78375 (639199), страница 14
Текст из файла (страница 14)
[1] Коммутация — термин структурной лингвистики, введенный Л. Ельмслевом, виднейшим лингвистом копенгагенской школы (так называемой глоссематики), и означающий существенную зависимость между планом выражения и планом содержания в языке.
[2] «Анна Каренина», ч. 4, гл. IV.
[3] Фонология — лингвистическая дисциплина, созданная русским языковедом Н. С. Трубецким (Трубецкой Н. С. Основы фонологии. Прага, 1939; М., 1960). Исходя из соссюровского разграничения языка и речи, Н. С. Трубецкой различает фонетику — науку о звуках речи как материальном явлении, изучаемом методами естественных наук, и фонологию — учение о звуке языка, несущем определенную смыслоразличительную функцию в системе языка.
[4] см. примеч. 1 к данной работе. Глоссематика предприняла попытку создания общей лингвистической теории, предельно абстрагированной от материала конкретных языков и служащей «для описания и предсказания любого возможного текста на любом языке» {Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка.— В кн.: Новое в лингвистике, т. 1. М., 1960, с. 277). Лингвистическая теория глоссематики перерастает в общую теорию знаковых систем.
[5] См. примеч. 2 к статье «Проблема речевых жанров». О «вербальных реакциях» в понимании бихевиористов со ссылкой на статью Л. С. Выготского «Сознание как проблема психологии поведения» :м. в кн.: Волошинов В. Н. Фрейдизм. М. – Л., 1927, с. 31-32 (основной текст книги принадлежит М. Бахтину).
[6] Природа сотворенная (латин.).
[7] Природа порожденная и творящая (латин.).
[8] Природа творящая и несотворенная (латин.). См. примеч. 15 к публикации «Из записей 1970 – 1971 годов».
[9] «Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя,— сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил»(«Анна Каренина»,ч. 1, гл. XXX).
[10] Жуковский В. А. Две были и еще одна (1831). Третья быль — переложение в стихах прозаического рассказа И. Гебеля «Kannit-verstan» о немецком ремесленнике, который, будучи в Амстердаме ч не зная голландского языка, на свои вопросы получал один и тот же ответ: «Каннитферштан» («Не могу вас понять»), принимая его за имя собственное, породившее в его сознании фантастический образ Каннитферштана.
[11] Диалог стилей в сознательно многостильном произведении Бахтин исследовал на примере «Евгения Онегина» (см.: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики, с. 410-417). В более поздних заметках автор стремится отмежевать свое понимание многостильности «Евгения Онегина» от методологии ее анализа в работах Ю. М. Лотмана (см. с.358 и 393 настоящего издания).
[12] Соответственно (латан.)
[13] Hirzel R. Der Dialog. Ein literaturhistorische Versuch. T. I–2. Leipzig, 1895.
[14] Возможно, имеется в виду книга: Spitzer L. Romanische Liteaturstudien. 1936-1956. Tubingen, 1959.
[15] Разнообразные формы передачи чужой речи в конструкциях русского языка — предвосхищенной, рассеянной, скрытой, овеществленной и замещенной прямой речи, наконец, несобственно-прямой речи (которой посвящена отдельная большая глава) — были детально описаны автором еще в 20-е гг. в книге «Марксизм и философия языка» (с. 109–157).
[16] Из статьи Пушкина «Об обязанностях человека», сочинение Сильвио Пеллико» (1836): «...разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти т., т. 7. М.– Л., 1964, с. 472).
[17] Манн Т. Доктор Фаустус, гл. XXV. – Собр. соч. в 10-ти т., т. 5. М., 1960, с. 319–320. В беседе с Адрианом Леверкюном черт дает описание ада как «глубокого, звуконепроницаемого, скрытого от божьего слуха погреба». Комментируя его в своей «Истории «Доктора Фаустуса», Т. Манн сказал, что оно «немыслимо, если не пережить в душе все ужасы гестаповского застенка» (там же, т. 9, с. 274).
[18] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 29.
[19] До бесконечности (латин.).
| Постижение текста: к эволюции семиотических понятий Ю.М. Лотмана |
В данном сообщении мы намерены затронуть ряд вопросов, касающихся одного часто упоминаемого, но традиционно далекого от концептуального освещения феномена1. Имеется в виду проблема специфического положения Тартуско-московской школы на карте науки, к настоящему моменту уже неоднократно ставившаяся, а также вопрос о статусе понятийного аппарата Ю. М. Лотмана в диахронном аспекте.
