74380 (633620), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Было очень тихо, и только под горой пели поезда.
Сегодня я ничего не мог делать. Я ходил по комнате, потом садился за стол, но вскоре вставал и пересаживался на кресло-качалку. Я брал книгу, но тотчас же отбрасывал ее и принимался опять ходить по комнате.
Эта неспособность к действию свидетельствует о том, что состояние поэта было близко к отчаянию. Такое впечатление от записи усиливается следующим размышлением:
Мне вдруг казалось, что я забыл что-то, какой-то случай или важное слово.
Я мучительно вспоминаю это слово, и мне даже начинало казаться, что это слово начиналось на букву М. Ах, нет!
Совсем не на М, а на Р.
Разум? Радость? Рама? Ремень? Или: Мысль? Мука? Материя?
Нет, конечно на букву Р, если это только слово!
Я варил себе кофе и пер слова на букву Р.О, сколько слов сочинил я на эту букву! Может быть, среди них было и то, но я не узнал его, я принял его за такое же, как и все другие. А может быть, того слова и не было.
Этот мучительный поиск слова производит едва ли не самое гнетущее впечатление из всех записей курского периода. Что может быть хуже для поэта, чем такое странное состояние, когда не только пропадает вдохновение, но даже начинают забываться слова?
Записи этого времени становятся подробными, обстоятельными, что не было характерно для более ранних заметок. Кажется, поэт старается запечатлеть каждую минуту – и в Курске, и позднее, в Ленинграде. Возможно, подробность записей объясняется и желанием разобраться в своих чувствах: в конце 1932 года Хармс активно общается с Алисой Ивановной Порет, чувствует симпатию к ней, но при этом продолжается и его сложный роман с Эстер Русаковой. Отношение к Эстер становится всё более непростым:
…Непонятно, почему я так люблю Эстер. Всё, что она говорит, неприятно, глупо и плохого тона. Но ведь вот люблю ее, несмотря ни на что!
Сколько раз она изменяла мне и уходила от меня, но любовь моя к ней только окрепла от этого.
…Эстер проводила меня до двери. У нее было очень неприятное лицо: чем-то озабоченное, не касающимся меня, а по отношению ко мне – недовольное. Я ничего не сказал ей. Она тоже. Мы только сказали: до свиданья. Я поцеловал ей руку. Она захлопнула дверь.
– "Боже! – сказал я тогда. – Какая у нее блядская рожа!" Я сказал очень грубо. Но я люблю ее.
Хармс разрывается между Русаковой и Порет. В дневниках он подробно пишет то об одной, то о другой. Его отношения с Порет совсем не похожи на трудную, почти мучительную любовь к Эстер: с Алисой Ивановной он по-настоящему дружен. Эта дружба носит весёлый, непринуждённый характер. Тем не менее, Порет предпочитает ему художника Петра Снопкова. Помимо проблем личной в жизни, Хармс испытывает проблемы финансовые, которые, однако, мучили не только его:
Четверг, 1 декабря
С утра начал искать денег. Но кому ни звонил, ничего не вышло. Я пошел к Шварцу. Дома была одна Екатерина Ивановна, она жаловалась на полное безденежье.
Нигде денег достать не мог. Звонил об этом Алисе Ивановне. Она посочувствовала мне. На прощанье сказала: "До свидания, милый Даниил Иванович". Кажется, она сказала "милый". Вечером я был у Липавского. Там денег тоже нет. Липавский читал мне свою сказку "Менике". Сказка плохая, и я ее поругал. Тамару Александровну и Валентину Ефимовну таскал за волосы. Вообще, перекривлялся и, кажется, произвел плохое впечатление. Домой ехал на втором номере до Невского.
