73166 (612115), страница 2
Текст из файла (страница 2)
Если по стихам Жуковского попытаться создать житейский образ их автора, то нетрудно представить себе погруженного в размышления, вечно опечаленного и тоскующего человека, угнетенного скорым расставанием с земными радостями.
На самом же деле человеческий облик В.А. Жуковского несколько иной. Это был необычайно образованный, стоявший на высотах современной ему культуры человек, для которого, казалось, не существовало трудностей в усвоении богатейшего наследия древней и новой литературы Запада и Востока. Познания поэта весьма обширны и в других областях. При этом Жуковскому были присущи исключительное трудолюбие, упорство, воля, удивительная крепость духа и твердость характера. Мягкость и меланхолическая поэтичность его натуры сочетались с прочными нравственными принципами, которыми он не поступался в самых сложных жизненных ситуациях. В частной жизни он приятный и доброжелательный собеседник, истинный друг многих литераторов, отзывчивый на чужое горе человек, шутник и забавник, не раз смешивший друзей остроумными стихами. Когда развернулась полемика о языке художественной литературы между «Арзамасом» и «Беседой», Жуковский в качестве бессменного секретаря «Арзамаса» потешал всех членов этого литературного общества своими «протоколами» и речами, высмеивал пристрастие «шишковистов» к старым, отжившим уже формам речи и церковнославянскому языку, который тоже вышел из речевого обихода. Его влекло к людям, и на «субботы» Жуковского собирался обширный круг знакомых. Поэт активно и деятельно участвовал в литературных спорах. Он не остался в стороне и от общенационального подъема в 1812 году, вступив в московское ополчение. Его патриотические чувства с большой силой выражены им в нескольких стихотворениях, например, в знаменитом «Певце во стане русских воинов», где певец, подобно древнему Бояну, поет славу воинам. Возвышенная и чувствительная душа «певца» обращена к предкам и к героям-современникам.
В.А. Жуковский стремился жить так, чтобы между его поступками и теми идеями и чувствами, которые он исповедовал и которыми пропитана его поэзия, не было расхождения. Гуманность стала определяющей чертой общественного и бытового поведения поэта. Впоследствии он не однажды заступался за А.С. Пушкина и защищал его от царского гнева. Его волновала судьба Т.Г. Шевченко, А.И. Герцена и других. Никто так искренне не радовался доброму делу, как Жуковский. Когда удалось наконец выкупить из крепостной зависимости Т. Шевченко, ликованию Жуковского, казалось, не было предела. И несмотря на свою строгую приверженность законности, острым глазом мудрого человека он точно подмечал порывы неукротимого произвола. Поэт не только пытался смягчить участь декабристов, доказывал юридическую неосновательность приговора Н.И. Тургеневу, но и понимал, что деспотизм, самовластие разрушают личность. И не одних лишь крепостных, лишенных свободы, а и самих царей.
Больше того, «тихий» и незлобивый Жуковский мог, если совесть его была уязвлена, быть прямодушно-непримиримым. «Когда же будут у нас законодатели, – писал он императрице, – когда же мы будем с уважением рассматривать то, что составляет истинные нужды народа, – законы, просвещение, нравы?»
После гибели А.С. Пушкина, скорбной болью отозвавшейся в сердце Жуковского, он набросал полное гнева и горечи письмо шефу жандармов Бенкендорфу, в котором выставлял наружу пакостное и мелочное тиранство, отравившее последние годы поэта и прямо приведшее к трагедии. По мысли Жуковского, Пушкина лишили воздуха, ему не давали дышать, жить, трудиться.
По стечению обстоятельств он хорошо знал быт царской семьи: в 1817 году, в том самом, когда Маша Протасова стала Марией Андреевной Мойер, Жуковский был приглашен учителем русского языка принцессы Шарлотты – будущей императрицы Александры Федоровны (с 1815 года он уже занимал придворную должность чтеца при вдове Павла I Марии Федоровне). С этого времени и вплоть до 1841 года В.А. Жуковский служил при дворе и находился в разъездах по России и загранице то в качестве сопровождающего Александру Федоровну, то как воспитатель наследника престола (эту должность ему предложили позже, в 1826 году).
Друзья – А.С. Пушкин, П.А. Вяземский и другие – испытывают тревогу: сумеет ли поэт остаться независимым, не повредит ли служба при дворе его таланту. А Жуковский в конце 1810 – начале 1820-х годов – в расцвете поэтического дарования. Им уже написаны самые крупные лирические произведения, созданы замечательные баллады, в большинстве своем переводные.