Некоторая амбивалентность, возникающая в связи со словосочетанием «положение на карте» не случайна: с одной стороны, новизна структурно-семиотического подхода превратила в свое время Тарту в исключительно мифогенное и привлекательное в советских условиях место. С другой стороны, особенность тартуского локуса заключается в его маргинальном положении относительно двух активных культурообразующих ойкумен — России и Западного мира, что, в свою очередь, предполагает известное отличие как от первой, так и от второго. С этой точки зрения, тартуская научная парадигма развивалась в условиях двойного провинциализма и не была отягощена обязанностью всецело следовать идеологическим и социальным доминантам, бытовавшим в пределах культурного ядра. Рассматривая Тарту как семиотический объект, можно представить его как своего рода синтезирующий резервуар, катализатор возникновения научной формации, частично нуждающийся в наполнении этой формации за счет притока интеллектуальных сил извне (поначалу в качестве «хозяев» выступали лишь Ю. М. Лотман, 3. Г. Минц, Б. Ф. Егоров). Так создавался относительно замкнутый микрокосм, тяготеющий, по мысли Б. М. Гаспарова, к интроспекции в силу своего отличия от жесткой линии центра2 и в то же время открытый для разного рода инноваций, как это подчеркивал, со своей стороны, Б. А. Успенский3. В Тарту формируется гибкая идеология, выраженная в латентных формах и расцениваемая не как декларирование каких-либо программных принципов изнутри научного направления, а как результат органически присущего Тартуско-московской школе единства, на которое она сама не претендовала. Сформулированные post factum принципы этого объединения в общем виде были следующие:
А. нонконформизм (дистанцирование от «плановых» тем официозной науки);
В. универсализм (стремление разработать всеохватывающий исследовательский метод);
С. сциентизм (ср. девиз Ю. М. Лотмана «От ненауки — к науке»4);
D. руссоизм (имплицитное постулирование простоты и доверительности в отношениях между участниками).
Несколько слов о так называемой идеологии. Тартуско-московский универсум может показаться как бы аидеологическим пространством. Но, будучи «семиотическим феноменом»5, школа в любом случае трактуется как универсум знаковый, в котором отсутствие чего-либо не является пустым классом, а представляет собой структурно значимый компонент, своеобразный минус-прием. Идеология тартуской культурной элиты, базирующаяся на принципах внутренней коллегиальности и внешнего эскапизма, а также на апологии точности в формулируемых положениях, подразумевается самим фактом существования школы. Обобщая сказанное, можно вспомнить важнейшие тезисы Р. Барта, согласно которым любой представимый объект становится функционально значимым благодаря идеологизации: «Миф придает этой реальности видимость естественности»6, отчего реальность как бы демифологизируется средствами самого мифа — последний скрывает себя.
Вкратце коснувшись проблемы локализации Тартуско-московского объединения в интеллектуальном пространстве, мы переходим к вопросу о семиотическом инструментарии школы, условно — о ее языке.
Известно представление о том, что язык моделирует мир: "разбирает" и "собирает" его вновь, в предложении происходит пробное составление мира7. Поскольку язык создает некий образ реальности со всеми присущими ей признаками, мы можем заключить, что тот приблизительно выявляемый possible world, который называется «языком Тартуско-московской школы», и квалифицирует последнюю как структурное единство. Если из этого максимально широкого понятия вычленить прослойку мета-языкового аппарата, появляется возможность осуществить периодизацию в истории школы.
В пределах настоящей работы мы ограничимся интерпретацией метаязыка Ю. М. Лотмана. Не будем подробно останавливаться на том, почему именно его деятельность привлекает наибольшее внимание, достаточно указать, что большинство теоретически обобщающих работ принадлежит перу «единственного действительного "семиотического утописта"»8.
Приняв в качестве рабочего тезиса влияние языка на иследовательский универсум, мы предполагаем последовательность этапов, характеризующихся борьбой сознания с клиширующей системой. Этот процесс соотносим с циклической сменой центра и периферии, когда составление грамматики культуры блокирует ее дальнейшее развитие, между тем, как «участки, не подвергшиеся описанию или описанные в категориях явно неадекватной им "чужой" грамматики, развиваются быстрее. Это подготавливает в будущем перемещение функции ядра на периферию предшествующего этапа и превращение центра в периферию»9. Представляется, что недостаточно фиксировать исключительно утверждающие концепции, «позитивные» по сравнению с предыдущими. Интерес представляет и сам факт неудовлетворенности устаревающей парадигмой, и сама эта парадигма, то есть то, от чего уходят, чего стараются избежать в русле новой методологии. Учитывая сказанное, можно подразделить деятельность Ю. М. Лотмана как семиотика на 4 периода. Это не означает наличия четкой границы между периодами, но намечает контуры той тенденции, инерционное воздействие которой испытывает на себе тот или иной отрезок истории.
