139196 (598738), страница 6
Текст из файла (страница 6)
Тогда нарушение мира должно пониматься как нарушение завета, которое может иметь как внешние (война), так и внутренние (грех) причины. Естественно, что война против внешнего врага при этом понимается в качестве борьбы Яхве против чужих богов (идолов, кумиров), а поражение свидетельствует не столько о силе противника, сколько об ослаблении "завета", т.е. о внутренних причинах — грехе. Таким образом, на основе иудейского закона была создана общность, нетерпимая к другим общностям: мир с врагами невозможен, их следует убивать, не беря никаких трофеев, но тот, кто входит в "завет" через обрезание как символ принятия иудейского закона, становится своим. Поэтому "шалом" применяется не по отношению к другим народам и культурам, а к внутренней области, подчиненной "завету". Здесь также нет внутренних возможностей "завета" для выхода за пределы культурной (религиозной) замкнутости.
В Древней Греции понятие о "мире" сформировалось довольно поздно, и поздно появилась богиня мира — Eirena (Эйрена). Более того, функции этой богини были несколько ограниченными, поскольку она, как считалось, обеспечивала богатство и спокойную, здоровую жизнь в перерывах между войнами. То, что в древнееврейской культуре называлось "шалом", не имеет в культуре Древней Греции, точного соответствия. Ближе всего к нему стоит понятие "закона" (nomos). Но нарушение "закона" у греков повреждает не сам закон, а приносит вред нарушителю. Это свидетельствует, что "закон", согласно пониманию древних греков, имел божественное происхождение, и только софисты, как мы помним, превращали его в человеческое изобретение. Сократ, а вслед за ним и Платон вернули "закону" божественный статус.
Но главное достижение древнегреческой культуры — концепция "умиротворенной" природы — позволяла увидеть другого только как объект, который можно созерцать и воспевать в поэзии. Зрелая древнегреческая культура превращает в объекты даже богов. К богам больше не взывают, им не подчиняются — их самих подчиняют законам мысли и превращают в некое "Божественное". Древнегреческий гуманизм видит в другом человеке не другого в его неповторимости, а только то, что является общим для грека и этого другого. Поэтому неудивительно, что в эпоху эллинизма усиливается влечение к чисто практическим проблемам регулирования человеческого поведения, тогда как интерес к отвлеченным философским спекуляциям заметно ослабевает. Завоевания Александра Македонского взломали перегородки между локальными разнородными культурами, но не создали подлинного объединения. Таким образом, древнегреческая культура также не смогла стать основой общечеловеческого единства.
В Древнем Риме эпохи империи объединяющим принципом, как мы помним, становится Pax Romana. В условиях постоянных завоеваний и расширения территории умиротворение, "дарение мира" рассматривалось в качестве фундаментального принципа. Считалось, что принести мир может лишь тот, кто его имеет, а потому обладание "миром" приписывается самой могущественной силе. Однако у римлян на место Бога заступает кесарь, который объявляется и сам считает себя Богом (кесарево безумие). Поэтому в древнеримской культуре понятие мира осмысляется в терминах победителя и побежденного. При этом именно на победителя возлагается обязанность обеспечения мира, согласия и правового порядка на завоеванных территориях.
В итоге Pax Romana становится и обозначением определенного типа культуры. Существенно, однако, что вечный мир для римлян означал вечное римское господство. Особенно принципиальным это становилось на границах с другими культурами, что за редкими исключениями (Греция) приводило к игнорированию своеобразия завоеванных культур. Единство Pax Romana могло строиться только на насилии, на нивелировании культурных различий, которые, словно прочные стальные обручи, удерживали империю от распада. Очевидно, что объединение, созданное с помощью насилия, должно сохранять насильственные методы для защиты от любого другого насилия — как внешнего, так и внутреннего. Как только идеология Pax Romana начинает "разрыхляться" (мир начинает толковаться в качестве безопасности, благополучия, благоприятных условий для торговли и т. д.), фактору власти и насилия придается все меньшее значение. А это означало начало распада насильственно созданного объединения. Pax Romana также не смог стать орудием подлинного объединения разнородных культур. Объединяющая сила возникла из недр древнееврейской культуры, охваченной римским лимесом.
Для Божьего народа неустранимое существование по соседству других народов представляло собой серьезную проблему. Наиболее часто используемой формулой для объяснения был "гнев Божий". Длительное подчинение иудеев римскому владычеству придавало этой проблеме предельную остроту и выводило за рамки возможностей объяснения на основе иудейского закона. В самом деле, как объяснить римское господство, не прибегая к положению, согласно которому Бог "завета" устранился от забот о Своем народе? А это означало бы признание нарушения "завета", что было бы равносильно самоубийству древнееврейской культуры. И действительно, в рассматриваемый нами исторический период древнееврейская культура вступила в фазу окостенения. Неизменная верность закону изменчивости разъединяла поколения, хотя и делала их всех сыновьями Авраама. Выход навстречу "другому" оказывался по-прежнему невозможным.
