2081-1 (593985), страница 7
Текст из файла (страница 7)
Таким образом, криминалистика и история оказываются науками-близнецами 91.
Юридически-криминалистической проблемой, к решению которой стремился приложить свою теорию сам фон Крис, была проблема вменения ответственности в делах, относящихся к гражданскому праву, где отсутствует преступный умысел. Чтобы вменить ответственность, необходимо возвести конкретную ситуацию к конкретной причине (то есть произвести «каузальное сведéние» единичного феномена). Фон Крис различает два типа знания, соответствующих двум типам детерминаций, встречающихся в действительности: «номологическое» знание относится к классам явлений и выражается в форме законов природы; «онтологическое» знание относится к случайным индивидуальным особенностям единичных явлений и не может быть сведено ни к каким общим закономерностям 92. Однако знание, которое нам требуется для вменения ответственности в делах по гражданскому праву, — это, согласно фон Крису, отнюдь не «онтологическое», а именно «номологическое» знание — несмотря на то, что в данном случае речь совсем не идет о законах природы. Дело в том, что «номологическое» знание, по фон Крису, относится не только к законам природы, но и к статистическим закономерностям. Интересующая же фон Криса юридическая проблема может быть переформулирована в вероятностно-статистических терминах. Мы будем считать некое обобщенно взятое событие «объективно возможным», если набор потенциально значимых условий, при которых оно произойдет, превышает сумму условий, при которых оно не произойдет. Тот же самый принцип рассуждения может быть сохранен и безо всякого количественно-статистического опосредования, в чисто качественной форме. Чтобы выяснить, до какой степени тот или иной конкретный фактор повлиял на тот или иной конкретный результат, требуется провести мысленный эксперимент и представить себе, как будет выглядеть та же самая ситуация, если данный фактор отсутствует или видоизменен. Мы вправе считать данный фактор каузально значимым («адекватно обусловливающим»), если при его отсутствии ситуация будет иметь иной исход, отличный от первоначально данного.
Вся модель, предлагаемая фон Крисом, исходит из пространственно-кинетических представлений о причинности. Как подчеркивает Фриц Рингер,
[фон Крис] сфокусировал внимание на двух особенно ясных случаях адекватной причинной обусловленности. Во-первых, мы с уверенностью приписываем отклонение от обычного хода событий (поезд не смог благополучно пройти сквозь железнодорожный узел) изменению обычных предшествий (железнодорожная стрелка не была правильно переключена). Во-вторых, если положение вещей оставалось неизменным на протяжении некоторого периода времени, а затем претерпело перемену, мы уверенно возводим эту перемену к появлению нового причинного фактора, вмешавшегося в ситуацию. В обоих этих случаях идея каузации как «активного причинения» высвечивается особенно ярко — поскольку мы видим, как причина изменяет набор начальных условий, поворачивает в новом направлении ход событий и приводит к исходу, отклоняющемуся от того результата, который можно было бы ожидать при отсутствии данной причины. Вся эта концепция носит динамический характер: она имеет дело с процессами, с последовательностями событий [sequences], а не с разрозненными событиями, сменяющими друг друга во времени 93.
В высшей степени показателен тот пример, с помощью которого фон Крис иллюстрирует свои рассуждения. В качестве примера он берет несчастный случай на транспорте. Фон Крис предлагает нам вообразить фиакр (очевидная отсылка все к тому же Шопенгауэру!), которым управляет пьяный кучер. Из-за своего опьянения кучер в какой-то момент сбивается с пути, отклоняется от требуемого маршрута. Когда фиакр уже отдалился от правильного пути, в пассажира, сидящего в фиакре, ударяет молния, и он погибает. В данном случае мы не будем возлагать на кучера ответственность за гибель пассажира — в силу двух взаимосвязанных причин: 1) отклонение кучера от правильного пути не увеличивало объективную вероятность попадания молнии в пассажира; 2) у нас отсутствуют основания для построения вероятностных расчетов, связывающих опьянение кучеров с попаданием молнии в пассажиров. А теперь, предлагает фон Крис, вообразим себе другую ситуацию: пьяный кучер сбился с пути, и фиакр свалился в канаву. В этом случае ответственность возлагается на кучера, поскольку его опьянение, бесспорно, увеличило вероятность такого исхода и мы можем строить «номологические» суждения по этому поводу 94.
