74210 (612348), страница 3
Текст из файла (страница 3)
Отсутствие реального жизнестроительства замещается у героя Чехова иллюзорным жизнестроительством, а это возможно лишь тогда, когда иллюзия действительности становится действительностью иллюзии.
Таким образом, можно сказать, что у Чехова нет положительных героев в общепринятом классическом значении этого слова. Как правило, положительный герой Чехова, это – не человек с активной жизненной позицией, несущий людям свет и добро и, обычно, побеждающий отрицательных персонажей, «мешающих людям жить», в конце произведения. Положительные герои Чехова – это добрые, интеллигентные люди, не понятые окружающими, и уходящие от них в собственный, нереальный мир, где все устроено гораздо более справедливо, чем в реальной жизни. При этом люди из реального мира мстят им, за бегство из него и просто, за непохожесть на них. Это тенденция великолепно прослеживается в произведении А.П. Чехова «Палата № 6».
В хрестоматийной чеховской «Палате № б» оценочные акценты расставлены ее исследователями как-то не по-чеховски жестко. Действительность здесь однозначно и удручающе беспросветна, а герой повести доктор Рагин перед этой действительностью капитулянт. Мрачная действительность! Мрачная вещь!
Уж не капитулировал ли перед действительностью и сам автор повести? Ведь вот какое впечатление должно сложиться у читателя, по мнению МЛ. Громова, после знакомства с провинциальным «чеховским» городом: «Жизнь в городе рождает душевный конфликт: чувство личной вины, мучение совести или повседневное, перерастающее в душевную болезнь ощущение страха соединяются с «мучительной, страстной жаждой жизни», и это приводит к суду над городом, к окончательному приговору: «Город мертвый, люди в нем мертвые...».0
Уравновешен ли такой приговор гуманистическим пафосом речей Громова, к чему сводится традиционное прочтение этой повести Чехова учеными? Ведь обычно никак не комментируется странная, в духе Чехова, ситуация повести: душевнобольной уличает доктора в непоследовательности мыслей, более того, учит здравому пониманию жизни, причем не без успеха!
В.Б. Катаев усмотрел в предпочтении учеными одного героя повести другому несоответствие принципу «равнораспределенности конфликта» у Чехова и обнаружил между Рагиным и Громовым «поразительное сходство».0 Так, «оба героя разбиты, раздавлены грубой жизнью... Оба бессильны в этом неравном поединке... Оба могут противопоставить враждебным им силам только слово, только упование на будущее...».0 И «объективный вывод из истории двух героев... кем бы ни был каждый из них, какие бы философские принципы ни взял себе в руководство каждый из этих людей... она неминуемо загонит его в тюрьму, на каторгу, в сумасшедший дом, бросит под кулаки Никиты».
Вывод опять-таки безотрадный. Но неужели «слово», «принципы», если понимать под ними жизненную позицию героя, значат так мало в художественном мире Чехова? Быть может, проблема повести в ином – имеется ли у ее героев жизнеспособная позиция?
В.И. Камянов полагает, что имеется, по крайней мере, у одного из героев повести, Громова:
«По ходу споров между центральными персонажами прорезывается более конкретное значение слова жизнь: в глазах одного из спорщиков она– хитрая ловушка, по убеждению другого– счастливый дар; «строить», «складывать» жизнь– это норма, рабски покорствовать ходу вещей– аномалия. Таково заветное убеждение Громова».0
Убеждение – да, только вот «жизнестроитель» Громов никудышный. Главное, ресурс жизнелюбия, человеколюбия у Громова очень скуден. Вот что сообщает о нем автор повести:
«Его всегда тянуло к людям, но, благодаря раздражительному характеру и мнительности, он ни с кем близко не сходился и друзей не имел... О женщинах и любви говорил страстно, с восторгом, но ни разу не был влюблен». В училище он «не сошелся с товарищами, не понравился ученикам и скоро бросил место». «В своих суждениях о людях он клал густые краски, только белую и черную, не признавал никаких оттенков, человечество делилось у него на честных и подлецов; середины же не было».0
Кто же из героев повести больший отшельники мечтатель, Рагин или Громов? В.Б. Катаев прав – оба они своей нежизнеспособностью похожи друг на друга, как близнецы. Оба героя чеховской повести «огорошены» действительностью, оба они относятся к ней с антипатией и высокомерием, в сущности, преувеличивая свои достоинства. Оба героя говорят о жителях города, об отсутствии у них культурных интересов расхожими словами, в том же духе, что и сами жители.