Иисус начинает как верный сын Авраама, но затем выходит за рамки окостеневающего иудейского закона, поставив авторитет Бога выше авторитета Авраама и Моисея. Тем самым он стал не только сыном Авраама, но, прежде всего, Сыном Божьим и одновременно Сыном Человеческим: ведь его родословная теперь опускается ниже Авраама — к Адаму. Поэтому Иисуса называют еще новым Адамом, тогда как собственно Адам становится "ветхим". Поэтому Иисус первый стал Сыном Человеческим (а не сыном Авраама, сыном культурного героя, сыном неба и т.д., т.е. какой-то частной, отдельной от других "точкой отсчета"). Такими же сынами Божьими и сынами человеческими должны были стать и первые христиане. Как пишет апостол Павел, "ибо все, водимые Духом Божьим, суть сыны Божий" (Рим. 8:14). И еще: "Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божий. А если дети, то и наследники, наследники Божий, сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться" (Рим. 8: 16 — 17). Поэтому у Иисуса две родословные: Матфей (Мф. 1) в качестве отправной точки берет Авраама, а Лука опускается по нисходящей до Адама: Иисус — сын "Енохов, Сифов, Адамов, Божий" (Лк. 3: 38).
Несмотря на то, что Иошуа (Иисус) означает "Яхве спасает", Он принес спасение не только Израилю, но и трем остальным дохристианским типам культуры. Иисус отважился разорвать свою исключительную связь с иудаизмом именно тогда, когда пришло время для согласованного сосуществования разнородных культур. Как мы видим, это была общая проблема культур, охваченных римским лимесом и не способных выйти за пределы своего ритма жизни. Какие-либо настоящие отношения между варваром и римлянином, рабом и свободным, иудеем и эллином были совершенно исключены. Иисус сделал относительными все предшествующие типы культуры, выявив границы иудейского закона: по словам Иисуса, "... суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы" (Мк. 12: 27 - 28).
Иисус добивается этого с помощью отрицания всякой определенности своего "социального положения", отказа от всего, что сделало бы его значительным и влиятельным. Он делает себя способным жить в любом ритме жизни — в системе семейных отношений (род), в системе разделения труда ("территориальное царство"), в рамках иудейского закона (Израиль) и, наконец, в соответствии с правилами поэтического гения (Греция; притчи Иисуса — образцы поэзии высочайшей пробы). Но Он не абсолютизирует ни один из этих ритмов, не становится пленником ни одного из них. Тем самым Он дал всем дохристианским культурам возможность пережить самих себя. Он парадоксальным образом преодолел закон Израиля, исполнив егг. Он показал, что человек переходит от изолированности к связи со всем родом человеческим, предав себя смерти, отказавшись от своих частичных обязанностей и начав все заново. Тем самым смерть стала источником новой жизни. Вся жизнь Иисуса была духовным умиранием, завершившимся физической смертью на кресте. И именно крестная смерть делает Иисуса Христом.
Современному человеку очень трудно осмыслить то, что в христианской традиции связывается с божественностью Христа, поскольку на уровне обыденного сознания существуют совершенно фантастические, но по большей части натуралистические представления о богах и Боге. В эпоху разгула неоязычества действия богов и Бога представляются по аналогии с действием физических сил. Между тем именно сила, вкладывающая вопросы и заставляющая нас отвечать на них, — это и есть наш "бог". Так это понимали и древние. Но человек никогда не дает настоящего ответа только с помощью слов, он должен отдать все свои жизненные силы служению своему "богу" — искусству, науке, спорту и т.д. Даваемые им ответы могут использовать самые различные средства, а отнюдь не только язык. Но почти никто не служит какому-то одному богу на протяжении всей своей жизни. Поэтому боги преходящи. И осознав это, человек может обратиться к Богу, вопросы и императивы которого значимы везде и всегда. В лекции, посвященной древнееврейской культуре, мы показали, как это отражается в именах Бога — Элохим (множественное число) и Яхве (единственное число). Элохим при этом понимается в качестве различных сил процесса творения, а Яхве есть тот, кем он будет ("Я есть Я"), и это впервые позволяет провести различие между прошлым и будущим. Иисус потому Сын Божий, что Он служит не какому-то отдельному и преходящему богу, а Богу, которому подчинены эти боги и который творит будущее.
Но сделать свое сыновство реальностью нельзя только с помощью слов, только с помощью притч и проповедей. Грехи, пороки и язвы общества не может исправить никакой сверхчеловек — это, согласно иудейскому закону, прерогатива самого Бога. И высшим кощунством, согласно иудейскому закону, является претензия человека на божественность. Такая претензия уничтожала бы вечное ожидание будущего, возвещенного пророками, равно как и строгий монотеизм. Но если Сын Божий действует не как "целитель", а как белые кровяные тельца в кровеносных сосудах общества, погибающие в борьбе? Ведь так, в сущности, действует любая жертва. Яхве говорит "нет" любой человеческой воле (исполняется всегда воля Бога, а не человека), но Иисус и не переступает через это "нет". Он отказывается от малейшего насилия ради спасения мира. Насилие лишь увеличило бы страдания мира, и Он предпочитает страдать Сам: "Он, будучи образом Божьим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, был послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени" (Фил. 2: 6 — 9).