Он познакомил Россию с европейскими народными преданиями, ввел в общенациональное художественное сознание множество неизвестных русским читателям произведений. Вся эта большая культурная работа была жизненно необходима: Жуковский расширял художественный и идеологический кругозор русского общества. Перелагая и переводя иностранных авторов, поэт вносил в их произведения собственные романтические идеи, свойственную ему философию. Он присваивал русской литературе еще не обжитый ею художественный мир.
Сам Жуковский отдавал себе отчет в особенностях своего дарования. «Я часто замечал» – писал он Н.В. Гоголю 6 февраля 1847 года, – что у меня нет наиболее светлых мыслей тогда, как их надобно импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей. Мой ум, как огниво, которым надобно ударить об кремень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества; у меня почти все или чужое, или по поводу чужого – и все, однако, мое».
В статье «О басне и баснях Крылова» Жуковский подробно развил мысль о творческом своеобразии поэта-переводчика: «Не опасаясь никакого возражения, мы позволяем себе утверждать решительно, что подражатель-стихотворец может быть автором оригинальным, хотя бы он не написал и ничего собственного. Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник. Поэт оригинальный воспламеняется идеалом, который находит у себя в воображении; поэт-подражатель в такой же степени воспламеняется образцом своим, который заступает у него тогда место идеала собственного: следственно, переводчик, уступая образцу своему пальму изобретательности, должен необходимо иметь почти одинаков с ним воображение, одинаков искусство слога, одинаковую силу в уме и чувствах».
У Жуковского встречаются три вида баллад – «русские», «античные» и «средневековые», в зависимости от того, какой сюжет развит в балладе,
В балладах личность и внутренний мир человека мыслится центральным содержанием истории. Жуковский начал с «русских» баллад, а господствующий в них тон меланхолической любви, наслаждения печалью распространился затем и на «античную» и «средневековую» баллады. Постепенно, однако, в балладу проникли иные настроения, особенно после 1823 года, когда умерла возлюбленная Жуковского М.А. Протасова-Мойер. Тема любви уступила место непосредственно нравственно-гражданским, моральным мотивам, выдержанным, однако, в лирическом ключе. Балладное творчество иссякает ко второй половине 1830-х годов в связи с обращением поэта к стихотворному эпосу, к большим эпическим формам – поэмам, повестям, сказкам.
В «русских» балладах («Людмила», «Светлана») Жуковский воскрешает старинный мотив народных исторических и лирических песен: девушка ждет милого друга с войны. Сюжет разлуки влюбленных необычайно важен, потому что в нем живет народная мораль, принимающая часто наивно-религиозную форму.
Народный элемент в «Светлане» и особенно в «Людмиле» еще не очень глубок. Условность народных картин вне всякого сомнения. И все же Жуковский предпринял первую и в целом удачную попытку слить чувства героинь с национальной историей, с бытом, обычаями и преданиями народа. По пути В.А. Жуковского пошел затем А.С. Пушкин, сравнивший свою любимую героиню Татьяну Ларину со Светланой и окруживший ее народными песнями, сказками, сельской природой и деревенским бытом.
Счастье девушки непосредственно зависит от того, сохраняет ли она верность народным обычаям. Людмила усомнилась в них, возроптала на судьбу, повелевающую ждать жениха, и счастье от нее отвернулось. Светлана – и тут, конечно, не последнюю роль сыграл патриотический подъем во время Отечественной войны 1812 года – напротив, несмотря на страшные видения, не потеряла надежды. И награда ей – не смерть в разлуке с любимым, а разделенная любовь на земле. По мысли Жуковского, даже гибель жениха не мешает любви, потому что сродные души соединяются и за пределами земного бытия. Тем самым эпический сюжет содержит у Жуковского народнопоэтическую и народно-религиозную основу. При этом религиозность выступает в качестве гуманных и наивных народных поверий. Они-то и составляют романтическую сущность души, в особенности русской девушки. Отступление от романтического начала, живущего в человеке, чревато гибелью, а преданность ему, несмотря на все испытания, искушения и соблазны, дарует победу и над собой, и над темными, злыми силами. Людмила не выдерживает испытаний разлуки («Сердце верить отказалось!»), Светлана же не теряет надежды на счастье, и оно приходит к ней. Не случайно Жуковский в балладе «Светлана» погружает героиню в народный деревенский быт с его праздниками, гаданиями, обычаями. Поэт мотивирует народные истоки романтических чувств Светланы.