Громов всегда готов во имя справедливости обрушиться с обличениями на каждого, кто не сидит с ним в палате № 6; миролюбивый Рагин предпочитает держаться от людей на порядочном расстоянии, мягко упрекая их за неспособность к «умственным наслаждениям». У каждого свой «футляр», и эти «футляры» мешают им найти путь друг к другу.
Оба героя страдают не от действительности, а прежде всего от одиночества, и каждый из них это одиночество в себе лелеет.
Громов и Рагин в равной мере пленники амбициозного, высокомерного отношения к действительности, т.е. к людям, и в то же время жертвы самоубийственного бегства от людей в мир иллюзий. Кого им, собственно, винить в жалкой и скорбной своей участи? «Общественность», подозрительную к тем, кто своим поведением не соответствует ее представлениям о «норме»? Столь же наивное ее стремление наставить человека на путь истинный? Формализм человеческих отношений? Но не присущи ли все эти качества и самим героям повести, не способным к терпеливому распутыванию узлов жизненных противоречий?
Горестный финал жизни Рагина – напоминание писателя об истинно страждущих тем, с кем жизнь обошлась милостиво и не обрекла на бесконечные унижения и страдания. Эта мысль постоянно присутствует в прозе и драматургии Чехова.
Совсем другой тип положительного героя: молодого, думающего, умеющего тонко чувствовать и понимать прекрасное в казалось бы серой и безрадостной жизни, изображен в рассказе Чехова «Студент».
«Студент» – один из самых коротких, но и наиболее совершенных по форме рассказов Чехова.
Сюжет его прост и четок. Иван Великопольский, студент духовной академии, вечером в страстную пятницу держит путь домой. Сгустившиеся сумерки, внезапно вернувшийся зимний холод, чувство мучительного голода, воспоминания об убогой родительской избе – все это вызывает в нем ощущение безнадежности: «Точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре, точно такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета,– все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше».0
По дороге студент встречает двух вдов, мать и дочь, хлопочущих у костра, греется рядом с ними и рассказывает им евангельскую историю: в такую же холодную, страшную ночь вели на суд к первосвященнику Иисуса, а апостол Петр, любивший его, ждал во дворе и вот так же грелся у костра. Потом он предал своего учителя, трижды в страхе отрекся от него, а очнувшись, пошел со двора и горько-горько заплакал.
Слушая этот рассказ, одна из крестьянских женщин тоже заплакала, а у другой на лице появилось выражение сильной сдерживаемой боли.
Потом, продолжая свой путь в потемках и под знобящим ветром, студент уже думал о том, что событие, происходившее 19 веков назад, имеет отношение к настоящему: к этим женщинам, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. «Прошлое, думал он,– связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». А значит, не только ужасы жизни, как только что думалось ему, но и «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы,– ему было только 22 года,– и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладели им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».0
Ивану Великопольскому открылась причастность своей личной жизни ко всему, что происходит в этом мире в прошлом, настоящем и будущем, а также ответственность за все происходящее на этой земле. И этим он так не похож на большинство героев Чехова!