Вокруг Иисуса были люди, воплощавшие культурные ценности рода, "территориального царства", Израиля и Греции. Но не было ни одного, который мог бы сказать, что принадлежит хотя бы к двум типам культуры. Иисус был первым, кто, благодаря любви как "открытости", одновременно принадлежал к четырем культурным типам, одним своим существованием отрицая единственность и абсолютность каждого из них (т.е. его императивов). Именно поэтому Иисус представлял собой смертельную опасность для замкнутого, изолированного.существования всех четырех типов культуры и для всех их он должен был бы выступать в качестве потенциальной жертвы, задача которой поглотить импульсы злобы и насилия ко всему чужеродному. Реальной жертвой он стал только для древнееврейской культуры, поскольку именно к ней принадлежал по происхождению. Вся жизнь Иисуса была подчинена закону, который позволял людям преодолеть разделение: закону любви, смирения, отказа и жертвенности. Именно поэтому его жизнь должна была завершиться крестной смертью в качестве добровольной жертвы.
И это было высшей точкой человеческого отношения к смерти. Роды, как мы помним, отрицали смерть: культурный герой не умирал, его дух говорил сквозь маску шамана. "Территориальные царства" обходили смерть, строя храмы, пирамиды и мумифицируя покойников, т. е. ориентируясь на вечность. Израиль лишь терпел смерть в процессе ожидания Мессии. Греция забывала о смерти в художественном и философском творчестве. Но только Иисус придал смерти позитивное значение. Он умирает не так, как умирают за государство, науку, искусство, идеалы и т.д. Такого рода жертвенная смерть исходит из представления о вечности и неизменности того, за что умирают. Так легко встречали смерть, например, античные герои и вообще представители всех дохристианских культур. Их смерть предполагала бессмертие той системы межчеловеческих отношений, к которой они принадлежали. Крестная смерть Иисуса имеет совсем другое качество и совсем другой смысл. Он умирает для того, чтобы вместе с Ним умерли те четыре типа культуры, ценности которых Он собрал в своей душе. Это смерть для старой жизни ради любви к новой. Это "исход" из старого мира* окончательный разрыв всех старых связей.
Умереть должны были бы подошедшие к тупику в фазе окостенения четыре культуры, объединенные римским лимесом. Смерть Иисуса является заместительной жертвой, поскольку эта смерть замещает собой принесение каждой культурой в жертву самой себя ради трех остальных (вместо того чтобы их уничтожить). Если бы Иисус не был распят, а ограничился бы только проповедями и притчами, то Он стал бы основателем еще одного учения, а Его дух стал бы лишь одним среди враждовавших между собой духов эпохи. Вся земная жизнь Иисуса была как бы подготовительным этапом, свидетельствующим, что Он — Сын Божий и Сын Человеческий, а не сын Авраама. И Его смерть — это смерть за форму жизни, выпадающую из всех существовавших до Него форм.
Культуры, как и все в мире, подчинены закону энтропии, закону рассеяния, распада и разрушения. Поэтому основной закон разрозненных языческих историй — закон деградации и смерти. Сразу же после создания мира у него есть только один путь развития — удаление от своего истока. В противном случае (возвращение в лоно создателя) происходило бы прекращение существования мира как чего-то отдельного и самостоятельного. Поэтому мир, подчиняясь закону энтропии, должен развиваться в сторону упадка. Когда цикл мира (в языческих концепциях исторического времени) достигает своего минимума, происходит мгновенное восстановление исходного состояния. Циклическое время предполагает возможность обойти смерть.
В противоположность этому христианство, опираясь на иудаистскую эсхатологию, говорит, что смерть нельзя ни обойти, ни обмануть так, как это делали язычники. Иисус Христос всей своей жизнью и крестной смертью доказал это. Нужно впустить смерть в саму жизнь и уже там преодолеть ее. Концепция конца света и Страшного Суда обозначает особую точку зрения. Тот, кто хочет спасти свою жизнь (т.е. сохранить ее в неизменности), потеряет ее, поскольку не в его силах победить смерть, а тот, кто ради Иисуса Христа потеряет ее (т.е. в жертвенной любви открывается навстречу другому), спасет ее. Таким образом, смерть становится ключом к новой жизни. Иисус Христос научил людей предвосхищать свою смерть и тем самым побеждать ее, ибо смерть можно попрать только смертью. Язычник привязан к своим святыням и не хочет ничего слышать о том, что его святыни, все его привязанности смертны. Он не способен признать, что все это умрет, что всему этому нужно дать умереть, когда придет время. Поэтому язычник не в состоянии отделить себя от своих святынь и неизбежно умирает вместе с ними.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