В своей методологии каузального сведéния единичных исторических феноменов Вебер полностью заимствует у фон Криса и ход рассуждений, и главные понятия (понятия «объективной возможности» и «адекватной причинной обусловленности»), и приемы гипотетической реконструкции 95. Но нам здесь важно подчеркнуть изначальную пригнанность всех этих приемов к анализу определенного класса случаев, а именно несчастных случаев на транспорте. Вебер в своей статье об объективной возможности и адекватной причинной обусловленности ни разу не сослался на пример с кучером, который приведен в статье фон Криса. Однако именно этот пример идеально совпадал с веберовским видением мира. Он позволял сблизить историческое исследование с расследованием причин транспортной катастрофы 96.
В точности следуя за фон Крисом, Вебер так описывает главный мысленный эксперимент, лежащий в основе каузального сведéния: «Первая и наиболее важная [абстракция] состоит в том, что мы, исходя из реальных каузальных компонентов события, мысленно представляем себе один или некоторые из них определенным образом измененными и задаем вопрос, следует ли при измененных таким образом условиях ждать тождественного в “существенных” пунктах или какого-либо иного результата» 97. Таким образом, каузальное сведéние — это всегда сравнение реально данного нам хода событий с неким иным, чисто гипотетическим ходом. «Для того, чтобы понять природу реальных причинных связей, мы конструируем связи нереальные»98. Если каузальное сведéние — конечная цель исследователя, то средством для достижения этой цели всегда является специально сконструированная ирреальная модель хода событий.
Очевидно, что веберовская концепция каузального сведéния носит столь же ярко выраженный, как и у фон Криса, пространственно-кинетический характер. По точной формулировке Рингера, веберовская модель «имеет дело с траекториями бегущих событий [courses of events], с контрафакциями этих траекторий и с расхождениями альтернативных путей и исходов»99. Рингер представляет веберовскую модель каузального сведéния единичных событий в виде диаграммы:
Сходство этой диаграммы со схемой железнодорожной развилки или с реконструкцией железнодорожного происшествия, вызванного неправильными действиями стрелочника, не требует комментариев. Теперь мы видим, что аллегория со стрелочником, использованная Вебером при описании движущих сил истории, по сути, является не изолированной передающей метафорой, а универсальной веберовской схемой представления причинно-следственных связей.
Так выглядит у Вебера причинное объяснение. Но точно так же выглядит у него и понимание. Ведь всякое понимание есть понимание смысла тех или иных человеческих проявлений, а осмысленность любых человеческих проявлений — осмысленность жизни, поведения, действия, высказывания — изначально берется Вебером не как выразительность, а как целенаправленность. Соответственно, всякое поведение или действие (а именно эти два типа человеческих проявлений интересуют Вебера непосредственно) в конце всегда приводит к некоей цели (результату), а вначале всегда имеет исходную направленность на некую цель: эта направленность есть мотив действия или поведения. И понимание всякого поведения или действия есть прежде всего понимание мотивов. Таким образом, человеческое поведение всегда мыслится Вебером пространственно-кинетически: как пробег от мотива к результату. Триада «мотив — поведение — результат» в структурном и операциональном отношении совершенно аналогична триаде «причина — ход событий — конечный итог».
Понимание мотивов человеческого действия строится у Вебера точно по той же схеме, что и каузальное сведéние. Чтобы понять конкретное человеческое действие, нужно сперва построить совершенно абстрактную модель «нормальной» мотивации этого действия. «Нормальная» мотивация — это ничем не замутненная, никуда не отклоняющаяся направленность на желательный результат. Такую мотивированность Вебер называет, как известно, целерациональной: «Целерациональным мы называем поведение, ориентированное только на средства, (субъективно) представляющиеся адекватными для достижения (субъективно) однозначно воспринятой цели»100. Целерациональная мотивация является «чистой», поскольку направленность на желательный результат не осложнена здесь никакими иными факторами — ни аффектами, ни верностью надличным ценностям, ни привычным следованием традиции 101. Выстроив эту «нормальную» (в реальной жизни никогда не встречающуюся в чистом виде 102) модель поведения, мы получаем возможность оценить («измерить», как говорит Вебер) степень отклонения реально данного индивидуального поведения от этой модели и, путем постепенной аппроксимации, в конце концов приписать данному поведению адекватную мотивационную обусловленность — точно по той же схеме, по какой мы приписываем историческому процессу адекватную причинную обусловленность 103. (Понятно, что с целерациональной точки зрения эта адекватная данному поведению мотивация сплошь и рядом выглядит как полнейшая «неадекватность».)
