DIPLOM (638813), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Хорошо, братцы, тому на свете жить,
У кого в голове добра не много есть…
……………………………………………..
А беда тому, братцы, на свете жить,
Кому Бог дал очи зоркие,
Кому видеть дал во все стороны,
И те очи у него разбегаются…
(«Хорошо, братцы, тому на свете жить…»)
Ненависть к Московскому периоду видна, как мы уже отмечали, и в балладах, посвященных Киевской Руси. Показательна в этом отношении и баллада «Поток-Богатырь» (1871 г.). В ней, спустя полтысячи лет – в XVI веке – настает другая, ненавистная Толстому эпоха:
Едет царь на коне, в зипуне из парчи,
А кругом с топорами идут палачи –
Его милость сбираются тешить:
Там кого-то рубить или вешать.
И во гневе за меч ухватился Поток:
«Что за хан на Руси своеволит?»
Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,
То отец наш казнить нас изволит!»
И на улице, сколько там было толпы, –
Воеводы, бояре, монахи, попы,
Мужики, старики и старухи, –
Все пред ним повалились на брюхи.
Русский былинный богатырь Поток, привыкший к свободным отношениям князя и дружины, естественно, не может принять этого уродливого раболепства:
«Нам Писанием велено строго
Признавать лишь небесного Бога!»
Богатырь недоумевает, как могла так измениться психология, деформироваться духовная сущность русского человека, как могла за несколько веков деградировать нация?
Толстой в своих балладах, посвященных Ивану Грозному и Киевской Руси, через противопоставление этих полярных эпох и обличение кровавой деспотической власти пытается ответить на эти вопросы. Поэт писал по этому поводу, «что в том же «Потоке» я выставил со смешной стороны раболепство перед царем в московский период».1
Иван Грозный у Толстого – символичное воплощение азиатского деспотизма, злой стихии, ханства, которые Русская земля унаследовала от татар. Подобный тип правителя (как уже отмечалось) писатель ненавидел до дрожи. В балладе «Василий Шибанов» (1840 г.) царь Иван Грозный воплощает в себе деспотическое татарское начало: он – царь-тиран, царь-сыроядец, человек, который уничтожил последние остатки русской вольности, правды, гуманности, который погубил много добрых и сильных людей. Ему противопоставлен князь Курбский, бежавший в Литву и посылающий оттуда царю горькие слова правды. Но и Курбского автор не оправдывает (и здесь писатель не противоречит Карамзину, в «Истории государства Российского» которого сказано: «Но увлеченный страстию, сей муж злополучный лишил себя выгоды быть правым и главного утешения в бедствиях: внутреннего чувства добродетели. Он мог без угрызения совести искать убежища от гонителя в самой Литве: к несчастию, сделал более: пристал ко врагам отечества… он предал ему свою честь и душу; советовал, как губить Россию; убеждал его (короля Сигизмунда) действовать смелее»).1
У Толстого Курбский (как и у Карамзина) не только изменник, перебежавший на сторону исконного врага Руси, он еще, в гордыне своей очень жестокий человек. Его верный стремянный Василий Шибанов только что спас ему жизнь, – а он отправляет своего спасителя с посланием к Иоанну – на верную гибель!
Еще один герой баллады – Василий Шибанов – человек долга, правда, долг этот очень похож на исконное рабское чувство. Он вовсе не сочувствует Курбскому (наоборот, упрекает его в измене), но тем не менее, согласно рабской природе, рабской верности идет на смерть. Он не может сочувствовать и своим мучителям – царю и опричникам… Его последние слова:
«За Грозного, Боже, царя я молюсь,
За нашу святую, великую Русь –
И твердо жду смерти желанной!»
Так умер Шибанов, стремянный.
Мы сочувствуем этой смерти, но, пожалуй нельзя назвать Шибанова идеальным героем, так как слова «раб» и «герой» не совместимы. В этой балладе такая преданность предателю- -господину скорее не одобряется автором. Критики отмечают, что «по изобразительности, концентрированности эффектов и сильному языку эта баллада – одно из лучших произведений Толстого».1
Но зато в следующей балладе – «Князь Михайло Репнин» мы видим уже не покорного раба, спокойно взирающего на несправедливость и измену, а смелого, полного достоинства и чести, князя, не пожелавшего «в машкаре плясать» 2, несмотря на веление царя.
Михайло Репнин тоже (как и Шибанов) предан царю и отечеству, но, тем не менее, он не может молча смотреть на произвол и издевательства и открыто заявляет об этом Иоанну:
«О царь! Забыл ты Бога, свой сан ты, царь,
забыл!
Опричниной на горе престол свой окружил!»
Репнин – истинный патриот, у него болит душа о благоденствии Родины, но он не способен рабски сносить разгул правителя, как Василий Шибанов, и в то же время не может предать отечество и постыдно бежать, как это сделал Курбский.
