185364 (584942), страница 2

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 2)

Добро реализуется у Гегеля также через индивидуальную волю: «... добро есть субстанциальное бытие для субъективной воли, – она должна его сделать своей целью и совершить... Добро без субъек­тивной воли есть только лишенная абстракции реальность, и эту ре­альность оно должно получить лишь через волю субъекта, который должен иметь понимание добра, сделать его своим намерением и осу­ществить в своей деятельности». Понятие воли Гегель распростра­няет не только на область внешней реализации, область поступков, но и на область внутреннюю, область мышления и намерений.

Поэтому важную роль он отводит самосознанию, которое выступает как исток самосозидания человеческой личности через свободный выбор между добром и злом. У Гегеля «самосознание есть возможность... ста­вить собственную особенность выше всеобщего и реализовать ее по­средством поступков – возможность быть злым. Таким образом, имен­но самосознанию принадлежит наиболее важная роль в формировании злой воли, равно как и доброй».

Моральное сознание всегда находится перед тяжелой и безна­дежной дилеммой: «Любым поступком, которому предшествует пре­красное намерение, оно неизбежно совершает зло, – считает Ге­гель, – отказываясь от поступков, пытаясь сохранить свою чистоту, не запятнав ее никаким действием, оно неизбежно впадает в пустоту и никчемность существования, что также является злом, но направ­ленным уже против себя».

Гегель рассматривает зло через феномен фанатичной толпы – «отрицательной свободы», или «свободы пустоты», которая, по его определению, «представляет собой как в области политики, так и в области рели­гии фанатизм разрушения всякого существующего общественного порядка и устранения индивидуумов, подозреваемых в приверженности к порядку... Лишь разрушая что-либо, эта отрицательная воля чувству­ет себя существующей. Ей, правда, кажется, что она стремится к какому-то положительному состоянию, но на самом деле она не хочет положи­тельного осуществления этого состояния...» Фанатичная толпа, описанная Гегелем, обращает все свое «бешенство разрушения» на ненавистную ей цивилизацию («всякий существующий общественный порядок»), в том числе и на памятники культуры (мы знаем об этом из печальной исто­рии человечества, в том числе и своей собственной). Ей есть кого нена­видеть – самостоятельных, цивилизованных, независимых от нее лю­дей, подозреваемых в приверженности к порядку (и об этом мы тоже знаем). Толпа хочет вернуться в первоначальное, доцивилизованное бытие, восстановить прошлое, которое кажется столь радужным и чуж­дым зла состоянием «всеобщего равенства», настоящим царством добра (и это нам знакомо, не правда ли?).

Еще один феномен зла, по Гегелю, – лицемерие, которое способ­ствует моральному оправданию многих неприглядных поступков, вплоть до преступления. Действительно, воровство, массовые убийства, терро­ризм, насилие, геноцид часто находят лицемерное оправдание при помо­щи моральной софистики, выдающей интересы ограниченной социаль­ной группы, отдельной нации или даже личности за всеобщие.

Возможен ли выход из этого царства всеобщего и многоликого зла? Злое сознание может однажды раскаяться, взглянуть на себя заново, как бы со стороны, ужаснуться себе, признаться себе в том, что оно – зло. Однако исповедь кающегося сердца, как подмечает Гегель, может встретить жестокосердную насмешку и презрение другого. Отвергнутое и обиженное, оно уйдет в себя, в свое одиноче­ство, свое привычное зло, усугубленное непризнанием другим само­сознанием.

Подлинный выход из взаимного зла возможен лишь при обоюд­ном раскаянии, при возможности слушать не только себя, но и дру­гого, понимать, а не осуждать его. Только тогда «зло отрешается от себя, признает бытие другого, начинает верить в его способность к моральному возрождению». Таким образом, возможность добра

Гегель напрямую связывал с диалогом самосознаний. Причем диа­лог несвободных, неуверенных в себе самосознаний должен через драматические коллизии взаимного отрицания, недоверия, ледяного одиночества, взаимного презрения и всеобщего зла возродить на­дежду на возможность нового диалога свободных и умеющих ува­жать чужую свободу людей.

