73992 (589336), страница 4
Текст из файла (страница 4)
Основной спор между Ломоносовым, Тредиаковским и Сумароковым шел о художественно-выразительных возможностях различных стихотворных размеров. Ломоносов и принявший в ту пору его сторону Сумароков считали ямб наиболее подходящим для важных материй размером. Тредиаковский же совершенно справедливо полагал, что «ни которая из сих стоп сама собою не имеет как благородства, так и нежности, но что все сие зависит токмо от изображений, которые стихотворец употребляет в свое сочинение» [36, с. 243].
Этот теоретический спор попытались решить посредством своеобразного поэтического состязания. Все трое переложили 143-й псалом русскими стихами (Ломоносов и Сумароков – ямбом, Тредиаковский – хореем). Так появилась книжка «Три оды парафрастические», в предисловии к которой Тредиаковский, назвав имена «трех стихотворцев», умолчал о том, «который из них которую оду сочинил». Ответить на этот вопрос предлагалось читателям: «Знающие их свойства и дух, тотчас узнают сами, которая ода через которого сложена» [37, с. 5]. Несмотря на то, что в теории Тредиаковский оказался гораздо ближе к истине, чем Ломоносов (последний несколько лет спустя тоже попробовал переложить один псалом хореем), на практике в 1743 году безусловную художническую победу одержал Ломоносов. Его переложение 143-го псалма лаконичнее, торжественнее, по духу гораздо ближе к древнему подлиннику. Именно от ломоносовского переложения 143-го псалма берет свое начало мощная традиция русской философской и гражданской лирики – традиция переложения псалмов, представленная в дальнейшем именами Державина, поэтов-декабристов, Н.М. Языкова и др.
В своем месте мы уже приводили отрывок из ломоносовского переложения 143-го псалма, а именно – тот, где звучит тема врагов. С этой точки зрения, библейский текст удивительно точно совпадал с общим настроением Ломоносова в период наибольшего ожесточения его схваток с академическими противниками. Но совпадение тут прослеживается не только чисто биографическое, событийное. При чтении этого произведения необходимо учитывать еще и тот стремительный взлет научной мысли Ломоносова, то этическое раскрепощение его сознания, то высокое напряжение патриотической идеи, – короче, тот небывалый духовный подъем, который он переживал в 1741–1743 годы и который нашел свое воплощение в диссертациях, заметках и поэтических сочинениях.
Если сравнить помещенные под одной обложкой стихотворения Ломоносова, Сумарокова и Тредиаковского, то можно легко убедиться в том, что ломоносовская вариация на библейскую тему выгодно отличается от соперничающих с нею благородством и естественностью интонации, выдержанностью и гармонией стиля и, скажем так, торжественно-весомым немногословием (в переложении Ломоносова – 60 строк, Сумарокова – 66, Тредиаковского – 130). Все это не в последнюю очередь объясняется духовным самостояньем Ломоносова, которое к этому времени уже было им обретено.
Идущие вначале размышления о суетности и бренности существования людей, погруженных в юдольные заботы, передаются тремя поэтами по-разному, и в том, как они передаются, видно, что все трое находятся на разных ступенях духовного освобождения.
Вот Сумароков, более всего озабоченный мимолетностью и хрупкостью человеческой жизни, скорой погибелью «нашей красоты»:
Правитель бесконечна века!
Кого Ты помнишь! человека.
Его днесь век, как тень преходит:
Все дни его есть суета.
Как ветер пыль в ничто преводит,
Так гибнет наша красота.
Кого Ты, Творче, вспоминаешь!
Какой Ты прах днесь прославляешь!
[37, с. 24]
Вот Тредиаковский, в самое сердце пораженный мыслью об абсолютной ничтожности и слабости человека перед творцом:
Но смотря мою на подлость
И на то, что бедн и мал,
Прочих видя верьх и годность,
Что ж их жребий не избрал,
Вышнего судьбе дивлюся,
Так глася, в себе стыжуся:
Боже! кто я, нища тварь?
От кого ж и порожденный?
Пастухом определенный!
Как? О! как могу быть Царь?
[37, с. 17]
И вот Ломоносов, озабоченный не хрупкостью живой красоты или «подлостью», «бедностью», «малостью» человека, а именно суетностью и тщетой жизни, в которой отсутствует смысл и нет даже малейшего поползновения к его отысканию, в которой все однообразно и пусто:
О Боже, что есть человек,
Что ты ему себя являешь,
И как его ты почитаешь,
Которого толь краток век?
