74469 (634300), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

Проснись, питомец обаяний!

Свой малодушный сон прерви,

Вступи в ряды живых созданий

И жизнью общею живи.

Не искушай хулой сомненья

Путей святого Провиденья;

Под руку крепкую смирись:

Отец людей любвеобильный

Ведет тебя рукою сильной

Чрез мрак и смерть во свет и жизнь.

Жизнь-пустыня для каждого на земле связана со страданиями и горькими плодами утрат. Но несмотря на это, боговдохновенный дар поэта несет в себе радость творчества и воздаяния наград.

О, торжествуй! Судья вселенной,

Прозревши клад в тебе бесценный,

Тебя страданием почтил.

Любовь превечная судила

Тебе пройти сквозь огнь горнила,

Чтоб ты и чист, и светел был.

Четвертая строфа стихотворения содержит в себе несколько аллюзий из Священного Писания. В ней явно возникает ветхозаветный образ Моисея – "пророка и первого священного бытописателя", "первого Боговдохновенного писателя" – и в то же время слышны отзвуки из Евангелия от Луки.

Восстань, возьми свой одр печали

И новой жизнию ходи!

Ужель поэзии скрижали

Напрасно носишь ты в груди?

Смотри: в огнях, гремя, блистая,

Венец таинственный Синая

Тебя властительно зовет.

Иззуй себя от тленья страха,

И с твердой верою без страха,

Начни пророческий восход.

Конечно, здесь нет той страстности и художественной динамики, присущих пушкинскому "Пророку". Тон лирического повествования и призыва у Ершова более спокоен, хотя и не лишен возвышенной эмоциональности. Первые две строки этой строфы напоминают евангельскую притчу о воскрешении Иисусом Христом сына вдовы: "Увидев ее, Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь. / И подошед прикоснулся к одру; несшие остановились; и Он сказал: юноша! Тебе говорю, встань. / Мертвый поднявшись сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его" (Лук. 7, 13–15). Последующие строки перекликаются с 34-й главой из Второй книги Моисеевой Исход, где описывается встреча народа с Богом, передавшим через Моисея "закон", представлявший собой общую ветхозаветную религиозную систему ("И сказал Господь Моисею: вытеши себе две скрижали каменные, подобные прежним, и Я напишу на сих скрижалях слова, какие были на прежних скрижалях, которые ты разбил". – Исх. 34, 1).

Конечно, Ершов по-своему передает атмосферу и суть библейского события, однако нельзя отрицать ассоциативные связи его стихотворного текста с вдохновенным религиозным источником, с тем, что читаем в Священном Писании: "Гора же Синай вся дымилась от того, что Господь сошел на нее в огне; и восходил от нее дым, как дым из печи, и вся гора сильно колебалась. / И звук трубный становился сильнее и сильнее. Моисей говорил, и Бог отвечал ему голосом. / И сошел Господь на гору Синай, на вершину горы, и призвал Господь Моисея на вершину горы, и взошел Моисей. / И сказал Господь Моисею: сойди, и подтверди народу, чтобы он не порывался к Господу видеть Его, и чтобы не пали многие из него; / Священники же, приближающиеся к Господу, должны освятить себя, чтобы не поразил их Господь. / И сказал Моисей Господу: не может народ взойти на гору Синай; потому что Ты предостерег нас, сказав: проведи черту вокруг горы и освяти ее. / И Господь сказал ему: пойди, сойди, потом взойди ты и с тобою Аарон; а священники и народ да не порываются восходить к Господу, чтобы не поразил их. / И сошел Моисей к народу, и пересказал ему" (Исх. 19, 18–25).

Заключительная строфа стихотворения Ершова является своеобразным поэтическим комментарием к ключевому событию в жизни Моисея и одновременно проецирует конкретный смысл ветхозаветного предания на общую сущность призвания и богоизбранности поэта:

Не устрашись стези далекой:

Творец твой путь благословит,

И тайны мудрости высокой

Он духом уст тебе внушит.

Твой ум постигнет мысль и слово;

Ты будешь вестник Иеговы,

Глашатай воли Божества;

К тебе склонят свой слух народы,

И пронесутся в род и роды

Могучих уст твоих слова.

В Библии же сказано: "И сказал Господь: Я проведу пред тобою всю славу Мою, и провозглашу имя Иеговы пред тобою; и, кого помиловать, помилую, кого пожалеть, пожалею" (Исх. 33, 19); "И сошел Господь в облаке, и остановился там близ него, и провозгласил имя Иеговы. / И прошел Господь пред лицем его, и возгласил: Господь, Господь, Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, / Сохраняющий милость и тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвертого рода" (Исх. 34, 5–7).