Если внимание немецкого философа более привлекает анализ зла, то русский философ Вл. Соловьев основной акцент делает на проблеме добра. Анализируя в работе «Оправдание добра» его основные атрибуты, Соловьев отмечает, что это, во-первых, чисто­та или автономность добра. Чистое добро ничем не обусловлено, оно требует, чтобы его избирали только ради него самого, без вся­кой иной мотивации. Во-вторых, это полнота добра. И в-третьих, его сила. Вл. Соловьев считал, что идея добра присуща человеческой природе, а нравственный закон записан в человеческом серд­це. Разум только развивает на почве опыта изначально присущую человеку идею добра. Мысль Соловьева сводится к тому, чтобы совершенно сознательно и свободно подчинить нашу волю идее добра, заложенной в нас от природы, идее лично продуманной, «ра­зумной». Добро, по мнению Соловьева, коренится в трех свой­ствах человеческой натуры: чувстве стыда, жалости и благого­вения.

Чувство стыда должно напоминать человеку о его высоком достоин­стве. Оно выражает отношение человека к творению низшему в сравне­нии с ним. Это чувство – специфически человеческое, его полностью лишены самые высокоорганизованные животные. Второе нравственное начало человеческой природы – чувство жалости заключает в себе, по Соловьеву, источник отношений к себе подобным, то есть к людям. Зачатки этого чувства есть и у животных. Поэтому Соловьев говорит: «Если человек бесстыдный представляет собою возвращение к скотско­му состоянию, то человек безжалостный ниже животного уровня». И на­конец, третье – чувство благоговения – выражает отношение челове­ка к высшему началу. Это чувство преклонения перед высшим составляет основу любой религии.

Развивая положения своей нравственной философии, Соловьев указывает на три основных принципа, базирующихся на рассмот­ренных первичных элементах добра и нравственности: принцип аскетизма, принцип альтруизма и религиозный принцип.

Считая основой аскетизма чувство стыда «за излишнюю актив­ность низшей природы», Соловьев утверждал: «Аскетизм возводит в принцип все то, что способствует победе духовного над чувствен­ным. Основное требование аскетизма сводится к следующему: под­чиняй плоть духу, насколько это нужно для его достоинства и неза­висимости. Напротив, недостойно человека быть закабаленным слугой материи, рабом своей материальной природы». Однако аскетизм не может быть самоцелью. Ведь человек способен подчинить себе свою природу не только для добрых, но и для злых целей. Самодовлею­щий аскетизм ведет к гордыне и лицемерию.

Принцип аскетизма имеет нравственное значение лишь тогда, когда он соединен с принципом альтруизма. Его основа – чувство жа­лости, которое связывает человека со всем живым миром. Согласно Соловьеву, когда человек жалеет другого человека или животное, он не отождествляет себя с ним, а видит в нем существо, подобное себе, желающее жить, и признает за ним это право так же, как и за собой. Отсюда и вытекает требование, известное как золотое правило нрав­ственности: поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы посту­пали с тобой. Это общее правило альтруизма Соловьев расчленяет на два частных правила: 1) не делай другому ничего такого, чего не хочешь себе от других; 2) делай другому все то, что сам хотел бы от других. Первое правило Соловьев называет правилом справедли­вости, второе – милосердия, и они нераздельны.

Вместе с тем нравственные правила справедливости и милосер­дия, хотя и включают в себя всю область взаимоотношений живых существ, но не покрывают всего многообразия отношений даже между людьми. Поэтому необходим религиозный принцип, базирующийся на благоговении и вере: «Сознательно и разумно делать добро я могу только тогда, когда верю в добро, в его объективное, самостоя­тельное значение в мире, то есть, другими словами, верю в нрав­ственный порядок, в Провидение, в Бога. Эта вера... составляет то, что называется естественной религией». Соловьев считал, что «доб­родетельный человек есть человек, каким он должен быть. Другими словами, добродетель есть нормальное или должное отношение че­ловека ко всему».