Он утро, вечер, ночь и день
Во тщетных помыслах проводит;
И так вся жизнь его проходит,
Подобно как пустая тень
[37, с. 31].
Но главное отличие Ломоносова от его соперников заключается в том, что он не включает своего героя в число людей, проводящих жизнь «во тщетных помыслах», как это делают Сумароков («гибнет наша красота») и Тредиаковский («Боже! кто я нища тварь?»). Он собеседует, а не простирается ниц. Он свободнее и как поэт и как человек. Впрочем, здесь Ломоносов точно следует подлиннику.
Но далее, когда речь заходит о врагах героя (и его «народа святого»), Ломоносов «позволяет себе нечто такое, такую творческую дерзость, что просто диву даешься, а духовное пространство, отделяющее его от Сумарокова и Тредиаковского, становится огромным, просто непреодолимым для них» [35, с. 201]. Как было отмечено выше, Ломоносов сумел в перелагаемый псалом вложить и свои собственные переживания, свое возмущение хозяйничавшими в Петербургской Академии наук реакционерами, по большей частью иноземцами:
Вещает ложь язык врагов,
Десница их сильна враждою,
Уста обильны суетою;
Скрывают в сердце злобный ков
[37, с. 32].
Вот герой призывает «зиждителеву власть» на землю, чтобы сокрушить врагов:
Склони, Зиждитель, небеса,
Коснись горам, и воздымятся,
Да паки на земли явятся
Твои ужасны чудеса.
И молнией твоей блесни,
Рази от стран гремящих стрелы,
Рассыпь врагов твоих пределы,
Как бурей, плевы разжени
[37, с 32].
Мягко и незлобиво звучат с этими строфами стихи Сумарокова:
Не приклони к их ухо слову:
Дела их гнусны пред тобой,
Я воспою тебе песнь нову,
Взнесу до облак голос мой
И восхвалю тя песнью шумной
В моей Псалтыре многострунной
[37, с. 14].
Тредиаковский также довольно мирно описывает врагов псалмопевца:
Их сокровище обильно,
Недостатка нет при нем,
Льет довольство всюду сильно,
И избыток есть во всем:
Овцы в поле многоплодны,
И волов стада породны…
[37, с. 25]
Мнение К.Н. Лебедева по этому вопросу таково: «…самостоятельность Ломоносова сказалась в этом стихотворении вполне. Ощущение мощи своего духа, который в состоянии «одним взглядом охватывать совокупность всех вещей», ясное понимание самобытности того «дела», которое он намерен «петь», сознание абсолютной новизны тех истин, которые открыты его внутреннему взору – все это наполняет Ломоносова радостью и желанием поделиться с людьми тем многим, что есть в его душе» [35, с. 203].
Поэты XVIII века, сочинявшие «три оды парафрастические псалма 143», казалось бы, «особливо» решали одну и ту же задачу, поставленную умом, – показать достоинство того или иного стихотворного размера, но у каждого из них получилось сочинение, своеобразно открывающее, прежде всего, их личный опыт духовного делания и общения с Богом.
Говоря о переложениях псалмов, нельзя не упомянуть наследие, оставленное нам Тредиаковским – безусловный авторитет не только в литературе XVIII века, он оказывал плодотворное и благотворное влияние на русскую словесность и в XIX столетии. Державин признавался: «Правила поэзии почерпал я из сочинений Тредьяковского» [38, т. 3, с. 38]. Пушкин в 1834–1835 годах так обозначал место автора «Тилемахиды» в отечественном литературном процессе: «Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел о русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей» [14, т. 6, с. 433]. То, что литературное наследие В.К. Тредиаковского было востребовано в первой половине XIX века, свидетельствует замечание Н.А. Полевого, сделанное в 1833 году: «И теперь есть у нас современники Ломоносова, Сумарокова, Карамзина, даже Тредьяковского – не по летам, но по духу, по сущности своих созданий, по своему образованию, направлению, даже по языку» [39, с. 171].
Тредиаковский оставил нам полное переложение Псалтыри.
В 1743 г. по инициативе Сумарокова, были изданы «Три оды парафрастические из псалма 143», авторы – Ломоносов, Сумароков, Тредиаковский. Это поэтическое состязание, о котором нами уже упоминалось, для Тредиаковского стало началом работы над переложением псалмов. Работу над полной Псалтырью Тредиаковский начал в 1750 г., а закончил в 1753 г. Святейший Синод одобрил переложение Тредиаковского, однако книга так и не вышла. При жизни Тредиаковского были опубликованы лишь десять переложений псалмов. Переложения Тредиаковского исполнены духовного воодушевления, поэт не только глубоко чувствовал поэтичность Псалтыри, но, и самое главное, боговдохновенность псалмопевца. В предисловии к своему переложению полной Псалтыри Тредиаковский писал: «Итак, пламень горящий к Псалмам во внутренности моей, почел я за некоторое тайное мне побуждение к сему переложения делу, а почетши так, и преложил, при Божиим поспешествовании, все Псалмы лирическим стихом…».
