20894-1 (589144), страница 8

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 8)

Однако все это создает почву для злоупотреблений, что собственно и составляет характерную черту схоластики, которая "недочет в понятиях" заменяет словом. "Для мудрых людей, - писал в связи с этим Т. Гоббс, - слова лишь марки, которыми они пользуются для счета, для глупца же они полноценные монеты, освященные авторитетом какого-нибудь Аристотеля, Цицерона или Фомы"32.

Но Гоббс, выступив против схоластического словотворчества и превратив слова в "марки", упразднил тем самым и идеальные значения слов, а тем самым и связь слов с вещами. Слова, лишенные идеального значения, теряют связь с вещами, и сами превращаются в вещи или, как выражаются постмодернисты, в "тела". И тогда или слова становятся частью физического мира, или весь физический мир превращается в слова. У постмодернистов происходит скорее первое, чем второе. И если философ Д. Беркли говорил, что мир - это мое восприятие, а другой философ А. Шопенгауэр утверждал, что мир - это представление, то постмодернисты считают, что мир - это говорение, "письмо".

Язык, будь то речь или "письмо", и это не является открытием постмодернистов, обладает, как было уже сказано, некоторой степенью свободы, которая делает его независимым от объективной логики. Эта свобода от объективной логики есть свобода от причинности. "В игре слов причинные связи распадаются, - замечает один из исследователей постмодернизма М. Саруп, - и изобилуют ассоциации"33. И это действительно так. Например, круглая форма какого-то предмета может навести меня на воспоминание о коллеге, который является в философии "круглым дураком". Понятно, что переход от геометрического круга к "круглому дураку" не является логическим ни в содержательном (причинно-следственном), ни в формальном смысле. Это переход чисто "письменный", а, попросту сказать, литературный, где в основе лежит творческая фантазия, воображение.

Характерно, что у истоков постмодернистской теории находится работа двух французских авторов Ж. Делёза и Ф. Гваттари под названием "Кафка" (1975), где, в частности, вводится термин "ризома", заимствованный из ботаники и означающий такую форму корневой системы, когда отдельные волокна ветвятся совершенно беспорядочно, образуя причудливое переплетение, напоминающее "мочалку". Этим термином в постмодернизме обозначается способ, каким строится текст, "письмо". В таком "письме" переходы как раз и строятся не по логике, а по ассоциациям, то есть согласно некоторому сцеплению образов, которое достаточно произвольно.

Произвольные ассоциации, правда, могут помочь выявить такую внутреннюю логику вещей, которая недоступна никакому здравому рассудку. И тогда это уже не произвольные, а свободные ассоциации. Если же они просто произвольны, то тогда это "шизофренический дискурс", - термин, введенный Делёзом. Например, тот же самый круг может вызвать у меня не образ моего коллеги - "круглого дурака", а, скажем, понятие знаменитого числа, которое выражает соотношение между длиной окружности и ее диаметром, или радиусом. И тогда мы уже имеем дело не с "шизофреническим дискурсом", а с математической логикой. Одна и та же способность творческой фантазии, как это было давно замечено, лежит и в основе искусства, в том числе литературы, и в основе науки.

Итак, сам язык дает формальную возможность двигаться в совершенно разных направлениях. Например, слово "пастель" может по ассоциации вызвать слово "пастораль", а это последнее - образ изящных майсенских фарфоровых пастушек. Но то же слово может стать началом совсем другой "серии": "постель" и т.д. Следовательно, формальные свойства языка можно использовать очень по-разному. На одном и том же греческом языке говорили Сократ, Платон и Аристотель, с одной стороны, и софисты - с другой. На эту "амбивалентность" языка указывал знаменитый Эзоп. Язык, согласно Эзопу, и величайший лгун, и выразитель истинного и прекрасного.

Характерно, что постмодернисты и в античной философии интересуются не классической традицией, то есть не Сократом, Платоном и Аристотелем. О софистах они тоже молчат. А вот к циникам, стоикам и эпикурейцам они обращаются. Что же их здесь привлекает?

Диоген-Циник в своей время подначивал Платона: "Чашку я вижу, а чашности не вижу". Платон отвечал ему: "Для того, чтобы видеть чашку, у тебя есть глаза, а для того чтобы видеть чашность, у тебя нет ума". Понятно, что "чашка" и "чашность" - не такие уж важные вещи, чтобы ради этого ссориться с друзьями. Но если нельзя видеть обыкновенными глазами "чашности", то нельзя видеть и совести. Ведь совесть - это не полено, из которого можно сделать Буратино. Известный русский и советский хирург Воиново-Ясенецкий, он же православный священник, на замечание своих оппонентов-атеистов о том, что бога нет, потому что его никто не видел, отвечал, что он каждый день делает операции на мозге, но ни разу не видел там совести. Иначе говоря, есть вещи, которые нельзя видеть, но которые не менее реальны, чем полено...