Абстрактные модели, используемые как для понимания мотиваций, так и для объяснения причин, Вебер называет идеальными типами. Идеальные типы, по Веберу, — это «чисто логические вспомогательные средства , в сравнении с которыми измеряется действительность»104. Сама по себе идея о построении абстрактных моделей социально-экономического поведения пришла к Веберу не от фон Криса, а от австрийского экономиста-неоклассика Карла Менгера, тогда как выражение «идеальный тип» было, видимо, заимствовано Вебером у знаменитого правоведа Георга Еллинека (Еллинек стал одним из близких друзей Вебера после переезда Вебера в Гейдельберг в 1896 г.) 105. Но для нас важна в данном случае не структура и не словесная обертка понятия «идеальный тип», а та специфическая инструментальная функция, которую это понятие приобретает в научной программе Вебера. Функция же состоит в том, что понятие, восходящее к Менгеру и Еллинеку, включается у Вебера в крисовскую схему анализа адекватной причинной обусловленности. При всей широте объема, который свойствен понятию «идеальный тип» у Вебера 106, наиболее специфичной особенностью веберовского пользования этим понятием является соотнесение идеального типа с реальным объектом 107, причем соотнесение это мыслится в пространственно-кинетических категориях и может быть представлено в одной и той же диаграмматической форме как для случаев объяснения (приписывания причин), так и для случаев понимания (приписывания мотиваций).
Таким образом, и понимание, и объяснение восходят у Вебера к одной и той же архетипической схеме. Объяснение и понимание оказываются однородны друг другу — поэтому они не исключают, а взаимно предполагают друг друга: «Социология […] есть наука, стремящаяся, истолковывая, понять социальное действие и тем самым [!] каузально объяснить его процесс и воздействие»108. Точнее говоря, понимание становится у Вебера специфической разновидностью причинного объяснения: «Чисто “смысловые” интерпретации конкретного поведения как таковые даже при наибольшей “очевидности” и для социологии являют собой, конечно, лишь гипотезы каузального сведéния»109. «В нашем понимании “цель” — это та-кое представление о результате, которое становится причиной действия, и так же, как мы принимаем во внимание любую причину, способствующую значимому результату, мы принимаем во внимание и данную. Специфическое значение данной причины состоит лишь в том, что наша цель — не только конституировать поведение людей, но и понять его»110. И это столь типичное для Вебера подведение понятия мотивации под общую категорию причинности вновь возврашает нас к 20-му параграфу диссертации Шопенгауэра «О четверояком корне…» — тому самому параграфу, где содержалось негативное сравнение закона каузальности с фиакром. Здесь же Шопенгауэр дает свою классификацию форм каузальности:
Таким образом, каузальность, эта ведущая сила всех изменений, выступает в природе в трех различных формах: как причина в узком смысле слова, как раздражение и как мотив. Именно на этом различии, а не на внешних анатомических или даже химических признаках, и основана истинная и существенная разница между неорганическими телами, растениями и животными. Ведь мотивация — это только проходящая через познание каузальность Мотив — это причина, и он действует с той же необходимостью, которая присуща всем причинам. У животного, чей интеллект прост и дает только познание настоящего, эта необходимость сразу бросается в глаза. Интеллект человека двойствен: кроме созерцаемого, он обладает и абстрактным познанием, которое не связано с настоящим, т. е. обладает разумом. Поэтому он может с ясным сознанием совершать выбор между решениями, а именно может взвесить взаимно исключающие мотивы как таковые, т. е. позволить им испытать свою власть над его волей, после чего более сильный мотив определяет его волю, и его действие следует с такой же необходимостью, с какой катится толкнутый шар 111.
Как понимание человека, так и понимание исторических процессов сводится Вебером к объяснению точечных отклонений от стандартных, типовых путей движения. И идея типового маршрута, имеющего конечную направленность, и идея точечного отклонения от такого маршрута предполагают совершенно определенную базовую метафорику. Это метафорика транс-портного движения — то есть, в случае Вебера, прежде всего и по преимуществу железнодорожного движения и железнодорожной катастрофы.
7. Вместо заключения
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