Хвалите Бога за святыню,
Хвалите за пространство сил,
Хвалите дел за благостыню,
Хвалите, что их утвердил
[36, с. 156].
Это переложение псалма 150, написанное поэтом в 1753 г., выполнено довольно близко к тексту оригинала. В Псалтыри: «…хвалите его во гласе трубнем, хвалите его во Псалтыри и гуслех, хвалите его в тимпане и лице, хвалите его во струнах и органе…» [30, с. 233].
Хвалите в гласе труб и сличий,
Хвалите в гуслях вы Того.
Хвалите в лике и в тимпане,
Хвалите звона в красоте,
Хвалите в струнах и органе…
[36, с. 156]
Очевидно, что Тредиаковский старается в этом переложении держаться как можно ближе к библейскому тексту. Поэт практически не использует собственных художественных средств, ограничиваясь теми оборотами и приемами, которые имеются в тексте псалма: он, например, сохраняет единоначатия строк. Таким образом, перевод псалма 150 является, в сущности, точной передачей текста Псалтыри, с которой мы уже столкнулись при анализе переложения псалма 26 Ломоносовым.
Несколько иным образцом деятельности Тредиаковского по переложению «Песен Давида» является, например, парафраз псалма 6. Начинается он так:
О! не ярости во время,
Господи, мя обличи;
Зол же всех за тяжко бремя
И за многое тех племя
В казнь не в гневе повлачи.
Но помилуй попремногу
Изнемогшаго меня:
Кости страждут муку срогу,
Покажи к цельбе дорогу,
Боже! вопию стеня.
[36, с. 14]
В Псалтыри: «Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Помилуй мя, Господи, яко немощен есть, исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя» [30, с. 20]. Здесь налицо не просто дословная передача в стихотворной форме текста Псалтыри, а некоторое творческое переосмысление его. В переложении этого псалма, в частности, выявляется манера Тредиаковского, определившаяся уже в 1743 г. при участии поэта в своеобразном творческом соревновании, о котором уже говорилось.
Тредиаковский не просто передает в стихах текст Псалтыри – он развивает каждую из строчек оригинала. Это не просто художественная переработка, свойственная Ломоносову-то есть, привнесение своих художественных средств (хотя, несомненно, в переложениях Тредиаковского есть и это); это не отступление от прямого текста и интерпретация его соответственно собственным мыслям (что характерно для того же Ломоносова) – это именно развитие, продление, продолжение мыслей, которая несет каждая строка «Песен Давида». Например, один из стихов псалма 6, звучащий в оригинале так: «Отступите от мене, вси делающии беззаконие, яко услыша Господь глас плача моего» [30, с. 20] – звучит у Тредиаковского так:
Отступите прочь, лукавцы:
Богом вопль услышан мой.
Отступите все тщеславцы
И вы, лжи за правду давцы,
Злобе преданны самой
[36, с. 14].
Развитие стиха налицо. В сущности, передача смысла строки Псалтыри заканчивается с первыми двумя поэтическими строчками приведенной строки:
Отступите прочь, лукавцы:
Богом вопль услышан мой.
Однако Тредиаковскому мало просто передать стих из Псалтыри, и он продолжает развивать высказанную псалмопевцем мысль, перечисляя те качества, которые, по его мнению, входят в библейскую формулировку «творящие беззакония». Таким образом, его переложение постепенно удлиняется: если в парафразе псалма 150 одна стихотворная строчка соответствовала одной (максимум, двум) строчкам из «Песен Давида», в переложении псалма 6 одному стиху из Псалтыри может соответствовать 6–7 стихотворных строк переложения.
Именно из-за этой особенности переводов, свойственной Тредиаковскому, его переложение получилось более объемным, чем у Ломоносова и Тредиаковского. Например, начало псалма 143, в оригинале звучащее следующим образом: «Благословен Господь Бог мой, научаяй руце мои на ополчение, персты моя на брань» [30, с. 106] – превращается у поэта в две строфы:
Крепкий, чудный, бесконечный,
Полн хвалы, преславный весь,
Боже! Ты един превечный,
Сый Господь вчера и днесь;
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
