искали золотое руно.

В начале 70-х годов XIX века из села Диди-Лило в Гори переселился Виссарион Иванович Джугашвили, сапожник. Есть предположение, что он не был грузи­ном по национальности, а происходил из осетин, жив­ших в горах. В 1874 году он женился на юной Екате­рине Георгиевне Геладзе, которая, как и ее муж, роди­лась в семье крепостных. Екатерина Георгиевна была неграмотной, подобно своему мужу не говорила по-русски.

Эта рыжеволосая привлекательная женщина была глубоко религиозной. Еще в молодости ей пришлось по­хоронить двух своих младенцев. Когда 9 декабря (по григорианскому календарю 21 декабря) 1879 года ро­дился сын Иосиф, она почувствовала, что жизнь ее при­обрела новый смысл. Она нежно любила своего сына и ласково называла его Сосо, Соссло. Когда ее ребенок заболел, она самоотверженно выхаживала его. Болезнь не прошла бесследно: на лице И. В. Сталина остались мотки от оспы, а одной рукой он двигал с трудом до конца сноси жизни.

Родителя по-разному представляли себе судьбу сына. Мать в 1888 году записала его в местное духов­ное училище. Но вскоре Виссарион Джугашвили за­брал его оттуда. Он хотел, чтобы его сын также стал сапожником. Отец повез его с собой в Тифлис, где ра­ботал в течение трех лет па обувной фабрике Адельханова, после того как его собственная мастерская в Гори разорилась. Однако борьба в семье закончи­лась в пользу матери, отличавшейся сильной во­лей. Сосо опять вернулся в училище. Отец умер в 1890 году.

Екатерина Георгиевна работала прачкой в богатых семьях, чтобы прокормить себя и сына. Эта женщина прожила долгую жизнь. Она увидела, как ее сын стал руководителем гигантской страны, окруженным по­клонением и восхищением людей. Сама она вела скромную, простую жизнь в Грузии. По просьбе сы­на она на короткое время переселилась в Кремль, но все же вскоре вернулась домой. Там она и умерла в 1937 году.

В духовном училище мальчик Джугашвили счи­тался одним из лучших учеников. Он выделялся природным умом и особенно хорошей памятью. Эта его способность впоследствии получила дальнейшее развитие.

В то время обучение шло на русском языке, но гру­зинские национальные традиции все-таки сохранялись. По воспоминаниям одноклассников, Джугашвили про­читал все книги в городской библиотеке, особенно он любил романтическую грузинскую прозу. В те годы он познакомился с героями классических произведений Чавчавадзе и Руставели. Особое пристрастие он испы­тывал к книгам писателя Казбеги.

В июне 1894 года по окончании училища он был от­мечен как лучший ученик. Учитель советовал его мате­ри продолжить обучение способного мальчика. Молодой Иосиф Виссарионович, не достигший еще 15-летнего возраста, в сентябре 1894 года был зачислен в Тифлис­скую православную духовную семинарию. С этого вре­мени и до мая 1899 года это самое значительное учеб­ное заведение Грузии оказывало решающее влияние на его духовное развитие. В эти годы он был слушателем семинарии, получавшим стипендию.

Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодёжи, как народническо-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками. Господствующий в семинарии иезуитский режим вызывал у Сталина бурный протест, питал и усиливал в нём революционные настроения. Пятнадцатилетний Сталин становиться революционером.

Характеристики

Список файлов реферата