12867-1 (635805), страница 4

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 4)

Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая.

Автор этого маленького стихотворения А.К.Толстой отмечал, что всего лишь описал действительный случай, происшедший во время Крымской войны. Сам образ колокола был достаточным основанием для того, чтобы воспринять этот случай как символический…

Колокольчик — это, по смыслу, идущему от словообразования, “маленький колокол”. Помимо “маленьких” колоколов, употреблявшихся у ямщиков, были и другие: дверной колокольчик, ручной колокольчик (для вызова прислуги), колокольчик на шею скоту (ботало) и так далее. Однако значение, организующее поэтическую мифологию, приобрёл прежде всего именно дорожный колокольчик.

Поэтическое различие “мифов” колокола и колокольчика ярко определилось в одном из ранних стихотворений Игоря Северянина:

Глухо каялся грешный колокол —

Это медное сердце собора.

Он эфир колол, глубоко колол,

Как щепу, звук бросал у забора.

В предзакатный час неба полог — ал;

Звуки веяли в алые долы…

И пока стонал хмурый колокол,

Колокольчик смеялся удало… ¹⁹

На эту “мифологию” в сознании русского человека Нового времени неизбежно наслаивались ещё и собственно политические мотивы. Россия, согласно официальной идеологии, сформировавшейся как раз в пушкинскую эпоху, изначально существовала как исконно “самодержавная” страна, и потому в ней в принципе не может утвердиться иной образ правления. В противовес этой официальной идеологии возникал идеализированный образ “русской республики”, “здравого русского веча” (А.К.Толстой), и прежде всего “новгородской республики”, существовавшей в истории более четырёх веков. Символом новгородской республики и “новгородского веча” стал “вечевой колокол”.

Новгородская республика была разрушена в 1478году ИоанномIII, который, в частности, повелел уничтожить вечевую площадь и отвезти в Москву символ этой республики — вечевой колокол. В 1830-е годы это разрушение было осмыслено как национальная трагедия:

Слава отшумела,

Время протекло;

Площадь опустела,

Вече отошло.

Вольницу избили,

Золото свезли,

Вече распустили,

Колокол снесли…

(Э.И.Губер. “Новгород”, 1839)

Именно “снесённый” колокол становился тем символом последнего разорения, которое несло русской республике самодержавие. Новгородские “вольнолюбцы” разных эпох — Вадим, казнённый ещё Рюриком, или Марфа Борецкая — идеализировались и символически связывались с тем же колоколом. В 1840году Л.А.Мей написал большую историческую балладу “Вечевой колокол”; в ней трагедия “снесённого” колокола раскрыта в обширном последнем монологе — как будто в словах “тризны печальной”, которые восстанавливаются из-за колокольного звона:

Да прошла пора святая: наступило время бед!

Если б мог, — я б растопился в реки медных слёз, да нет!

Я не ты, мой буйный Волхов! я не плачу, — я пою!

Променяет ли кто слёзы и на песню — на мою?

Слушай… нынче, старый друг мой, по тебе я поплыву,

Царь Иван меня отвозит во враждебную Москву…

Сохранилось предание о том, что этот вечевой колокол так и не доехал до ненавистной Москвы: где-то под Валдаем он выпал из повозки и разбился на тысячи маленьких валдайских колокольчиков… Это предание связывает “колокол” и “колокольчик” самым непосредственным образом: “колокольчик” оказывается специфическим “наследником” общественных настроений “колокола”. Если же учесть особенности отличия колокола от колокольчика в вещном аспекте, то выходит, что изначальная знаковая ориентированность колокольчика на символизацию человеческой индивидуальности, на обретение “своего голоса” оборачивается наибольшей политической опасностью для властей…

Поэтому кажущееся абсурдным сочетание “колокольчик Спасской башни Кремля” приобретает дополнительный оппозиционный смысл.

5. “Колокольчики мои, цветики степные…”

1859 годом датируется стихотворение А.А.Фета “Колокольчик”, кажется, посвящённое тому же поддужному инструменту:

Ночь тиха, как дух бесплотный,

Тёплый воздух онемел;

Но как будто мимолётный

Колокольчик прозвенел.

Тот ли это, что мешает

Вдалеке лесному сну

И, качаясь, набегает

На ночную тишину?

Или этот, чуть заметный

В цветнике моём и днём,

Узкодонный, разноцветный,

На тычинке под окном?

Поэт как будто не может отличить дорожного колокольчика от цветка колокольчика — и тот и другой характерно “звенят” в ночи — который из них в этот раз? Существование колокольчика-цветка как бы подчёркивает живое бытие дорожного колокольчика, “удостоверяя” его природную сущность.

Современная биология выделяет целое семейство колокольчиковых (Campanulaceae), включающее около 2300 видов растений ²⁰. Наиболее распространённым в средней России является “колокольчик раскидистый” (Campanula patula) — дикорастущее травянистое растение, цветки которого по форме действительно похожи на маленький колокол. Кроме того, цветки обладают способностью позванивать на ветру; отсюда народное название этого растения — “балаболка”.