Ж. Делез: тело вместо идеи

Сократа и Платона заботила не "чашность" сама по себе. Их заботили прежде всего такие вещи, как Истина, Добро и Красота. И именно из этого вырос весь их идеализм, над которым потешались Диоген и стоики. Для циников, и Диогена в частности, важна была тоже не "чашность", а им было важно разрушить представление об абсолютном Добре, отнять у людей Идеал, или, иначе говоря, стереть всякую грань между Добром и Злом, Истиной и Ложью, Красотой и Безобразием.

Это и есть, собственно, то, что на современном языке называется цинизмом. Таким откровенным циником в новейшее время явился Ницше. Он пророк новой жизни за пределами культуры - "по ту сторону Добра и Зла". А потому он, наряду с Диогеном и стоиками, - любимый герой постмодернистов. И наоборот, Гегель в качестве правопреемника идеалиста Платона, - их главный противник. Отсюда же их сугубо отрицательное отношение к диалектике. Ведь главная форма диалектического мышления - это противоречие, предполагающее единство и борьбу противоположностей. Добро борется со Злом, Истина с Ложью, а Красота с Безобразием. И если этой борьбы нет, то нет и нравственности.

"Налицо, - пишет в связи с этим Ж.Делёз, - переориентация всей мысли и того, что подразумевается под способностью мыслить: больше нет ни глубины, ни высоты. Не счесть насмешек в адрес Платона со стороны Киников и Стоиков. И всегда речь идет о том, чтобы низвергнуть Идеи, показать, что бестелесное пребывает не в вышине, а на поверхности и что оно - не верховная причина, а лишь поверхностный эффект, не Сущность, а событие"34. Место сущности занимает "событие". Постмодернисты стремятся уйти от классической терминологии. И это понятно, ведь если сказать не "событие", а "явление", то пришлось бы поставить вопрос о том, что является, то есть вопрос о сущности. Место идеального и материального у постмодернистов занимает "тело". Место отдельного и всеобщего у них занимает "сингулярность", а место истины и лжи - "смысл". "Смысл - пишет Делез, - это то, что выражается"35. Иначе говоря, смысл - это то, что имеет место независимо от истинности и ложности.

В классической культуре смысл наших действий, мышления и речи неотделим от вопроса, истинны они или нет. Но в постмодернизме все выворачивается наизнанку. И самые интересные метаморфозы здесь происходят с телом человека. Ведь если есть только "тело" и его "поверхность", и нет ни глубины, ни высоты, то особое внимание, и это понятно, начинают привлекать всякие дырки на поверхности. И у постмодернистов мы находим целую анально-оральную метафизику. Пересказать ее крайне трудно, потому что здесь мы имеем выворачивание всех привычных слов и представлений. Вот пример. "Естественным продолжением оральности, - читаем мы у Делёза, - является каннибализм и анальность. В последнем случае частичные объекты - это экскременты, пучащие тело матери так же, как и ребенка. Частицы одного всегда преследуют другое, и в этой отвратительной смеси, составляющей Страдание грудного ребёнка, преследователь и преследуемый - всегда одно и то же. В этой системе рот-анус, пища-экскременты тела проваливаются сами и сталкивают другие тела в некую всеобщую выгребную яму. Мы называем этот мир интроецированных и проецированных, пищеварительных и экскрементальных частичных внутренних объектов миром симулякров"36.

Иной читатель может подумать, что его мистифицируют, или что у него "крыша поехала". По большому счету это, наверное, так и есть. Но очевидное сознательное намерение и цель заключаются здесь в том, чтобы истребить последние остатки традиционных нравственных, эстетических и философских понятий. Отсюда совершенно ни на что не похожий язык: "Глубже всякого дна - поверхность и кожа. Здесь формируется новый тип эзотерического языка, который сам по себе модель и реальность"37.

"Эзотерика" - это буквально то, что внутри. Эзотерическим знанием древние называли потаенное знание, знание недоступное для непосвященных. Здесь все наоборот: "эзотерическим языком" называется язык "поверхности" и "кожи". И не надо в словах искать потаенного смысла: язык сам по себе модель и реальность. То есть, кроме слов нет ничего на свете.

Понятно также, что если нет ни глубины, ни высоты, а есть только "тело", а у него "поверхность" и "кожа", то предметом нашего внимания окажутся не только дырки на "поверхности", но и некоторые, скажем так, неровности. Дело в том, что необходимым атрибутом человеческого тела является пол, то есть мужские и женские гениталии. И, таким образом, проблема "тела" здесь переходит в проблему сексуальности. Этой проблеме Делёз специально посвящает двадцать восьмую "серию" своей "Логики смысла", хотя об этом речь идет не только здесь.