Осенью 1932 года исполнилось пять лет ОБЭРИУ. Но празднование состоялось лишь 25 января 1933 года у Ювачёвых. Отец поэта впоследствии вспоминал, что оно было шумным и весёлым; то, что члены уже не существующего объединения отмечают такое событие, говорит о крепкой дружбе. Но Хармс не пишет об этом событии. Видимо, личная жизнь слишком захватывает его. Почти все дневниковые записи зимы 1833 года посвящены этой теме. Записи поражают обстоятельностью. Хармс старается не забыть ни одного дня, проведённого в обществе Порет, упоминает о каждой мелочи, даже самой интимной. Эта своеобразная хроника отражает весь спектр его чувств: нежность, ревность, дружбу, физическое влечение. После всех сложностей, которыми сопровождались отношения с Эстер Русаковой, в новой любви Хармс явно ищет покоя и гармонии.
Суббота, 18 февраля 1933 года.
Новый год встречал с Глебовой. А потом приехали ко мне Алиса Ивановна и Снабков. Они целовались, и мне было это мучительно видеть. Потом на несколько дней я поссорился с Алисой Ивановной. Это случилось после 4-го, когда я ехал с ней на извозчике и чуть-чуть не поцеловал ее. Расстались мы очень нежно. А на другой день она не захотела меня видеть. И больше недели мы не виделись. Потом лишь с трудом помирились. А за это время чего я только не надумался. Я ревновал к Введенскому. Но в 20-х числах января мы снова подружились. В конце января наступило тревожное время в связи с паспортизацией. С Алисой Ивановной мы виделись буквально каждый день. Я все больше и больше влюблялся в нее, и 1-го февраля сказал ей об этом. Мы назвали это дружбой и продолжали встречаться.
3 февраля я сел у ног Alice и положил к ней на колени голову. От неё чудно пахло. И я влюбился окон-чательно.
7 февраля я стал с Alice целоваться.
10 февраля я гулял с Alice в монастырском, на Фонтанке мосту и целовался.
11 февраля Alice уехала во Всеволожское.
12 февраля Alice звонила оттуда мне по телефо-ну. Я днем ездил в Царское, а вечером пришел к Alice, которая уже вернулась в город. Были Чернецов и Кондратьев. Alice была довольно холодна.
13 февр. Alice не дала себя поцеловать. Я долго и глупо говорил.
14 февр. Alice была у меня. Мы целовались. Я по-целовал ее ногу. Alice была очень мила.
15 февраля. Утром проводил Alice из Госиздата домой. А вечером опять был у ней. Мы целовались очень страстно.
16 февраля говорили по телефону довольно нежно. Alice завтра едет во Всеволожское до 20-го. Обещала 18-го звонить и написать мне письмо.
16 же вечером был у Липавских. Там был Яков Друс-кин. Домой вернулся в 11 часов.
17 целый день писал Alice письмо. И вечером послал.
18-го Alice не звонила. Был днем Гейне. Вечером я пошел к Эстер. Она лежит больная. Я не трогал ее по трем причинам: во-первых, из-за ее температуры, во-вторых, из-за бессилия, и, в-третьих, потому что люблю Алису Ивановну.
Только в конце весны он возобновляет заметки о других делах – например, о прочитанных книгах:
Книги, прочитанные мною:
Стивенсон "Остров сокровищ" - 13 мая.
Стивенсон и Осберн "Потерпевший крушение" - 18 мая.
Фрейд "Психопатология обыденной жизни" - 24 мая.
Тынянов "Малолетний Витушишников" - 28 мая.
Толстой, III-ий том, рассказы. (А. Н. Толстой) - 1 июня.
Он вновь начинает прислушиваться к своим ощущениям, не касающимся женщин; размышляет об искусстве и языке, делает короткие бытовые заметки.
Величина творца определяется не качеством его творений, а либо количеством (вещей, силы или различных элементов), либо чистотой.
Достоевский огромным количеством наблюдений, положений, нервной силы и чувств достиг известной чистоты. А этим достиг и величия.
