6441-1 (594935), страница 8
Текст из файла (страница 8)
Было бы по меньшей мере странным в работе, посвященной политической экономии “социализма”, не упомянуть марксизм, доктрину, под знаменем которой она существовала. Но речь конечно же не может идти о классическом марксизме, научных разработках, которые Маркс и Энгельс предприняли на протяжении 50 лет своей творческой деятельности. Для России не таким страшным оказался марксизм, как его истолкователи, отличавшиеся ортодоксально-невежественным, вульгарным подходом к применению политической теории к русской действительности.
Существует анекдот или, возможно, правдивая история о Наполеоне I, который, разбирая причины военной неудачи одного из своих маршалов, потребовал объяснений. Тот заявил, что имеется по крайней мере 14 оправданий. “Какие же?”- спросил император. “Во-первых, начал маршал, у артиллерии не было снарядов”. “Довольно. Этого достаточно”, - остановил его Наполеон.
Нечто подобное произошло с марксизмом в русском эксперименте. Из множества предпосылок, которые должны были иметься в наличии, чтобы новый экономический строй (коммунизм) смог прийти на смену капиталистической системе, главные заключались в следующем. Материальные производительные силы общества должны находится в противоречии с существующими производственными отношениями и из форм развития превратиться в их оковы. Тогда лишь наступает эпоха социальной революции, которая может увенчаться успехом, если произойдет не иначе как одновременно во всем мире.
Марксисты, пришедшие к власти в России на гребне подходящего стечения обстоятельств, имели в наличии лишь революционную ситуацию. Но она ничем не напоминала тех условий, о которых говорила теория. Теория, наоборот, предупреждала, что природа русской революции ничего общего с коммунистической революцией не имеет. Во всяком случае Маркс, добросовестный исследователь, об этом неоднократно заявлял, например в письмах к Засулич.
Не было ни исчерпавших себя капиталистических отношений производства, ни высокоразвитого буржуазного общества, ни всемирного характера “пролетарской революции”. К тому времени Европа избавилась от класса пролетариев, САСШ находились на гребне экономического подъема, вызванного горячкой мировой войны, что же касается России, то здесь никогда босяки не являлись носителями прогрессивных идей, а буржуазно-капиталистические отношения только начали завоевывать жизненное пространство.
И тем не менее режим радикальных коммунистических революционеров, называвших себя большевиками, счел исторический момент подходящим для мировой коммунистической революции. Авантюризм был очевиден и его последствия предсказаны тогда же, к примеру, Плехановым.
Конфликт между теорией и практикой наступил уже к 1921 году. Новая экономическая политика была паллиативом, тем не менее спасавшим новую систему в политическом отношении. Но теория еще делала вид, что вынужденный маневр носит частный, временный характер. Уже тогда “учение” превратилось из науки в пропаганду, из объективного исследования в апологетику.
В 1925 теоретикам режима стало окончательно ясно, что коммунистическая революция, начатая в России, окончилась крахом. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с протоколами партийный конференций и съездов той поры. Споры на этот счет тогда велись достаточно откровенно. Но откровенность, допустимая в узком кругу “ордена”, не была предназначена для общественного внимания. Общество удовлетворялось легендами и мифами о врагах и героях борьбы с ними.
Началось приспособление теории к практике, попытка сохранить теоретическую респектабельность при ее практической бесперспективности. При этом идеологи первого призыва так и не смогли увидеть истинный смысл революции, ее действительный характер. Делая неоднократные попытки объяснить ситуацию в рамках старых марксистских представлений, Сталин лишь приспосабливал теорию к потребностям того или иного периода. В качестве науки политическая экономия даже в ее марксистской интерпретации не могла развиваться. Она опустилась до уровня служанки новоявленного атеистического богословия под названием “марксизм-ленинизм”.
Между двумя мировыми войнами дело свелось к попытке создать новую версию “вечно живого учения”, согласно которому коммунизм можно было создать в “отдельно взятой стране”. Такой страной являлась Советская Россия, к тому времени переименованная в СССР. Коллективизация, индустриализация, культурная революция, модернизация военного потенциала, превращение научного производства в непосредственно материальную силу, словом все объективно необходимые процессы, которые и так были бы реализованы страной, зачислялись в актив строительства социализма.
Послевоенный передел мира великими державами-победительницами оказался подходящим поводом, чтобы придать “коммунистической пропаганде” новую энергию. Она интерпретировала откровенно империалистическое соперничество США и СССР, ставшее очевидным, как борьбу “двух социальных систем”, превратив зону политического влияния России в Восточной Европе, Азии, некоторых странах Африки и Латинской Америки в “социалистический лагерь”.
Капиталистическая система в этом отношении была более реалистичной. Она без обиняков считала сложившиеся отношения между двумя системами “холодной войной”, объявив ее России в известной речи Черчилля в 1948 г.