Поэт, рисуя образы стремянного Шибанова и князя Репнина, хотел раскрыть сущность истинной преданности и любви к Отечеству, она – не в бессловесной покорности, а в осмыслении происходящего в стране и активном участии в судьбе Родины, смелом выражении своей гражданской позиции:
«Опричнина да сгинет! – он рек, перекрестясь –
Да здравствует во веки наш православный царь!
Да правит человеки, как правил ими встарь!»
………………………………………………………….
Он молвил и ногами личину растоптал;
Из рук его на землю звенящий кубок пал…
«Умри же, дерзновенный!» – царь вскрикнул,
разъярясь,
И пал, жезлом пронзенный, Репнин, правдивый
князь.
Источником баллады является рассказ о смерти Репнина в «Истории государства Российского» князя Курбского, а также в «Истории государства Российского» Карамзина: «Боярин, князь Михайло Репнин также был жертвою великодушной смелости. Видя во дворце непристойные игрища, где царь, упоенный крепким медом, плясал со своими любимцами в масках, сей вельможа заплакал от горести. Иоанн хотел надеть на него маску: Репнин вырвал ее, растоптал ногами и сказал: «Государю ли быть скоморохом? По крайней мере я, боярин и советник думы, не могу безумствовать».1
А. К. Толстой считал, что художник вправе поступиться исторической точностью, если это необходимо для воплощения его замысла. И в этой балладе мы видим некоторые расхождения с историческим источником. Так, у Карамзина читаем: «Царь выгнал его (Репнина) и через несколько дней велел умертвить, стоящего в святом храме, на молитве» 1, а у Толстого Репнин был убит тут же, на пиру, «жезлом пронзенный». Но это небольшое искажение исторического факта ничуть не повлияло на идею стихотворения. Автор отошел здесь от истории по двум причинам: во-первых, из уважения к искусству и «нравственному чувству читателя» 2, так как убийство в храме, во время молитвы, пожалуй, слишком жестокая подробность для поэтического произведения; а во-вторых, Толстой внес эти изменения по соображениям чисто художественного порядка, для усиления драматизма стихотворения. Конец стихотворения – раскаяние Иоанна – также плод творческой фантазии автора. Такая концентрация событий, приурочение фактов, отделенных значительными промежутками времени к одному моменту вообще характерна для творчества Толстого.
В жестокой эпохе Ивана Грозного внимание художника больше всего привлекает противостояние упрямых, честных и доблестных людей общей системе зла и насилия. Толстой понять и раскрыть в своих балладах и других произведениях психологию этих людей и, безусловно, отдает предпочтение не тем из них, кто, как Курбский, изменяет своему долгу, а потом помогает иноверцам разорять Россию, но натурам смелым и правдивым, которые обречены на гибель, ибо пытаются совместить высокие понятия о том, что достойно, с верностью системе, где осуществление подобных идеалов невозможно. Эти люди глубоко симпатичны автору, ему близок их душевный склад.
Еще одна баллада, ярко рисующая характер Московской эпохи и Ивана Грозного – «Старицкий воевода» (1858 г.).
Источником стихотворения является рассказ Карамзина о гибели конюшего и начальника казенного приказа. «Царь объявил его главою заговорщиков, поверив или вымыслив, что сей ветхий старец думает свергнуть царя с престола и властвовать над Россиею. Иоанн… в присутствии всего двора, как пишут, надел на Федорова царскую одежду и венец, посадил его на трон, дал ему державу в руку, снял с себя шапку, низко поклонился и сказал: «Здрав буди, великий царь земли русския! Се приял ты от меня честь, тобою желаемую! Но имея власть сделать тебя царем, могу и низвергнуть с престола!» Сказав, ударил его в сердце ножом» 1:
Он в сердце нож ему вонзил рукою жадной.
И, лик свой наклоня над сверженным врагом,
Он наступил на труп узорным сапогом
И в очи мертвые глядел, и с дрожью зыбкой
Державные уста змеилися улыбкой.
Здесь личность казненного никак не прослеживается, не противопоставляется царю. Но зато характеристика самодержца дана достаточно ярко. Обладая от природы редкостным артистическим даром, отточив его благодаря многочисленным шутам и скоморохам, Иоанн:
…взор пред ним склонив, он пал среди палаты,
И, в землю кланяясь с покорностью трикраты,
Сказал: «Доволен будь в величии своем,
Се аз, твой раб, тебе на царстве бью челом!»
Но тут же –
…вспрянув тот же час со злобой беспощадной,
Он в сердце нож ему вонзил рукою жадной.
Благодаря изобразительному таланту Толстого из этих емких фраз мы многое узнаем о характере Иоанна, живо представляя его перекошенное от злобы, со сверкающими глазами лицо, видим его жадную до крови и мести натуру. «Змеящиеся улыбкой уста» означают дьявольское, потустороннее начало в царе. Его нисколько не поколебали человеческие страдания, страх перед смертью и перед Божьей карой, это человек, преступивший все человеческие законы, это не человек.