Этическая система Соловьева и сегодня имеет непреходящее значение – это единственная в русской философии законченная концепция христианской нравственности, пронизанная верой в не­истребимость пребывающего в человеке добра

Сложности в определении и понимании добра и зла коренятся в их особенностях. Первая из них – всеобщий, универсальный характер Добра и Зла. Если, скажем, честь и достоинство – сугубо личностные оценки человеческих качеств, проявляющиеся в меж­личностных отношениях, то под «юрисдикцию» добра и зла подпа­дает все: и человеческие отношения, и отношение человека к приро­де и миру вещей.

Заметим, однако, что всеобщность и универсальность не мешают добру и злу отличаться второй особенностью – конкретностью и непосредственностью. Они – понятия исторические, зависящие от реальных общественных отношений.

Так, в первобытном обществе добром считалось все, что способствовало выживанию рода, то есть добродетелью были не только мужество и храбрость, но и коварство, хитрость и даже жестокость. С появлением частнособственнических отношений добро начало отождествляться пре­имущественно с материальным благополучием, богатством, а поскольку распределялось оно неравномерно, то достижение добра одними осуще­ствлялось зачастую за счет причинения зла другим.

Третья важнейшая особенность добра и зла – это то, что они феномены субъективные, то есть не принадлежащие объективному миру, а относящиеся к деятельности человеческого сознания. Дей­ствительно, в природе, например, нет явлений, которые безотноси­тельно к человеку были бы добром или злом. Это мы, в зависимости от своих нужд, интересов, условий жизни, относим одни вещи и яв­ления к разряду «добрых», другие – к разряду «злых». Дело в том, что добро и зло – понятия не только ценностные, но и оценочные. При их помощи мы положительно или отрицательно оцениваем то или иное природное, социальное явление, моральные качества и по­ступки людей. Но как всякие оценочные понятия они несут в себе элемент человеческой субъективности, личной пристрастности, эмо­циональности.

Проявляется субъективность, во-первых, в том, что разные субъекты в силу разницы в понимании, интересах, отношениях могут иметь различное представление о добре и зле. Так, для одного добро – «награда сердцу» – «счастье и покой», для другого – гражданское неравнодушие и борьба за справедливость, для третьего – духовное и интеллектуальное самосовершенствование, для четвертого – материальный достаток и т.д. и т.п. Представляете, как людям трудно понять друг друга, договориться, особенно если их оценки взаимо­исключающи, а нетерпимость не позволяет стать на точку зрения другого. И тогда «доброе» становится «злым». Вот как подметил эту особенность добра русский философ Л. Шестов: «Таково уж свойство добра. Кто не за него, тот против него. И всякий человек, признавший суверенность добра, принужден уже делить своих ближ­них на хороших и дурных, то есть на друзей и врагов своих». Этим, в частности, Л. Шестов объясняет максималистскую позицию Льва Толстого, для которого, с одной стороны, служить добру было «не только не бремя, а облегчение от бремени», но, с другой стороны, это как бы давало ему право «требовать от других людей, чтобы они делали то, что он делает, жили так, как он живет».

Кстати, этим недостатком «грешил» не только Л. Толстой, но многие другие люди, в том числе и мы с вами. Особенно развивается он у тех, кто имеет власть над другими. В этом случае им кажется, что они владе­ют монополией на истину и добро, а также правом обратить в «свою веру» всех сомневающихся и инакомыслящих – для их же блага. Так думают и действуют семейные тираны: ведь они точно знают, что имен­но нужно для счастья их близких, и поэтому требуют безоговорочного послушания; так думают и действуют политические диктаторы: они тоже знают, что есть добро для народа и действуют «от имени и в интересах» народа, даже если для этого надо творить насилие над народом – от ГУЛАГов до цензуры над печатью. Но насильственное добро уже не есть добро: нельзя насильно заставить людей быть счастливыми или добродетельными.

Во-вторых (и это вытекает из «во-первых»), в силу тех или иных причин то, что для одного человека объективно выступает в виде добра, для другого является (или ему кажется, что является) злом. Так, для больного предстоящая операция однозначно воспри­нимается как зло; для хирурга же, видящего картину болезни с про­фессиональной точки зрения, она – единственная форма помощи, а значит – добро.

Характеристики

Список файлов ответов (шпаргалок)