К сожалению, в XX веке исследователи и издатели литературного наследия П.П. Ершова старались избегать религиозных сторон творчества создателя "Конька-Горбунка". В советское время при публикации сборников сочинений Ершова не включались важные его духовные стихотворения, изымались фрагменты, характеризующие православное мировидение автора. Так, в солидном иркутском издании 1984 года в "Осенних вечерах" из рассуждений Академика – одного из участников этих "вечеров" – был исключен фрагмент, весьма существенный для понимания как всего цикла рассказов, так и жизненной позиции не только персонажа, но и самого Ершова. В словах героя "Осенних вечеров" раскрывается принципиальный, духовный взгляд на мир: "Человек без религии – не человек, а жалкая игрушка воли и обстоятельств. Вера в Бога и Искупителя есть та печать, которая дает ценность всем нашим действиям, как бы они маловажны или велики ни были. Что бы ни говорили о прогрессе, об усовершенствовании человеческого рода, без печати религии – это все фальшивые штемпеля. Они касаются настоящего, одной минуты нашего существования, а целая вечность будущего для них как бы не существует".

При написании П.П. Ершовым романтических "Осенних вечеров" (особенно четвертой их части "Чудный храм", проникнутой православным духом и светлым пасхальным чувством), стихотворений религиозного характера и во многом программного содержания ("Ночь на Рождество Христово", "Моя молитва", цикл "Моя поездка", "Ответ", "Призыв") обретает особую силу его поэтический талант.

Мировидение П.П. Ершова было насквозь духовно – и в земном он видел небесное. В стихотворении "Оправдание", посвященном своей второй жене О.В. Кузьминой, поэт описывает погружение "в созерцанье любви возвышенной":

Минуты чудные! Казалось,

Перед возвышенной душой

Мне небо света открывалось

С своею вечной красотой.

О, только лишь художник-гений,

Ловя чудесный идеал,

В часы божественных видений

Подобный образ создавал!

Для поэта вдохновение – "проблеск мысли огневой". В то же время он с неподдельной иронией писал в юмористическом стихотворении "Нос" ("лиро-эпическом произведении, исполненном поэзии и философии") о литераторах, оставивших "путь прямой дороги", потакавших низким запросам публики, шедших "без руководства головы", и взывал к ним:

Поэты! Род высокомерный!

Певцы обманчивых красот!

Доколе дичью разномерной

Слепить вы будете народ?

Поэзия для Ершова была делом органическим, выходящим из жизни и освященным божественным вдохновением. Она не замыкалась в тесном кругу земной суеты и личных переживаний; в каждой его строке, касающейся, казалось бы, самых простых и обыденных вещей, бьются мысль и чувство, которые сродни мироощущению каждого верующего человека.

Близость творчества Ершова духу народа, созвучность его произведений душевному миру православного человека связаны с тем, что, как искренний талантливый поэт и патриотически настроенный гражданин, он душою и сердцем был привязан к России. Университетский друг писателя А.К. Ярославцов вспоминал: "Ершов горячо любил свою родину, Россию; с жаром восставал, при каждом случае, за народ православный, но всегда коротко, отрывисто, а от беспощадных нападков на нашего простолюдина решительно отворачивался, как от невежества" (с. 21–22). Эта искренняя симпатия поэта к простому человеку, слиянность его души с народным духом отразились в "Коньке-Горбунке", в "драматическом анекдоте" "Суворов и станционный смотритель", в поэме "Сузге", во многих стихотворениях и эпиграммах, в оперных либретто.

Присущие православному человеку добросердечие и обостренное чувство справедливости лежат в основе удалой сказки о Коньке-Горбунке, что, пожалуй, и обеспечило ей столь широкую популярность и заслуженную славу ее автору. Ершов точно подметил и затейливо развил те черты характера Ивана-дурака, которые так ценит во всяком человеке наш народ и которые делают этого героя действительно национальным и любимым. Ведь Иван в сказке Ершова обладает желанными русскому сердцу чертами: он благороден и ироничен, умен и бескорыстно лукав, смекалист и в просьбах безотказен.