Для Толстого вообще характерна психологизация исторических деятелей и их поведения. В балладах она осуществляется часто не при помощи углубленного психологического анализа, а путем простого переключения в план общечеловеческих переживаний.
Хотя писателя восхищают сильные личности, способные противостоять произволу (Михайло Репнин, Дружина Морозов), в своем творчестве он обращается и к другому образу – образу смиренного русского человека, который спокойно смотрит на беззаконие, не пытаясь что-либо изменить (Василий Шибанов).
Алексей Константинович неоднократно возвращается и в письмах, и в художественных произведениях к идее о пресловутой покорности русских людей. С издевкой говорит он о смирении, «примеры которого мы явили в переизбытке и которое состоит в том, чтобы сложить все десять пальцев на животе и вздыхать, возводя глаза к небу: «Божья воля! Поделом нам, за грехи наши! Несть батогов аще не от Бога!» 1.
По мнению писателя, необходимо другое смирение, заключающееся в признании своего несовершенства, дабы покончить с ним. Не отделяя себя от своего народа, он в самом себе порицал свойственные, как он считал, его соотечественникам, но не врожденные, а приобретенные в результате исторических катаклизмов лень и созерцательность:
Ой, удал, силен добрый молодец!
Еще много ли на боку полежано?
Силы-удали понакоплено?
Отговорок-то понахожено?
А и много ли богатырских дел,
На печи сидючи, понадумано?
Вахлаками других поругано?
Себе спину почесано?
(«Ой, честь ли то молодцу лен прясти?..»)
Изучая творчество Толстого, а также историю нашей многострадальной Родины, часто думаешь, что не могли все эти испытания междоусобием, муки, унижения и крушения пройти бесследно для русской души. Толстой, как нам думается, прав, утверждая, что самые пагубные качества русского народа появились не сразу, а долго «воспитывались» в процессе исторического развития России.
Остались глубокие раны в душе (которые кровоточат до сих пор), порочные привычки (особенно пьянство – у Толстого замечательно отражены корни и характер этого явления в балладе «Богатырь»: …И вот потонули в сивухе / Родные, святые мечты!.. // Стучат и расходятся чарки / Рекою бушует вино / Уносит деревни и села / И Русь затопляет оно //); а также злые обычаи, неотмщенные обиды, экономическая неразвитость, материальные разрушения, лень и пассивность – все это нанесло России такой духовный ущерб, что вряд ли удастся когда-нибудь восполнить его до конца. Алексей Константинович – «один из мудрейших русских поэтов… именно так поставил наш исторический диагноз в балладе «Чужое горе»» 1, которое занимает особое место в творчестве Толстого, ярко характеризуя его отношение к эпохе Ивана Грозного и определяя ее роль в истории России.
В этой исторически мудрой балладе и притче сказано самое главное о понимании судьбы России. «Прошедшее горе» – не прошедшее, а живое, настоящее, и не чужое, а свое. О нем нельзя забывать, ибо народная душа носит его в себе, носит в виде ран, искушений и горьких соблазнов. Двойники, засевшие, по балладе, за седлом богатыря – на самом деле – в душе человеческой таятся, прячутся в «таинственном бессознательном народного инстинкта» 2.
К горестям, перечисленным в балладе, добавилось еще не одно горе: горе разиновщины и пугачевщины («Не дай вам Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» 3), горе крепостного права, горе дворцовых переворотов, вольтерианства, нигилизма, безбожия, красного террора, всего и не перечислишь. «Россия нуждалась и нуждается в великом духовном очищении, освобождении от татарского ига и гнета Ивана Грозного. Она должна понять, что чужое горе есть ее собственное, осмыслить это духовно и выжечь его в своей душе» 1.
Так в своей любимой поэтической форме баллады, близкой к народной песне, притче, былине, высказывал Алексей Константинович мысли, не уступающие по глубине ученым трактатам, но своей доходчивостью и злободневностью (несмотря на давний исторический план) способные завоевать огромную читательскую аудиторию, проникнуть в сознание большого круга людей. Философичность произведений Толстого дала основание В. С. Соловьеву отнести его поэзию наряду с поэзией Ф. И. Тютчева к «поэзии гармонической мысли» 2. Но если Тютчев, как считал Соловьев, был преимущественно поэтом созерцательной мысли, то А. К. Толстой, по его мнению, был поэтом воинствующей мысли, поэтом-борцом. Соловьев находил у Толстого высшую степень патриотического сознания, того сознания, которое не удовлетворяется только внешней силой, могуществом государства, но желает для него наибольшего достоинства, наибольшего стремления к достижению нравственного совершенства и справедливости.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