Долгая работа в газете, школа фельетона и репортажа во многом способствовали совершенствованию стиля Чехова. Его слово всегда максимально информативно. Именно это виртуозное владение словом, отточенное мастерство детали позволили Чехову не пускаться в пространные авторские рассуждения, но всегда четко придерживаться роли повествователя: слово в его рассказах говорит само за себя, оно активно формирует читательское восприятие, взывает к живому сотворчеству. Объектная манера Чехова непривычна российскому читателю. Следя за страстными излияниями Толстого и Достоевского, он всегда знал, где правда, а где ложь, что хорошо, а что дурно. Оставшись наедине с чеховским текстом, лишившись авторского указующего перста, читатель растерялся.
Инерция недопонимания, неверного – по мнению самого автора – толкования чеховского творчества существовала в русской критике практически всегда. Это актуально и в наши дни. Парадоксальная история случилась с «Душечкой». Этот рассказ был абсолютно по-разному понят двумя такими мудрыми и тонкими читателями, как Толстой и Горький. Показательно, что в своем толковании «Душечки» они были бесконечно далеки не только друг от друга, но и от мнения самого автора.
Прекрасно комментирует В.Я. Лакшин: «Толстой не хотел видеть в «Душечке» те черты обывательского быта, в который словно вросла Оленька и который вызывает насмешку Чехова. В Оленьке Толстого привлекли «вечные» свойства женского типа. Толстой склонен расценить как всеобщий тип женщины Душечку с ее жертвенной любовью. Ради этого он старается не замечать чеховской иронии, а гуманность, мягкость юмора принимает как знак невольного оправдания автором героини. Совсем иначе, чем Толстой, смотрел на «Душечку» другой ее читатель, Горький. В героине чеховского рассказа ему антипатичны рабские черты, ее приниженность, отсутствие человеческой самостоятельности. «Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка» – милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить. Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба», – писал Горький. То, что Толстой идеализировал и «благословлял» в «Душечке» – неразборчивость любви, слепую преданность и привязанность,– то не мог принять Горький с его идеалами «гордого» человека. Сам Чехов не сомневался, что написал юмористический рассказ, рассчитывал на то, что его героиня должна производить несколько жалкое и смешное впечатление. Оленька у Чехова существо робкое, покорное, во всем послушное судьбе. Она лишена самостоятельности и в мыслях, и в мнениях, и в занятиях. У нее нет личных интересов, кроме интересов мужа-антрепренера или мужа-лесоторговца. Жизненные идеалы Оленьки просты: покой, благополучие мужа, тихие семейные радости, «чай со сдобным хлебом и разными вареньями...» «Ничего, живем хорошо, - говорила Оленька знакомым, - слава Богу. Дай Бог всякому жить, как мы с Ванечкой». Размеренное, благополучное существование всегда вызывало чувство горечи у Чехова. Не составляла в этом отношении исключение и жизнь Оленьки, доброй и глупенькой женщины. С нее и спроса не могло быть в смысле каких бы то ни было идеалов и стремлений.
В рассказе «Крыжовник», написанном почти одновременно с «Душечкой», мы читаем: «Меня угнетает тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжелого зрелища, чем счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай». Такое окно видит Чехов и в доме, где хозяйничает Оленька. В тоне, каким это все рассказано, мы не услышим злой иронии, сухой насмешки. История «Душечки» вызывает скорее жалость, сострадание по отношению к бесцветной и однообразной жизни, рассказать о которой можно на нескольких страницах – так она односложна и скудна. Мягкая, беззлобная улыбка словно не сходит с уст автора. Он не озлоблен и не хмур, а разве что опечален трагикомедией человеческих судеб. Ему хочется заглянуть в душу заурядных людей, правдиво передать их нужды, тревоги, маленькие и большие заботы, а подо всем этим вскрыть часто не ощущаемый героями драматизм бессмысленности и пустоты их жизни».0
Лакшин не противопоставляет свое личное понимание рассказа трактовкам Горького и Толстого. Он очень тонко восстанавливает чеховскую идею, авторскую концепцию, анализируя «Душечку» не саму по себе, но в контексте позднего творчества Чехова.
