57506 (610599), страница 5

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 5)

Попытка либерализации была впервые сделана при Хрущеве. (В период его правления советология тоже впервые обратилась к ревизионизму.) Однако проведенная им десталинизация серьезно дестабилизировала систему, и потому он был смещен. При Брежневе и Суслове советская система вернулась к мягкому, или рутинизированному, сталинизму, превратившись в командно-административную партократию без массового террора, но с новой "спокойной" идеологией. И эта стабильная и загнивающая советская система настолько отличалась от своей великой и грозной предшественницы, что сошла на Западе за авторитарный, с элементами плюрализма, режим, основанный на том, что получило несколько странное название "ассиметрично выгодного общественного договора" между партией и народом. Но эта загнивающая система делала советскую сверхдержаву все менее конкурентоспособной на международной арене, и потому потребовалась еще одна попытка либерального, реформистского коммунизма создать новую этику, возродить энергию и стимулировать нововведения. Таков был смысл горбачевской перестройки, гласности и демократизации.

В результате все, наработанное ревизионистской американской советологией за 25 лет, было отдано Горбачеву в знак уважения: в нем видели второе пришествие Бухарина, показатель зрелости современной советской системы, архитектора перехода от коммунизма к демократии. Но на сей раз реформа коммунизма зашла слишком далеко, чтобы можно было вернуться назад. Гласность дала людям возможность сказать открыто, что система обернулась неудачей и обманом, в то время как демократизация дала возможность бросить вызов партийной гегемонии. Поэтому когда аппарат предпринял в августе 1991 г. неизбежную для него попытку повернуть реформу вспять, его действия позорно провалились, и вся система рухнула в течение трех дней.

Таким образом, генетический код, заданный октябрьским переворотом 1917 г., наконец выработал свой потенциал до конца, что привело к гибели всего организма. Будь советская авантюра лишь делом "развития и модернизации", так бы не случилось. Но задача, которую она была призвана решить, называлась "построением социализма". Под последним подразумевается комплексный, полный социализм, в смысле "не капитализм", или подавление частной собственности и рынка. Он имеет мало общего с половинчатой скандинавской разновидностью, сохраняющей рынок и частную собственность и лишь облагающей их максимальными налогами, чтобы финансировать государство сверхблагосостояния.

Но комплексный социализм в конечном счете абсолютно неисполним и саморазрушителен, так как всеопределяющая программа "огосударствления" всей собственности не приводит к достижению моральной цели - приходу демократического равенства. Напротив, в результате появляется тотальная тирания государства. Подчинение рынка командно-административному плану также не породило экономическую рациональность и материальное изобилие. Снова случилось прямо противоположное: после начальной фазы стремительного роста пришли стагнация, отсталость и повсеместно распространенная бедность. Перед лицом таких фатальных внутренних противоречий система могла удерживаться на своей восходящей фазе, не распадаясь только до тех пор, пока социалистический миф еще пользовался доверием, т. е. пока его реализация еще была делом будущего. Однако как только социализм был построен, сами итоги сделанного трансформировали этот миф в ложь. Такая трансформация произошла на пике социалистического развития при Сталине в 1930-е гг., и начиная с этого времени и до его смерти для сохранения "завоеваний" социализма был необходим узаконенный террор. Но такая система правления подрывала работоспособность самой системы, и поэтому преемники Сталина смягчили ее, чередуя реформы и непреклонность, что перевело систему в режим длительной нисходящей фазы. Так что после Сталина стало лишь вопросом времени проявление внутренних противоречий, коренившихся в невыполнимой задаче "построения социализма"; это привело к полной дискредитации системы, а отсюда и к резкому отказу от нее.

Короче говоря, нет такой вещи как социализм, но Советский Союз его построил. Когда катастрофическая неконкурентоспособность "социализма" сделала этот парадокс очевидным, вся официально утвержденная фантазия "реального социализма" исчезла полностью и без следа. "Сюрреальность" советской жизни внезапно прекратилась, и Россия опять стала "нормальной" страной. Но теперь это страна, существующая среди обломков и глыб, оставшихся от ее бесплодного "развития". Именно в таких катастрофических условиях она должна начинать свой переход к подлинной "современности", т. е. должна снова превратить "рыбный суп" истощившегося социализма в плюралистический рыночный "аквариум".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Теперь, когда мы имеем представление о том, каким образом сошла на нет динамика советской системы, нам следует повернуть вспять и вновь заняться экономическими, социальными и историческими выкладками, заново оценивая каждый период советского эксперимента от Октября и нэпа до самой перестройки. Такой общий пересмотр необходим и для общественных наук в целом, потому что провал советологии, возможно, самого обширного комплекса исследований отдельной проблемы "эпохи бихевиоризма", является также и провалом общественных наук как таковых.