Сюжет обеих баллад построен таким образом, что счастье зависит от самих героинь, от гуманности, народности и романтичности их внутреннего мира, от заложенных в нем нравственных ценностей, от способности девушек сопротивляться жизненным преградам. При этом конфликт между обстоятельствами жизни и героями отступает на второй план, а на первый план выдвигается душевная коллизия: надежда и долг в сердцах героинь спорят с разочарованием в счастье. Сюжет приобретает благодаря этому лирический характер: в нем обнаруживаются психологические мотивы поведения героинь.
Жуковский психологически перестраивает эпический сюжет, сообщает ему лирическую направленность переживаний и раздумий. С этой целью он широко вводит в речь героинь и в авторскую речь вопросы и восклицания, в которых звучит – музыка души. Эмоции выплескиваются наружу и свидетельствуют о сложном внутреннем мире персонажей.
Столь же богатый и разнообразный мир открыт В.А. Жуковским и в «средневековых» балладах, воскресивших фантастические сюжеты о запретной любви, о тайных преступлениях, о сношениях со злыми силами, о властолюбии, зависти, изменах.
Благородные герои Жуковского и в этих балладах всегда возвышенно чисты, одухотворены лучшими человеческими чувствами и никогда не изменяют им. Пустынник, удалившийся от людей, не перестал тосковать о своей возлюбленной Мальвине, хотя счастье, казалось, было уже далеко. Певец Алонзо по-прежнему, как и до похода в Палестину, исполнен глубоких чувств к Изолине. Он дарует ей жизнь ценой собственной гибели.
Добродетель и гуманность часто оказываются временно побеждены, но они всегда торжествуют, а зло неизбежно карается. Завистливый слуга убил паладина, но мертвый мстит живому: тяжелый рыцарский панцирь утопил коварного убийцу. Царь властно послал пажа в бездну за кубком, но сама смерть юноши стала тяжелым укором жестокому феодалу. Епископ Гаттон спрятался в неприступную башню на острове, но и там его настигло возмездие.
В «средневековых» балладах Жуковский иногда избегает развернутого сюжета. В «Эоловой арфе», например, событийная часть, данная в лирических описаниях, сводится к тому, что возлюбленные – бедный певец Арминий и юная Минвана, дочь могучего вождя Ордала, – принадлежат к разным социальным слоям. И хотя Минвана отвергает «славу» и «сан», а признает своим «высоким, царским венцом» любовь, земное счастье недоступно героям. Оба героя верны своим чувствам и умирают в безысходной тоске.
Центральное содержание баллады раскрывается в диалоге влюбленных перед расставанием. Такая психологизация сюжета соответствовала единству лирической темы и ее символическому обобщению. Поверх истории влюбленных вырастает лирический образ неутихающей и страдательной любви, вечной и неизменной, той, на которой держится и которой освещается жизнь. Эолова арфа становится символом верности и преданности.
Вместе с тем мир «средневековых» баллад – это не только любовные томления, но кровавые драмы («Замок Смальгольм, или Иванов вечер»), ужасные преступления, коварство, родительский и иной деспотизм, самое черное невежество и суеверие («Баллада о старушке» и др.).
Воскрешая средневековые сюжеты с их религиозной и порой мистической окраской, Жуковский преобразует их в гуманном ключе. Суть не в чертях и ведьмах, не в религиозно-мистическом колорите и даже не в тех моральных поучениях, которыми иногда оканчиваются баллады, а в передаче богатства чувств, свойственных балладным героям.
Мрачные сюжеты баллад Жуковского отражают его общее разочарование в современной действительности, в которой попраны добродетельные истины и нравственные ценности. Они служат укором человеку, забывшему о благородстве, чести и доблести. Но как бы вопреки жестокому веку, где гуманность оказывается побежденной, Жуковский в балладах строит свою особую вселенную, где большей частью все совершается по справедливости, так, как в сказке. Поэт становится властелином вымышленного царства: по своей воле он соединяет и разводит влюбленных, страшное превращает в смешное, карает виновных, и во всем его поэтическом суде царит принцип высокой человечности.
Поэтому в балладах Жуковского почти всегда восстанавливается истина, и оттого общий их тон не гнетущий и подавляющий, а светлый и даже оптимистичный. Жуковский, не будучи революционером по убеждениям, испытывал доверие к жизни, к добрым началам в человеке, к тому, что в конце концов победят разум, гуманность и красота, И тем большую ответственность он возлагал на человека, на его способность утвердить гуманные отношения между людьми.
Рано или поздно, по убеждению Жуковского, гуманность открыто скажет о своих бесспорных правах, тайное станет явным, и всем воздастся по заслугам. Таков общий благой и мудрый закон, управляющий миром. Он утвердился со времени детства человечества, которое Жуковский осмыслил как переход от дикости и варварства к цивилизованному гражданскому обществу.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