Положительными героями Чехова можно также считать тех, кто пытается что-то изменить в своей жизни, разорвать замкнутый круг и выйти за рамки обычного маршрута Дом Обыденности – Дом Мечты – Дом Обыденности. Такие герои описываются в произведениях Чехова «Невеста» и «Моя жизнь». В повести «Моя жизнь» Чехов последовал за своим «шагнувшим за порог» героем. И открыл, что Мисаил Полознев обрел в новой жизни только одно: право самостоятельно распоряжаться своей судьбой, лишь перед собственной совестью держать ответ за каждый свой шаг. Новая, полуголодная и бесприютная жизнь Мисаила дала герою то главное, что отсутствовало в уготованной ему отцом привычной стезе: ощущение самоценности, безусловной значимости его собственной личности – не потому, что он одержим манией величия, но потому, что каждая человеческая личность есть высшая, абсолютная ценность.
Глава 3. А.П. Чехов и христианство. Праведники Чехова
Литературные произведения Чехова в основном посвящены этой проблеме поиска новой системы ориентирования при сознательном, как бы заранее оговоренном отказе от веры в Бога, от Церкви. Как известно, подобный отказ характеризовал жизнь не только его героев, но и самого писателя. Поэтому, согласно справедливому замечанию А. Любомудрова, «понимание мистической реальности Церкви отсутствует в мире Чехова». Соответственно, вряд ли Чехов помышлял о типах праведников в православном понимании слова «праведничество». Тем не менее, неуместно воспринимать Чехова как материалиста и атеиста, что делает, к примеру, современный биограф писателя И. Бердников.0 Письма Чехова свидетельствуют о признании им высшего начала в жизни, «страха перед Богом». Скорее всего, писатель находился в состоянии того «истинного мудреца», про которого сказал в дневнике за 1897 г. свои знаменитые слова: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец».0 Думается, подобным состоянием и объясняются особенности чеховского художественного исследования явления праведничества, проблематичность его однозначного толкования.
Между тем еще в 1886 г. Чехов написал рассказ «Святой ночью», где показал, как прекрасно добро, как удивительны православные богослужения, как чиста монашеская дружба иеродиакона Николая и послушника Иеронима, как сильно смирение этого послушника, не оставившего своего послушания паромщика даже тогда, когда наступил праздник Пасхи и его должны были уже сменить. А светлый образ иеродиакона Николая заслуживает отдельного внимания – его не коснулась и тень чеховской иронии, более того, Николай умирает накануне Пасхи, что считалось в народе признаком особой милости Божией, праведности почившего.
Так, к примеру, в «путевых заметках» «Остров Сахалин» (1893–1894) Чехов рассказывает о священнике о. Симеоне Казанском, служившем в 1870-х годах в корсаковской церкви. Стиль, настрой, а иногда даже и лексика этого рассказа напоминают новозаветное повествование о подвигах веры апостола Павла: «Почти все время поп Семен проводил в пустыне… он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых речках лодки и приходилось купаться в холодной воде; но все это переносил он с необыкновенной легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется… никогда не отказывался от веселой компании и среди веселой беседы умел кстати вставить какой-нибудь церковный текст…».0 Личность праведного о. Симеона стала легендарной в Сибири, покоряла загрубелые сердца солдат и ссыльных.
Другой пример– Липочка из повести «В овраге» (1900). Чехов прекрасно показал, что никакие страдания не смогли сломить ее чистую и смиренную душу. Не скрывает писатель и источник стойкости своей героини – это вера в Бога, это всегдашнее обращение глаз и души к небу. Ночуя вместе с матерью Прасковьей у Цыбукиных, Липа чувствовала, что «как ни велико зло, все же ночь тиха и прекрасна, и все же в Божьем мире правда есть и будет, такая же чистая и прекрасная…».0
Особого внимания заслуживают святочные, рождественские и пасхальные рассказы Чехова.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