Зигмунд Фрейд в свое время рассматривал всю человеческую культуру, с одной стороны, как результат "сублимации", то есть направления в иное русло сексуальной энергии, а с другой - как нечто "репрессивное" по отношению к проявлениям человеческой сексуальности. Понятие "репрессивной культуры" появилось в неомарксизме. Его не было ни у Фрейда, ни у Ницше, ни у Диогена-Циника. Но сама проблема пола и культуры и раскрепощения человеческой сексуальности у них уже имеется. Уже Диоген прилюдно делал то, что делать считается глубоко постыдным. Но Диоген считал всякий человеческий стыд ложным и подавляющим человеческое "естество": что естественно, то не позорно. Это и есть то, что называетсяцинизмом.

Ж. Делез: цинизм против нравственного закона

Но цинизм приобретает для нас отрицательный смысл только тогда, когда мы ставим нравственный закон выше "естества". Именно он является естественным для человека. И этим человек отличается прежде всего от животных: животные не знают стыда, а человек его имеет. Сведение человеческой сущности к естественноприродной организации его тела называется натурализмом. И натурализм, и цинизм оказываются по существу синонимами, потому что "естественный" человек отрицает духовного человека, а следовательно, все нормы морали, права, вкуса и т.д. Соответственно, у Делёза мы читаем: "Как можно осуждать инцест и каннибализм в той области, где страсти сами являются телами, пронизывающими другие тела, и где каждая отдельная воля является радикальным злом?"38.

Если человек - это тело среди других тел, в том числе и живых тел, то его движение должно подчиняться законам физики и биологии. И по законам биологии он должен пожирать других, в том числе и себе подобных. Английский утилитаризм сводил понятие "хороший" к понятию "полезный", "целесообразный". Тогда почему есть других "нехорошо", если это полезно моему организму?

Но в том-то и дело, что людей нельзя есть не потому, что они невкусные, или вредные для здоровья, а их нельзя есть потому, что это безнравственно. Мотив тут сугубо идеальный, а не материальный, и потому если мы отрицаем идеальное вообще, то мы отрицаем и нравственный мотив, а с ним и нравственный закон - основной закон, который управляет человеческим поведением и который радикальным образом отличается от законов физики и биологии. А если такого закона нет, то тогда "все позволено"...

Согласно постмодернистам, такого закона нет. "Что действительно аморально, - пишет Делёз, - так это употребление этических понятий типа справедливое-несправедливое, заслуга-вина"39. Нет ни заслуги, ни вины, ничего этого нет, есть только "воля к событию". Постмодернизм по сути возвращается к точке зрения Шопенгауэра: мир есть моё представление, а моё представление есть мир. Здесь только представление заменяется говорением. О соответствии того и другого, а потому и об истине, речи быть не может.

Отрицание истины, в свою очередь, есть отрицание идеального, а отсюда отрицание каких-либо идеалов. И здесь мы уже возвращаемся на точку зрения Ницше. История еще раз повторилась: если древний цинизм явился результатом отрицания идеализма Платона, то новейший цинизм Шопенгауэра и Ницше явился отрицанием идеализма Гегеля и Маркса. И Маркс в данном случае идеалист в том изначальном смысле этого слова, который связан с верой в идеалы. Но в настоящее время история как бы повторяется в третий раз. На этот раз результатом этого отрицания оказывается не просто цинизм, а похабщина. "Всё, что пишется, - читаем мы у Делеза, - ПОХАБЩИНА" (то есть, всякое зафиксированное или начертанное слово разлагается на шумовые, пищеварительные или экскрементальные куски)"40.

Когда из человеческого мира удаляется идеальное, он неизбежно превращается в кучу дерьма. Место культуры, таким образом, в постмодернизме занимает не природа, а ее симулякр, т.е. подделка. Такой видится Делёзу среда обитания современного человека. И таков итог эволюции неклассической модели культуры от А. Шопенгауэра до Ж. Делёза. Начиная в XIX веке с противопоставления Западу Востока, неклассическая традиция пришла в итоге к отрицанию культуры вообще.

Того, что было сказано, уже достаточно, чтобы понять, как постмодерн "раскультуривает" человека, взрывая обычную логику и выворачивая наизнанку классические идеалы и каноны. В архитектуре он разрушает стиль, в живописи - образ, из музыки он изымает мелодию, а литературу лишает и образов и сюжета. Конечно, в постмодернизме больше позы, чем реального содержания. И тем не менее, перед нами наиболее последовательный проект "раскультуривания" в мировой истории.

Как все это понимать? И главное: что за этим последует? Если такое своеобразное движение вспять - один из симптомов "болезни" культуры, то, как и всякая болезнь, она может окончиться выздоровлением. Или, напротив, усилиями интеллигенции по "раскультуриванию" всего и вся может наступить окончательная деградация человечества.

Характеристики

Список файлов ВКР