Пятью годами раньше Фета А.К.Толстой опубликовал стихотворение о колокольчиках-цветах, — стихотворение, тоже ставшее народной песней. Писалось оно в 1840-х годах и было не только собственно лирическим, но и политическим: “звон” цветков-колокольчиков связывался в нём с важнейшими событиями русской истории. В этом смысле наиболее показательной была самая ранняя, впоследствии значительно переработанная редакция этого стихотворения:

Колокольчики мои,

Цветики степные,

Что звените вы в траве,

Тёмно-голубые?

Старину ль зовёте вы?

Будущие ль годы?

Новагорода ль вам жаль?

Дикой ли свободы?

..........................

Колокольчики мои

В ковыле высоком!

Вы звените о былом

Времени далёком.

Обо всём, что отцвело,

Чего нет уж боле,

О боярах на Руси,

О козацкой воле!

Колокольчики мои,

В золотистом жите

О гетманщине лихой

Звените, звените!..

Функция дорожного колокольчика, применённая к колокольчику-цветку, существенно видоизменялась. Тот своим характерным звоном должен был обозначать некоего индивидуального человека — седока или хозяина. Степные цветки никому не принадлежат — поэтому звонят, что называется, “обо всех” — и, конечно, о русской истории, движением которой определена жизнь и современная судьба этих “всех”.

В последующих редакциях стихотворения было убрано это перечисление мотивов старины — тем “звона” колокольчиков. Зато появился мотив езды, бега, сопряжённый с традиционным представлением о колокольчике под дугой:

Конь несёт меня стрелой

На поле открытом,

Он вас топчет под собой,

Бьёт своим копытом…

Введённый мотив движения в данном случае ещё более расширил исходную символику “колокольчика”. Знак индивидуальности, звук отдельной “личности”, колокольчик к тому же стал исполнять мелодию, сопряжённую с исходной “оппозиционной” наполненностью этой личности относительно к существующим порядкам в стране, и при этом стал осознаваться, помимо всего прочего, живым, естественным, “природным” существом, кровно связанным с общерусскими задачами. Перезвон колокольчиков-цветков оказался родственен общему “звону колоколов”:

Громче звон колоколов,

Гусли раздаются,

Гости сели вкруг столов,

Мёд и брага льются,

Шум летит на дальний юг

К турке и венгерцу —

И ковшей славянских звук

Немцам не по сердцу!.. ²¹

Эта мифология “колокольчика” опять-таки преломляется в поэзии Башлачёва в очень причудливых образах:

Как ходил Ванюша

бережком вдоль синей речки,

Как водил Ванюша

солнышко на золотой уздечке.

Душа гуляла,

Душа летела,

Душа гуляла

В рубашке белой,

Да в чистом поле

Всё прямо, прямо.

И колокольчик

Был выше храма…

(“Ванюша”)

Какой именно “колокольчик”? Цветок?.. Наверное, цветок — потому что символ принимает в данном случае “сборный” облик: и цветок, и “однозвучный” предмет, который “под дугой”, и сердце, которое “звенит под рубашкою”, — всё это становится “выше храма”, ибо только оно своей знаковой символикой способно противостоять неуютному и неустроенному быту людей, которые “строили замок, а выстроили сортир”…

И рядом — та же непременная “тройка”, способная “унести” куда-то в иной быт, к иным знаковым комплексам, и превращается в знак лирического желания:

Кони мечтают о быстрых санях —

Надоела телега…

(“Осень”)

Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле

Тачанку понесли навстречу целине…

(“Петербургская свадьба”)

Ни узды, ни седла. Всех в расход.

Всё до тла.

Но кой-как запрягли. И вон — пошла на рысях!..

(“Посошок”)

Мы запряжём свинью в карету,

А я усядусь ямщиком,

И двадцать два квадратных метра

Объедем за ночь с ветерком…

(“Мы льём своё больное семя…”)

Мечта о “быстрой езде” остаётся мечтой — и, соответственно, уходит и “колокольчик”, оставшийся непонятным и неясным “звоном”, который оказывается во вполне чуждом контексте то смерти, то “вязкой копоти”:

Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?

Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!

(“Похороны шута”)

Прозвенит стекло на сквозном ветру,

Да прокиснет звон в вязкой копоти,

Да подёрнется молодым ледком…

(“Егоркина былина”)

И звуковой образ “звона” странно сопрягается со зрительным образом “звезды”:

…ведь подать рукою —

И погладишь в небе свою заново рождённую звезду,

Ту, что рядом, ту, что выше,

Чем на колокольне звонкой звон.

Да где он? — Всё темно…

(“Сядем рядом…”)

Звезда! Я люблю колокольный звон…

С земли по воде сквозь огонь в небеса звон…

Характеристики

Список файлов сочинения