Эта попытка исправления - отнюдь не просто чистый академизм: заблуждения советологии имели самые серьезные практические последствия. Например, переоценка показателей советской экономики оказала очевидное влияние на оборонную политику Запада и, следовательно, - на наш бюджет и внутреннюю политику. Есть даже основания полагать, что Советы воспринимали оценки ЦРУ настолько серьезно, что сделали вывод о наличии у них больших ресурсов для милитаризации, чем те, которыми в реальности располагала их экономика. На деле это неправильное суждение могло стать одной из побочных причин, способствовавших ее гибели. Вкладом Запада в советскую политику, как мы знаем, стало то, что теоретик перестройки Александр Яковлев в бытность свою директором ИМЭМО -мозгового центра общественных наук - познакомил своих аналитиков с трудами Д. К. Гелбрейта о постиндустриальных обществах, В. Леонтьева - об экономическом росте и Д. Белла - о конце идеологии, представив их как доказательства того, что зрелое советское общество стало готовым к "конвергенции". Примером служит и судьба тезиса Лёвенталя о том, что коммунизм фактически означает развитие: следовавшие ему западногерманские социал-демократы в надежде провести постепенные реформы в ГДР холили и лелеяли коммунистов Восточной Германии, что на деле привело просто к поддержке ими восточногерманского режима. Правившие в Западной Германии христианские демократы во многом разделяли иллюзии социалистов, в результате чего и те и другие оказались абсолютно не подготовленными к развалу Восточной Германии. Действуя в том же духе весной 1991 г., ряд профессоров из Школы управления им. Кеннеди при Гарвардском университете с благословения газеты "Нью-Йорк Тайме", предоставившей в их распоряжение свою редакционную полосу, предложили своего рода "План Маршалла" -передачу примерно 30 млрд. долларов ежегодно в течение 5 лет (что было названо ими "Великой сделкой") советскому правительству В. Павлова, которое готовилось тогда к августовскому путчу, призванному спасти систему.

Тем не менее, задачи по реформированию советологии гораздо легче осуществить, чем реформу самого Советского Союза. Теперь мы получили полную возможность общения с российским обществом, а скоро будем иметь такой же доступ и к жизненно важной информации о нем. Мы не должны более подразумевать или фантазировать, что специфически советские формы и учреждения имеют самоценность и будущее, которые нам следует уважать. Теперь мы имеем дело с чем-то вроде "просто еще одного общества", страной, если и не тождественной Западу, то имеющей родственный ген с другими урбанизированными индустриальными обществами. Некоторые наши, основанные на опыте Запада или третьего мира, модели и концептуальные схемы развития, модернизации, перехода к демократии и т. д. более или менее пригодны для трактовки ушедшей в прошлое советской ситуации. Но они пригодны для этого только при условии, что мы признаем, что эта былая ситуация по-прежнему находится в глазах аналитика как бы под чарами советского прошлого, опыта, который радикально и сюрреалистически отличается от нашего собственного мира. А для этого уникального опыта единственно правильной является исторически корректная и динамичная тоталитарная модель. Избрав такую перспективу как основу и фон исследований, наши общественно-научные методики, будь то в области экономики, политологии, науки, социологии или истории, смогут наконец принести отдачу, пропорциональную усилиям, затраченным на их разработку. Они несомненно смогут также помочь нашим коллегам на Востоке осуществить "возвращение в Европу", о котором они мечтали с начала перестройки.

Советология и исследования проблем коммунизма не должны разделить судьбу СССР и коммунизма, обреченных на забвение. Еще в течение нескольких десятилетий будет сохраняться обширное и плодородное поле для постсоветских, посткоммунистических исследований региона, простирающегося от Карибского до Китайского морей, земель, где треть человечества на тот или иной срок становилась объектом марксистско-ленинских фантазий. И этот губительный опыт будет предопределять отношения этих народов с остальным миром до тех пор, пока они, наконец, не интегрируются полностью в подлинно современный мир и не станут его частью.

Характеристики

Список файлов курсовой работы