1) "Предисловие" (от истории к теории)
Первый период характеризуется подключением к историко- литературной плоскости сферы семиотики (с тем, чтобы в дальнейшем она «втянула» в себя историю литературы как составляющую). Ю. М. Лотман, воспитанный лучшими учеными ленинградской школы, во многом унаследовавшими традиции «формального» метода, на рубеже 50-60-х гг. занимался историей общественной мысли. «Его предструктуралистские работы рассматривали литературу как арену социально-политической борьбы, а главной задачей было выделение авторской идеологии, менталитета, определявшего лицо эпохи»10. Но тогдашняя ситуация в стране, которую характеризуют как период интеллектуального подъема, частичный отход от социо-графических схем в истории и литературоведении, интенсивное развитие точных наук, захватывающих другие области знания, — все это в совокупности предопределило рождение отечественного структурализма. Новая интерпретация старых понятий невольно повышала методологическую строгость, примером тяготения к которой могут служить «Лекции по структуральной поэтике» (работа над ними велась еще в 1961 —62 гг.)". Ю. М. Лотман пришел к семиотике независимо от московской секции математических логиков при Институте философии, куда входили А. Е. Есенин-Вольпин, С. К. Шаумян, В. А. Успенский, а также от некоторых лингвистов, соприкасавшихся с кибернетикой, математикой и пытавшихся применить точные методы в гуманитаристике (П. С. Кузнецов, Вяч. Вс. Иванов, А. А. Зализняк)12. Семиотический подход, благодаря своему «птичьему языку», зачастую давал возможность обойти господствующие идеологические каноны. Язык ортодоксальной эмпирики не был в состоянии проникнуть в образовавшееся зашифрованное пространство. Потребовалось некоторое время (которое сами представители семиотической школы называют по известной аналогии Sturm und Drang)13, чтобы возникла потребность говорить о границе этого пространства, а не только подразумевать ее. Ранний этап семиотических штудий, органично вытекающий из «предструктуралистского» еще не нуждался в защите от профанации в силу новизны явления. Новая (семиотическая) идеология еще не вступила в фазу самоповторения. 2) Построение алфавита (Новая концепция)
Следующий за «предструктуралистским» период (середина 60-х гг.) был связан «и с определением основных понятий этой по существу новой области гуманитарного знания, и с широкой экспансией семиотических идей г методов в попытке покрыть максимально широкий материал.По сути дела все продукты духовной и материальной культуры рассматривались как знаковые образования, и вполне понятно, что в трудах Ю.М.Лотмана эта широта дала о себе знать»14. Основой для семиотических обобщений служили преобразованные лингвистические понятия: «Вторичная моделирующая система» как надстройка над естественным языком; «Значение», вытекающее, в широком смысле, из другого фундаментального понятия — перекодировки (установления эквивалентности); «текст» и «метатекст», соотносимые как некая совокупность знаков и ее описание, как извне, так и изнутри — в последнем случае имеется в виду автометаописание, и т. д. Важно с точки зрения временной размытости периода учитывать то, что, к примеру, уточнение И. И. Ревзиным такого, по идее пропедевтического понятия, как «предмет семиотики», зафиксировано в 1971 г., но восходит к дискуссии, развернувшейся в кулуарах 2-ой Летней школы 1966 г.15 Лингвистические правила и, в частности, литературный материал, создавали во второй половине 60-х гг. базис для трактовок культуры как наиболее широкой моделирующей системы. Со штудиями по теории культуры сосуществовали материалы, освещавшие внелитературную проблематику: вопросы поведения, кинесики, теории игр16. Для Ю. М. Лотмана область теории культуры послужила плацдармом для объединения различных языков описания — исторического, теоретико-литературного, металингвистического — в единую систему, оперирующую такими универсалиями, как КОД—ЯЗЫК—ГРАММАТИКА-ТЕКСТ—КУЛЬТУРА—МОДЕЛЬ КУЛЬТУРЫ, где все лингвистические значения как бы «вырастали из себя», становясь максимально широкими, релевантными для описания любого тппа информации. Итоговой вехой в этом смысле послужила подборка «Статей по типологии культуры» (1970—73) в которых культура концептуально подразделялась на 2 типа «направленный преимущественно па выражение» и «направленный преимущественно на содержание». Эти типы описываются через следующие пары противопоставлений, правильное/неправильное, система текстов/система правил, истинное/ложное, символ/ритуал и т. п для культур, ориентирующихся на выражение, и упорядоченное/неупорядоченное, эктро-пия/энтропия, культура/природа и т. п. — для культур, ориентирующихся на содержание .17 Таким образом, наблюдается отчетливый параллелизм между подходом Ю.М.Лотмана и рядом других культурологических теорий, основанных на бинарном понимании культуры Оппозиция культуры, ориентированной на символ и континуальное тождество, и культуры, основанной на синтаксисе и логически- дискретном расподоблении, в общем виде соогносится с такими известнейшими оппозициями, как барокко/классицизм (Г. Вельфлин), культура В/ культура А (Ю. Кшижановский) и т.д.
В указанном сборнике статей наряду с обобщением предшествующих исследований была сделана заявка на изучение динамики компонентов культуры и ее целого «Культура представляет собой механизм, который должен хранить и передавать информацию, но одновременно и постоянно увеличивать ее объем Постоянное самоусложнение является его законом. Поэтому культура должна проявлять одновременно черты стабильности и динамизма, быть структурой и не быть ею в одно и то же время.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