Август (?) 1933 года
Есть звуки даже довольно громкие, но мало отличающиеся от тишины. Так, например, я заметил, что я не просыпаюсь от нашего дверного звонка. Когда я лежу в кровати, то звук звонка мало отличается от тишины. Происходит это потому, что он похож на ту вытянутую, колбасную форму, которую имеет свернувшийся конец одеяла, располагающийся возле моего уха. Все вещи располагаются вокруг меня некими формами. Но некоторые формы отсутствуют. Так, например, отсутствуют формы тех звуков, которые издают своим криком или игрой дети. Поэтому я не люблю детей.
Странное, но не такое уж редкое явление: детей Хармс не любил, но мало кому из отечественных классиков удалось написать столько талантливых стихов для детей и завоевать такое признание юных слушателей. В середине 30-х годов Хармс очень много пишет для них и активно выступает. Его выступления неизменно успешны. Правда, сам он о них практически не пишет; но довольно подобно рассказала об этом в своих воспоминаниях Марина Малич, на которой Хармс женился в 1934 году. Их знакомство датируется августом 1933 года. Малич по характеру была почти противоположностью Русаковой: она была горячо привязана к мужу, и отношения у них были самые нежные. Между тем, к 1935 году серьёзно ухудшается материальное положение поэта. Летом Хармс подсчитывает в дневнике свои долги, и их набирается на сумму почти 2500 руб.; а меж тем, Хармс и Малич нуждаются в самых обычных вещах, таких, как письменный стол и кухонная утварь.
Но в семейной жизни у Хармса всё складывается как никогда удачно. Появляется целый ряд "домашних" произведений и заметок – "послания к Марине", "Хорошая песенка про Фефюлю" (домашнее прозвище Малич) и шуточные записи о вымышленных существах, якобы знакомых Марины – Шарике, Синдерюшкине и Мише. Такое направление творчества Хармса свидетельствует о дружбе и душевной близости между супругами.
Однажды Марина сказала мне, что к ней в кровать приходил Шарик. Кто такой этот Шарик, или что это та-кое, мне это выяснить не удалось.
Меня не было дома. Когда я пришел домой, Марина сказала мне, что звонил по телефону Синдерюшкин и спрашивал меня.
Я, видите ли, был нужен какому-то Синдерюшкину!
Я расспрашивал Марину о Шарике, Синдерюшкине и Мише. Марина увиливала от прямых ответов. Когда я высказывал свои опасения, что компания эта, может быть, не совсем добропорядочная, Марина уверила меня, что это, во всяком случае, "Золотые сердца". Больше я ничего не мог добиться от Марины.
В 1935-1936 годах происходит немало важных, зачастую печальных событий. Хармс оказывается "на поверхности" советского литературного процесса; на него сыплются обвинения в формализме, а в то время, когда он вместе с Введенским находится под арестом, против него выступает Ольга Берггольц со статьёй "Книга, которую не разоблачили", где утверждается, что "основное в Хармсе и Введенском – это доведённая до абсурда, оторванная от всякой жизненной практики тематика, уводящая ребёнка от действительности, усыпляющая классовое сознание ребёнка". Однако ни слова об этих событиях не появляется в дневнике. Только в одной записи появляется упоминание о них, и та связана скорее с чувствами поэта:
Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине. Совесть была спокойна, и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрьме, я сказал бы: нет, не хочу. Человек видит в своем деле спасение, и потому он должен постоянно заниматься своим делом, чтобы быть счастливым. Только вера в успешность своего дела приносит счастье. Сейчас должен быть счастлив Заболоцкий.
Упоминание о Заболоцком здесь не случайно. Не нужно забывать, что именно Заболоцкий, отказавшись от своих прежних эстетических взглядов, добился наибольших успехов в "традиционной" поэзии. Хармс говорит о нём с явным сарказмом, возможно, считая его поступок своего рода изменой.