Не мирная борьба двух систем, а война двух систем, вот что получила Россия из-за создания принципиально новой экономической модели отношений и предельно агрессивной на словах политической доктрины, являвшейся формально официальной государственной политикой. Но к тому времени режим утратил динамизм и вместо того, чтобы по-настоящему вести войну, старательно боролся за мир во всем мире, демобилизуя прежде всего общественное сознание в собственной стране, культивируя в нем из поколения в поколение настроения пацифизма.
В 1961 режим расписался в своей окончательной теоретической несостоятельности, предприняв откровенно рекламную акцию с принятием программы построения материально-технической базы реального коммунизма к 1980 году. В действительности оказавшаяся несостоятельной доктрина таким способом пыталась отсрочить свое банкротство.
Последним государственным деятелем, который искренно верил в продукцию собственного агитпропа, тем самым став его жертвой, был Хрущев. В дальнейшем, после его смещения, уже никто из “советских лидеров” не употреблял марксистскую риторику в чистом виде, рискуя в противном случае стать вселенским посмешищем.
Невозможность полноценного развития оказалась столь очевидной, что вся социально-экономическая статистика оказалась уподобленной государственной тайне. В течении всего периода “социализма” ни общество, ни научная корпорация не были допущены к объективной информации о состоянии дел. Какой бы справочник, предназначенный для открытой печати, ни взять, в нем невозможно обнаружить полный свод данных, характеризующих хозяйственные параметры национальной экономики.
Придав состояние секретности статистике, режим таким образом отдал экономическую науку на откуп схоластике, научному лицемерию. Избавив себя от обслуживания наукой, режим лишился способности ориентироваться во времени и пространстве.
Экономические реформы, обычно приписываемые правительству Косыгина (1965), пытавшиеся использовать те или иные элементы товарно-денежных и рыночных методов управления, могли только ухудшить положение дел. Они были органически несовместимы с иными принципами управления, исходившими из прописей “Коммунистического манифеста”.
Рыночная среда могла существовать лишь при одном условии - если бы началась денационализация индустрии, но последнее было бы невозможным без одновременного демонтажа всей социально-политической системы. Свертывание реформ являлось единственно возможным способом сохранения “политической экономии социализма”. Но их последствия не прошли даром.
В русском обществе появились метастазы в лице так называемых “шестидесятников”, которые от критики системы постепенно дошли до ненависти к самой России. Режимы социалистических стран Востока были откровенно напуганы попыткой ревизии “марксизма”, постепенно свертывая с отступниками экономические и политические отношения. Восточноевропейские государства, находившиеся в орбите СССР лишь вследствие Ялтинских и Потсдамских деклараций, воспользовавшись прецедентом, делали одну за другой попытки покинуть мир натурально-вещественной экономики.
Венгрия 1956, Берлинская стена 1961, Чехословакия 1968, Польша 1981, старый конфликт с Югославией и целый рад других, менее громких, но аналогичных событий составляли бесспорные признаки несостоятельности экономического эксперимента и политических форм, в условиях которых он мог проводиться.
Осуществив, воспользовавшись моментом, насилие над естественных ходом развития, русский марксизм сам себя поставил в безвыходное положение. Экономическая система, созданная ими, могла на первых порах существовать, лишь отгородившись от остального мира непроницаемыми государственными границами.
В дальнейшем эти отношения должны были распространиться на весь остальной мир, либо национальное хозяйство России, признав поражение, должно было принять правила игры своего противника. Либо натуральный продуктообмен и соответствующая ему социальная структура общества, не признающая национальных и цивилизационных особенностей, либо товарно-денежный рынок, развивающийся в национальных и цивилизационных границах.
Ни сосуществования двух систем, о которой безостановочно толковала официальная кремлевская пропаганда, ни их конвергенции, придуманной Гелбрейтом и охотно транслированной Сахаровым, не были возможны. То и другое относилось к досужим иллюзиям, предназначенным разве что в для применения в идеологической войне.
Несмотря на то, что последние двадцать лет (1969-1989) внетоварного существования хозяйство России отнюдь не находилось в так называемом застое, а наоборот, накапливало мощный потенциал для нового рывка вперед, осознание обществом этого положения стало совершенно невозможным. Повторилась ситуация, которая уже создала однажды в России предпосылки для начала Первой русской революции.
Никакие темпы роста народного хозяйства, никакой его подъем не способны были тогда переубедить население в приближении экономического краха. Как в 1904, так и в 1988 годах общественное сознание, разочаровавшись в реалиях общественно-политического строя и социально-экономической системы, требовало перемен.
И точно так же, как в начале века, в его конце режим оказался не в состоянии отделаться реформами сверху от предрассудков и фантазий общества. Тогда наступило время действовать массам. Реформы, если их делают низы, называются революциями.
Различную ширину колеи можно терпеть на железной дороге, да и то, если это имеет хоть какое-то разумное объяснение. Но двух экономических систем современное мировое хозяйство вынести не смогло. Главное, оно стало непереносимым и для самого русского общества. Русский эксперимент с марксизмом закончился. История русской цивилизации продолжается.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://invest.antax.ru/
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