К сожалению, до сих пор в "Коньке-Горбунке" многие ценят прежде всего внешнюю занимательность повествования и относят эту сказку даже к разряду исключительно детских (что подтверждается однонаправленностью изданий этого произведения Ершова). Она и впрямь увлекательна по сюжету, и простота ее рассказа может показаться такой же легкой по мысли, а вернее, мысль в ней как бы теряется в этой очаровательной простоте и сказочности событий (тем более если издание украсить впечатляющими картинками). Уместно здесь привести слова А.К. Ярославцова: "Некоторые говорят – в сказке этой нет никакой идеи; но может ли это быть по самому складу человеческого и русского ума, в этом случае в особенности? Сказка эта служит не для забавы только праздного воображения; в основе ее лежит идея нравственная, данная ей первыми слагателями ее, простыми детьми природы. Смысл сказки является таким: простодушное терпение увенчается, наконец, величайшим возмездием на земле; а необузданные желания губят человека даже и на высочайшей ступени земного величия" (с. 3). В этой мысли заключена глубокая истина. Поэтически выраженная Ершовым (с гениальной легкостью и свободой), она обрела особую силу и привлекательность.

Как справедливо заметил Е.М. Неёлов, "русская сказка, оказывая порой пусть и не заметное, но постоянное воздействие на весь путь русской литературы, служила своеобразным каналом, по которому евангельские идеи и образы, трансформированные в духе "народной веры", проникали уже на уровне жанровых структур в мир профессионального творчества". Так, анализируя пушкинскую "Сказку о царе Салтане", он выделяет "две традиции, противоположные (и даже враждебные) друг другу в рамках своих аксиологических систем". Одна из них фольклорная (языческая), а вторая – "христианская, о чем свидетельствуют различные приметы христианского мироустройства, рассыпанные по всему тексту". При этом исследователь ссылается на Е.Н. Трубецкого, заметившего, что у Пушкина "христианство выражается не в отдельных чертах и подробностях, а во всем жизнечувствии сказки" , отражающем религиозную основу мировидения автора и лирического героя. Авторская позиция и в "Коньке-Горбунке" является христианской, что вполне закономерно для православного сочинителя, каковым был Ершов, впитавший религиозные начала из народной поэтики сказительства.

Главная идея ершовского сочинения в чем-то созвучна основному смыслу пушкинской "Сказки о рыбаке и рыбке". Эти сочинения объединяет скрытый в их содержании поучительный урок, связанный с христианской моралью. Прав А.С. Глинка (Волжский), заметивший: "Христианство жило в литературе русской, но сказывалось вторичными признаками нравственной жажды, отсюда тот своеобразный "этицизм" русской литературы, то учительное, апостольское начало в ней, на которое всегда много указывалось и что особенно удивляло европейцев а нашей литературе. Это все пережитки не сознанной до конца религиозности, пережитки христианских настроений, живые цветы неизжитых еще на нашей жизни и неизживаемых религиозно-христианских начал".

Русская сказка была неотъемлемой частью жизни Ершова и лучшими токами вошла в его поэтический дар. Действительно, легкость и простота сказа Ершова родственны поэтике народного эпоса, который, безусловно, во многом питал и религиозный, духовный мир его сочинений. Именно органичную слиянность таланта молодого сибиряка с миром народной сказки, видимо, почувствовал А.С. Пушкин в "Коньке-Горбунке", после чего и произнес свои знаменитые слова о признании дара юного поэта. Каким недюжинным талантом нужно было обладать, чтобы сказка еще совсем безвестного автора вызвала восторг просвещенных и авторитетнейших умов русской культуры, да еще в то время, когда литературно обработанная народная сказка и сказка по фольклорным мотивам, романтическая история на основе устных преданий были в моде, являлись веянием времени, когда к подобным жанрам обращались А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, В.И. Даль (Казак Луганский), А.Ф. Вельтман, О.М. Сомов... Ведь в самом начале 1830-х годов уже появились и "Вечера на хуторе близ Диканьки" Н.В. Гоголя...

Существенно, что Ершов до конца своих дней непоколебимо остался поэтом, во многом очень близким тому живому и определяющему направлению в русской словесности первой половины XIX века, которое в недрах романтизма взращивало добротные семена принесшего мировую славу нашей литературе реализма, обозначаемого теперь иногда особо как христианского. Поэт остался верным духу лучших традиций, заложенных Пушкиным. При этом он пытался открыто выступать против описательных излишеств, которые, на его взгляд, были присущи сочинениям эпигонов "натуральной школы".

Характеристики

Список файлов сочинения