Следующий, 1937 год – самое тяжёлое время для Хармса. После публикации в 1937 году в детском журнале стихотворения "Из дома вышел человек с дубинкой и мешком", который "с той поры исчез", некоторое время Хармса не печатают, что ставит его с женой на грань голодной смерти. В стихотворении усмотрели намёк на репрессии, хотя Марина Малич считала, что в нём отражено желание самого Хармса бежать из города. В дневнике одна за другой появляются горькие, печальные записи, полные отчаяния. Он часто обращается к богу и остро переживает проблемы во всех сферах жизни – и материальные, и творческие, и личные.
12 мая
Боже! Что делается! Я погрязаю в нищете и в разврате. Я погубил Марину. Боже, спаси ее! Боже, спаси мою несчастную, дорогую Марину.
Марина поехала в Детское, к Наташе. Она решила развестись со мной. Боже, помоги сделать все безбольно и спокойно. Если Марина уедет от меня, то пошли ей, Боже, лучшую жизнь, чем она вела со мной.
В июне и июле выходят две книги Хармса – "Плих и Плюх" (переводы В. Буша) и "Рассказы в картинках" Н. Э. Радлова, над которой Хармс работал вместе с Н. Гернет и Н. Дилакторской. Но на материальное положение поэта это влияет несущественно. Растут его долги. Литфонд намеревается взыскать с него невозвращённую ссуду, а также плату за пользование автомобилем. К счастью, взыскание по невыясненным причинам не происходит. Но в новой ссуде, за которой Хармс обратился в Лтифонд в конце октября, ему отказывают. Записи в дневнике становятся всё более горькими.
23 октября 1937 года. 6 ч. 40м. вечера
Боже, теперь у меня одна единственная просьба к тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь меня во веки веков.
Даниил.
Тем не менее, Хармс находит в себе силы писать не только об этом. Среди жалоб, обращений к богу и других записей, свидетельствующих о крайне подавленном состоянии поэта, можно найти, например, такую, свидетельствующую о его неувядающем интересе к искусству:
14 ноября 1937 года
Вот мои любимые писатели: | человечеству: | моему сердцу:
1) Гоголь | 69 | 69
2) Прутков |42 | 69
3) Мейринк | 42 | 69
4) Гамсун | 55 | 62
5) Эдвард Лир | 42 | 59
6) Льюис Кэрролл | 45 | 59
Сейчас моему сердцу особенно мил Густав Мейринк.
Сложно определить, что Хармс имел в виду под этими цифрами. Их соотношение позволяет сказать, что это вряд ли проценты. Впрочем, в данном случае важно другое: Хармс пытается, о всей видимости, соотнести свои вкусы с общечеловеческим пониманием ценности литературного произведения. Так, Гоголь для него оказывается так же важен, как и для всего человечества; Кэррола он, по-видимому, ценит больше, чем другие. Любопытно, что в этом перечне повторяется пара имён, ранее упоминаемых в списке "огненных" и "водяных", причём это авторы "водяные" (если не считать "Вечера на хуторе близ Диканьки). Возможно, "водяное" творчество ближе и самому Хармсу.
Но немногочисленные последующие записи касаются уже преимущественно настроения писателя. Хармс почти не пишет о событиях; в дневнике нет заметок, касающихся ареста Олейникова, Заболоцкого, самого Хармса; нет записи о смерти его близкого друга Бориса Житкова, помогавшего ему и материально, и психологически. Нет даже упоминаний о повести "Старуха", ставшей главным его произведением.
Зато появляется ряд коротких заметок, свидетельствующих о раздражённом настроении Хармса:
Я не люблю детей, стариков, старух и благоразумных пожилых.
Травить детей -- это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!
Я уважаю только молодых, здоровых и пышных женщин. К остальным представителям человечества я отношусь подозрительно.
А также упомянуто о продаже часов "Павел Буре", которые Хармсу подарила мать и к которым он был очень привязан. Такой поступок означает, видимо, что нужда стала крайней: если проанализировать записи, можно заметить, что Хармсу была свойственна сентиментальность, и расстаться с дорогой вещью ему наверняка было крайне тяжело.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
